— Святополк-Мирский, — тихо заговорил нарком, — протокол допроса записан с ваших слов? Вы можете подтвердить это сейчас и лично?
Святополк-Мирский молчал. Вера не сводила с него горящих глаз.
Ежов продолжал стоять наклонившись. Поза была неудобная, но нарком даже не шелохнулся. И опять он напомнил Вере фарфоровую куколку, которой она испугалась когда-то, в детстве.
— Вы можете подтвердить это? — опять спросил Ежов, еще тише.
Святополк-Мирский дернулся на табурете так, словно его потянули за нитку, и глухо ответил:
— Да.
Он кашлянул и повторил еще раз:
— Да.
Ежов наклонился ниже. Теперь он дышал Дмитрию прямо в макушку. Вера с ужасом смотрела, как у Святополк-Мирского под дыханием Ежова шевелятся волосы.
— И к вам применялись пытки и другие меры физического насилия?
Святополк-Мирский вдруг встретился с Верой глазами. Наверное, это был самый смелый поступок из всех, что он совершил за последние несколько месяцев.
— Повторяю свой вопрос, — прошелестел Ежов, — гражданин Святополк-Мирский, к вам применялись пытки?
Вера вдруг ощутила свое сознание совершенно пустым. В ее голове гулко гудело эхо, и голос Ежова, многократно усиленный, размноженный, разлетался во все стороны, заполняя все пространство памяти, и только одно слово гудело теперь в голове у Веры: пытки… пытки… ПЫТКИ…
Ежов выпрямился. Прошел к столу. Непринужденно оперся о край стола, смяв лежащую там бумагу.
— Святополк-Мирский, вам задал вопрос нарком внутренних дел СССР. Извольте отвечать. К вам применялись пытки или другие меры физического воздействия?
В огромном кабинете крохотное световое пятнышко шевельнулось и произнесло:
— Нет.
Вера поняла, что вот-вот потеряет сознание, и выскользнула за дверь.
Ежов появился через мгновение. Глянул на Веру, стоявшую у стены. Прошел мимо, зашагал по коридору. Она поплелась за ним.
Они точно находились в том же здании. Ежов миновал несколько коридоров, дважды спускался и поднимался, а затем вдруг очутился возле ажурной двери знакомого Вере лифта. Ночь длилась бесконечно. Вера вошла в лифт. Ежов сам потянулся, чтобы нажать кнопку. Одну из двух — «вверх». И вдруг замер. Обернулся к ней. В тесном пространстве холеного лифта его губы едва коснулись ее уха.
— Вера Александровна, вам надо уехать, — интимно шепнул Ежов.
— Куда? — спросила Вера, покачнувшись.
Он подхватил ее за талию. Его прикосновение было бесполым и тем самым — приятным. Вера вздохнула, и Ежов по-детски обрадовался, ощутив движение ее тела под своей ладонью.
— Во Францию… — ответил он на ее вопрос.
— Я ведь не закончила учебу.
— Неважно. Вам нужно уехать во Францию как можно скорее… Я дам соответствующие указания…
Он нажал на другую кнопку и вывел Веру из лифта. Автомобиль, чтобы везти ее обратно в бывший Юсуповский особняк, уже ждал. Вероятно, он стоял у подъезда целую вечность — такой у него был вид.
Вера, почти теряя сознание, висела на локте у Ежова. Он с муравьиным усердием тащил ее к автомобилю и улыбался.
Слуцкий, сопровождаемый агентом Дугласом, стремительно шагал по коридорам. Сказать, что решение наркома срочно вернуть Веру Гучкову в Париж раздражило его, — значит не сказать, по большому счету, ничего. Недисциплинированная, нахальная, готовая ради своего мимолетного каприза поставить под угрозу целую операцию, Гучкова с самого начала держалась так, словно представляла собой нечто особенное. Неожиданное покровительство Ежова еще более утвердило ее в этом ошибочном мнении.
Что ж, скоро очарованный нарком убедится в том, что его намерение отправить драгоценную Веру обратно в Париж — ошибка. Несколько часов назад из Парижа пришло экстренное радиосообщение. Расшифровка привела Дугласа в состояние сдержанного восторга. Слуцкий отнесся к известию более спокойно, но в конечном итоге и он испытывал удовлетворение.
Прослушивание квартиры Александра Ивановича Гучкова зафиксировало его разговор с неким неустановленным лицом. Во время этого разговора Гучков сообщил, что его абсолютно надежный источник в германском Генеральном штабе раздобыл копии секретных документов, которые содержат неопровержимое доказательство подготовки нового заговора. Маршал Тухачевский и еще несколько высших военачальников Красной армии намереваются отстранить от власти и, более того, физически уничтожить товарища Сталина.
Информация эта была получена в отсутствие Веры и могла быть, помимо прочего, использована против самой Веры: как доказательство неполного доверия к ней отца. Поскольку в ее присутствии подобных разговоров на квартире Гучкова никогда не велось.
Прочитав шифровку, Ежов взорвался. Слуцкий с интересом наблюдал за наркомом. Ни один из сотрудников никогда не мог в точности определить, когда Ежов гневается по-настоящему, а когда притворяется. Иногда складывалось впечатление, будто этот человек намертво сросся со своей маской бескомпромиссного борца против внешних и, главное, внутренних врагов партии. Иногда же казалось, что Ежов — дешевый фигляр и притворство его неискусно, так сильно он переигрывает.
Но сейчас, глядя, как маленький щупленький нарком с дергающимся личиком носится по кабинету, изрыгая проклятия, Слуцкий вдруг испытал приступ настоящего ужаса. Он понял, что тот не притворяется и явленная гримаса ненависти — подлинная.
Левое веко у Ежова в минуты сильного волнения дрожало, так что создавалось странное впечатление, будто нарком игриво подмигивает собеседникам. При этом он кричал:
— Ублюдки!.. Сволочи!.. А ведь я докладывал товарищу Сталину, что, по моим сведениям, Тухачевский возомнил себя Наполеоном! Докладывал! Мерзавцы!..
Дуглас и Слуцкий, замерев, следили за ним глазами. Взад-вперед. Взад-вперед.
Ежов метнулся к столу, резко согнулся над ним, надавил на кнопку и бешено заорал в коммутатор:
— Где Кривицкий?!!
В коммутаторе раздался бесстрастный голос дежурного:
— За ним послана машина, товарищ нарком.
— Если его не будет через… — начал Ежов.
Дверь отворилась, в кабинете возник ожидаемый Кривицкий. Ровесник века, агент с очень давним стажем — еще в восемнадцатом году он начинал нелегальную деятельность в Австрии, потом в Польше. Уже несколько лет Кривицкий руководил нелегальной агентурой советской разведки в Голландии и Германии.
Ежов мгновенно напустился на него:
— Сколько можно вас ждать?
И подмигнул так, словно г.г. офицеры уже все собрались, бутыли откупорены, кокотки ждут. Нервная гримаса наркома ни для кого не была неожиданностью и все же явилась таким контрастом к нагнетаемому кошмару происходящего, что Кривицкий на миг растерялся.
Затем ответил, по возможности спокойно:
— Я выехал сразу, как только прибыла машина.
Ежов гаркнул в коммутатор (причем никто не заметил, была ли при этом нажата кнопка):
— Разобраться с шофером!
Кривицкий шевельнулся, подошел к столу, взял графин с застоявшейся водой, налил в стакан.
Ежов отобрал у него стакан и, глядя прямо ему в лицо, снизу вверх, с трясущимся подбородком, прокричал:
— Срочно! Срочно выезжайте в Париж! Оттуда получено сообщение о готовящемся заговоре против товарища Сталина!
Кривицкий слабо щелкнул каблуками и сказал:
— Слушаюсь, товарищ нарком. Срочно в Париж.
Ежов вернул ему стакан, резко развернулся в сторону Слуцкого.
— Прекрасная работа! Подготовьте представление к правительственной награде.
— На кого, товарищ нарком? — не без осторожности вопросил Слуцкий.
Пылая восторгом, Ежов ответил:
— На агента Петьку!
Слуцкий сделался еще осторожней. Вкрадчивым тоном переспросил:
— На какого агента Петьку?
— На вашего сотрудника, — Ежов раздраженно затряс кистью руки, — на сотрудника, с помощью которого удалось получить информацию!
Слуцкий негромко откашлялся, всем своим видом показывая, что готов слушать разъяснения и дальше.
Ежов раскрыл папку с донесением. Выразительно прочитал:
— «…посредством „Петьки“ получена запись разговора Гучкова…» — И вскинулся на Слуцкого: — Что вы так на меня смотрите? Надеялись, что это вас я представлю к награде?
Слуцкий замялся, пошевелил пальцами сложенных за спиной рук. Решился:
— Понимаете, товарищ нарком, «Петька» — это не сотрудник…
Он замолчал.
— А кто же? Кто? — нетерпеливо наседал Ежов.
— Микрофон, — решился Слуцкий.
— Какой еще… Что? — выпалил Ежов.
— На нашем профессиональном языке, — вмешался Кривицкий, — «Петькой» мы называем подслушивающие устройства. Насколько я успел понять, на квартире Гучкова было установлено такое устройство.
Ежов впился в него взглядом. Лицо Кривицкого не дрогнуло, он даже не моргнул. Взгляд наркома передвинулся на Слуцкого. То же идеальное отсутствие какой-либо реакции. Дуглас дал слабину — моргнул. Ежов это запомнил. И напустился:
