В этот момент и позвонил телефон — это к концу уже второго месяца несчастья, когда запас Крюковых сил начал истаивать много быстрее, чем поспевало восстановление, и Павел, видя, как мучается отец и как переживает затянувшийся невозврат матери в человеческое существование, решил поговорить с ним о сиделке. Петр Иваныч даже слушать не стал.
— Нет, — отрубил он с короткой мукой в глазах, — не будет при ней чужих никого, сами справляться будем, как раньше, — а потом еще пояснил, дополнительно прикинув, — и сама мать расход лишний не одобрила бы, не говоря уж о посторонних людях…
На том конце звонка была радостная Фекла Комарова.
— Письмо ваше получила, дядя Петя! — кричала она в трубку. — Вот, позвонить решила, «спасибо» сказать, что зовете. Я, если честно, в столице не была еще, не приходилось. А вы, правда, зовете? Не помешаю?
— Правда, — ответил Петр Иваныч, — только, знаешь, Фенюшка — не теперь, ладно? Горе у нас с Зиной моей, навроде вашего, какое с папкой твоим было — инсульт головного мозга у Зины случился, тромб отошел и закупорку образовал. — Он помолчал в трубку и вздохнул, — так-то, дочка…
Там тоже постояла ответная тишина, потом ясный и твердый девичий голос сообщил, как уже про решенное дело:
— Я поеду сегодня уже, если билет будет, дядя Петь. Как добраться не говорите — по адресу найду, — и положила трубку.
На другой день была пятница, а в субботу утром в седьмом утреннем часу Фекла Комарова уже слезала с поезда, уткнувшегося точно по расписанию в московский вокзал. Для порядка она походила вдоль платформы в течение часа, чтобы не прибывать к Крюковым слишком рано, и только потом пошла узнавать, как добраться до непосредственного адреса Петра Иваныча и его приболевшей супруги. В общем, к восьми часам того же утра она уже звонила в квартиру благодетеля в ожидании волнительной встречи.
Петр Иваныч еще не встал, а только проснулся, потому что вахту ночную нес Павлик, и поменять его отец еще не успел, так что младший сын дверь и открыл.
— Вы к кому? — удивился он, обнаружив девушку с чемоданом.
Феня растерялась, потому что про Павлика вообще ничего не знала, как и ни про кого больше из семьи Петра Иваныча с супругой. В первый момент она подумала, что обозналась адресом, перепутав высокие дома в большой столице, но в этот же самый момент молодой человек чуть-чуть приподнял бровь, слегка пригнул голову влево, не отводя от гостьи ясного взгляда, и отступил на шаг назад. И тогда Фенечка сразу узнала в нем знакомые черты родного человека, что явился четыре года назад в Вольский барак спасать отца от затянувшегося невнимания власти.
— Я к Крюковым, — ответила она и поставила чемодан на пол, — к Петру Иванычу, из Вольска, Феня Комарова.
— Тогда все верно, — ответил Павлик, — это сюда, заходите и раздевайтесь, папа сейчас встанет.
Петр Иваныч вышел в прихожую в трусах и присел от изумления:
— Доченька! — он подошел к Фене и обнял ее, как был. — Зачем же ты? Я ж говорил — не ко времени теперь, у нас тут беда тянется который месяц, я б потом сам позвонил, когда можно.
— Я не в гости, Петр Иваныч, — серьезно ответила Феня, с трудом пытаясь скрыть радость от встречи с добрым человеком из Москвы, — я в помощь приехала, чтобы тетю Зину вместе выхаживать.
Петр Иваныч недоуменно отстранился, но тут же подумал накоротке про что-то свое и по результату не возразил, а кивнул на Пашку:
— Сын это мой младший, Павлик, будьте знакомы.
— Я поняла уже, — улыбнулась Феня. — Очень вы похожи между собой, хоть и разные совсем…
Феню поместили в бывшей Пашкиной комнате, потому что теперь он все равно там не бывал: ночью больше сидел возле матери, а на остальное время суток уходил жить и спать в их с Фимкой съемную мастерскую. Зина на нового постояльца в девичьем образе не прореагировала никак: мутно посмотрела насквозь и ничего обрывисто не пробормотала.
— Добрая она у вас, дядя Петь, — сказала Фенечка про Зину, — добрая и хорошая, как мама моя была.
Почему именно так поняла Феня про его жену, а не иначе, Петр Иваныч обмысливать не стал — он и сам про этот факт доподлинно знал, а значит, это было достоянием и любого человека кроме него. Фекла же тем временем взялась за капитальную уборку жилья, начала с кухни, запущенной и подзабытой мужиками в суете других забот, и закончила ее только к шести вечера, отмыв с порошком и надраив до отдельного сияния каждую кастрюльную поверхность. Сходила в аптеку за содой и перетерла ею все чашки с блюдцами, успевшими дать заметную чайную желтизну со времен ухода хозяйки в постельную неподвижность. Параллельным курсом, вместо перекуров, начистила картошки и разморозила лежалый филейный оковалок какой-то рыбины, так что к семи того же дня они сели с Петром Иванычем за стол, предварительно накормив Зину мягким пюре Феклиной отварки. Все время, пока шла отдирка кухни, Крюков неспокойно ходил по квартире, привыкая к новому своему месту внутри надломанного семейного гнезда, но и чувствуя при этом, что впорхнувшая в гнездо ласточка принесла в клювике своем свежего липкого цемента и что клейкость такая надлом получившийся, Бог, даст, тормознет, притянув друг к дружке отдельные веточки от боковин к самому основанию гнездовья.
В ночь снова пришел Павлик, потому что кто теперь, как и когда будет с мамой управляться, было еще не слишком ясно. Фенечка хотела, чтобы ночь отныне тоже числилась за ней — зачем она тогда, если не в помощь по женскому уходу? Петр Иваныч не разрешил — не потому, что в умелости ее сомневался, а просто боялся, что свалится девчонка от такой нагрузки, несмотря на прошлую привычность с собственным отцом. Однако Феня проявила упорство, и тогда Петр Иваныч почуял, что силы в ней намного больше, чем видится снаружи, и еще обнаружил, что сила эта не просто физическая, от молодого здоровья, а другая вовсе, от иного идущая стержня, и что ласковость внешняя Фенина — не то чтобы прикрытие внутренней твердой основы, а просто и то и другое имеется одновременно и в цельный характер сращивается — стойкий и добрый.
Решили так: на эту ночь Павлик, раз здесь, останется с матерью, а Фенечка на первый раз при нем, рядом, чтобы все понять как делать, все Зинины особенности изучить: и по уходу ночному и по препаратам, если будет нужда. Утром Пашка уйдет к себе, а Феня поспит. Дальше как — видно будет…
Узнав о появлении в родительском доме добровольной помощницы, Николай с Валентином не то чтобы расстроились, но немного, разве что, понервничали, так как не могли никак уразуметь расчета незнакомой девушки, явившейся неизвестно откуда неизвестно зачем. При этом оба видели, появляясь и удаляясь от гнезда равномерно-быстрыми банановыми набегами, что трудится девчонка на совесть, спит явно меньше, чем требует молодой организм, и, забравшись в самую глубину семейства, ведет себя так, будто ей и на самом деле ни от кого ничего не нужно. Анжела сперва заподозрила, что Пашку охмуряет таким путем, чтобы заехать в столицу через младшего наследника, тестя — взять на трудолюбие и жалость, а больную свекровь прицепить под себя паровозом на пожизненный уход. Катерина, однако, с ней не соглашалась, усматривая гораздо более веские основания к такой девчонкиной самоотверженности. Доводы тоже слабыми не были: брак — браком, пояснила она, а квартира — жильем. Девка эта пришлая рвется так, сказала, изо всех жил, чтоб доказать свою нужность самому ему — Петру Иванычу, в смысле, и не Пашка ей нужен, а сам он после того, как болезнь истечет до конца. Понимаете, о чем я? И тогда она, Фекла эта, уже по полной программе все склеит, как новая жена старикова, так-то!
Что-то надо было делать, но что — родня не понимала, потому что от девчонки этой пока лишь помощь исходила конкретная и никаким расчетом реальным еще не пахло, а труд ее денный и нощный многократно перевешивал возможную будущую внутрисемейную неприятность от вмешательства в личную жизнь Крюковых, если брать всех их целиком. С другой стороны — не самим же идти говно вывозить из-под матери и свекрови, если есть бесплатная оказия доброй приезжей души с Волги-матушки-речки? Так и тянулось…
К концу второй недели гостевого совместного проживания Петр Иваныч обнаружил, что совершенно не может сообразить, каким макаром ему с Пашкой удавалось раньше, до Фениного еще приезда, успевать вести хозяйство, отдельно обеспечивать кухонную нужду и управляться с немощной супругой. Потому что и теперь, казалось, все оставалось тем же самым, с таким же самоотверженным результатом, но было уже совсем другого сорта, а питание — вкусней не надо и, хотя Петр Иваныч по-прежнему ел немного, но зато перестал закусывать хлебом, чтобы не портить новый вкус еды Фениного приготовления. Чистота была повсюду, куда ни кинь глаз: от пропылесошенных занавесок до оттертой до блеска латунной птичьей клетки, помещенной на шкафу в память о любимом животном — кенаре Славе. Сама Зина тоже была прибрана постоянно: рядом с кроватью всегда возвышалась стопка чистейших наутюженных подстилок, на табурете — поильник со свежей кипяченой водичкой и раз в день — сок от двух продавленных апельсинов. На этом Феня настояла, поскольку запомнила совет Вольского врача про пользу всего живого против любого искусственного.
