Этот вопрос оказался для меня самым трудным. Я перебрал несколько возможностей и принял наконец решение. На трех стенах камеры я вычерчу постепенно план города и, поскольку я электротехник по специальности, электрифицирую его. Знаний у меня маловато, но времени достаточно, чтобы делать расчеты и исправлять их. Я решил, что в моем городе будет пятьсот тысяч жителей, заводы, метро, сто пятьдесят кинотеатров, театры и так далее. Как организовать отдых – подумаю завтра. Я свернулся клубком на полу и уснул с мечтой о своем городе.
17 октября. Впервые после ареста я проснулся таким спокойным. Слышу – смена караула. Раздеваюсь и приступаю к гимнастике; чувствую, как приобретает гибкость онемевшая поясница, руки, ноги. Глубоко вдыхаю сырой воздух. Зарядка и мысль о городе придают мне бодрости. Одеваюсь. Хочется есть. Еду приносят в неопределенные часы, и поэтому нечего ждать. Пососал свой язык, чтобы проглотить немного слюны. Вытащил шнурок из ботинка, который случайно у меня не отобрали; железка от него нужна мне, чтобы чертить по штукатурке. Я начинаю от двери. Пытаюсь изобразить схематически сначала улицы поселка, где я жил. Пишу их названия. Стараясь припомнить названия улиц, вспоминаю и о многом другом. Но я знаю, что сейчас не время предаваться мечтам, и гоню от себя мысли о прошлом.
Работа продвигается медленно, но верно. Я размещаю жилые дома, заводы. Записываю расход электроэнергии на каждый сектор. По мере того как дело идет вперед, возникает тысяча неожиданных вопросов. Я по-настоящему увлекся. Случайно я бросил взгляд в другой угол, и совершенно неожиданно стена показалась мне огромной: я уже здорово устал, а план пока занял всего лишь десять квадратных сантиметров. Меня охватило странное волнение, я сел и принялся насвистывать.
21 октября. Мой город растет. С каждым днем набираюсь все больше опыта и знаний. Кроме того, с тех пор как я нашел карандаш, моя жизнь стала полнее. Я решил аккуратно вести этот дневник. Что бы со мной ни случилось, моим товарищам будет полезно прочитать его: они как бы совершат путешествие в одиночную камеру (при слове «путешествие» я невольно улыбнулся). Итак, помимо электрификации города каждый день у меня боевое задание. И со мной происходит то, о чем я раньше не мог и предположить: когда я пишу эти строки – как странно! – то не чувствую себя одиноким. Мне кажется, что я обращаюсь к моей жене, матери, друзьям! У надзирателя, который приносит мне еду, я попросил бумажную прокладку от сигаретных коробок – сказал, что она мне нужна для туалета. Он поверил, и вот я обеспечен бумагой. Исписанные листочки прячу в трещину стены. Может быть, позже представится случай переслать их Элени.
25 октября. Мой отдых пока еще плохо организован. Мне удалось отковырнуть от стены куски извести. Я расчертил пол для игры в шашки; кусочки извести заменяют мне шашки. Играю в шашки с женой. Когда раньше мы с Элени увлекались этим в клубе, чаще побеждала она. Но теперь, конечно, ей не удалось бы выиграть, потому что я повысил свое мастерство. Ограничиваюсь только одной партией. Если играешь за себя и за противника, словно раздваиваешься. Поэтому больше одной партии в день играть вредно. Я открыл новые приемы тавли[20] и придумал особую игру в камешки, довольно увлекательную. Пытаюсь изобрести еще что-нибудь забавное. Когда устаю, отдыхаю, наблюдая за маленькими жучками. То и дело изобретаю для себя какое-нибудь новое занятие. Даже отдых мне осточертел. Больше нет сил! Свернувшись клубком, ложусь на пол.
26 октября. Сегодня, вычерчивая площадь, я услышал в коридоре шаги. Но дверь в мою камеру не отперли. По каким-то неуловимым признакам я догадался, что это господин «Что надо». Кажется, он вышел уже из терпения. Я выжидаю. Вскоре шаги удалились. Улыбаюсь, вполне удовлетворенный. Потом думаю: «Если он потерял терпение, значит, скоро начнут допрос».
27 октября. Утром меня повели на допрос. Когда я попал в полосу солнечного света, меня – так мне показалось – словно изо всей силы ударили чем-то по лицу. Я шел как пьяный. Караульный привел меня в кабинет на втором этаже. Толстый лопоухий человек со сплющенным, как у жителей Эпира, черепом говорил по телефону. Я тотчас узнал голое господина «Что надо». Э, да я представлял «го совсем иначе: поменьше ростом и довольно хилым. Как можно ошибиться! Окончив разговор, он обратился ко мне: «Садись, Петридис». Я сел. «Хочешь закурить?» – «Нет, я бросил», – ответил я. Не глядя на меня, он листал дело. Я подумал: «Ну и толстая папка! Сколько пота и чернил потратили на мою особу!» Скрестив на груди руки, наблюдал за тем, как оп читает.
Внезапно лопоухий поднял глаза и посмотрел мне в лицо. «Ты коммунист?» – «Да», – сказал я. Он улыбнулся. Встал, подошел ко мне поближе и присел на угол письменного стола. «Куда ты спрятал рацию?» – «Какую рацию?» – «Не притворяйся, Петридис». – «Понятия не имею, о чем вы говорите», – ответил я.
Он сделал вид, что поверил мне, и слегка потер свой сплюснутый череп. Спросил меня о Марии Кацару и некоторых других, находящихся, как мне известно, в подполье. Он сказал, что их всех арестовали. Я не поверил и подумал, что он расставляет мне ловушки. Сухо ответил ему, что впервые слышу эти имена. Он улыбнулся, и мне совсем не понравилась его улыбка. Потом дал мне прочитать какую-то бумагу и сел за стол. Это были показания маляра. Я растерялся. Последнее время мне казалось, что маляр сильно изменился. Он был чем-то удручен и при встрече со мной то и дело оглядывался в страхе, что за нами следят. Если бы он не был мужем Марии, то давно бы от пас отступился, а возможно, никогда, бы не примкнул к нашему движению. Он из числа тех людей, что только на словах сокрушают государственный строй, а сами ни на шаг от соседнего кабачка. Но он не хотел оказаться трусом в глазах своей жены (я уверен, что он боялся потерять ее). На стройке, где работал Кацарос, кроме меня, пряталось ночью еще несколько подпольщиков. Поэтому, как только я убедился в том, что он выдал всех, я растерялся, но взял себя в руки, чтобы господин «Что надо» не понял моего волнения. «Не знаю никого из тех, о ком оп пишет», – сказал я и отдал ему бумагу. Он засмеялся. Нажал на кнопку звонка и обратился к полицейскому, появившемуся в дверях: «Приведи сверху арестованных».
Не знаю, черт побери, как до их прихода зашел разговор о болезнях, но он поделился со мной, что у его матери больная печень. И моя старуха страдает из-за печени. Он спросил меня, чем ее лечат. Я посоветовал ему испробовать одно проверенное средство, которое прописал моей матери врач, и «у нее тотчас пройдут боли». Он закивал головой и записал название лекарства. Потом дружелюбно обратился ко мне: «Послушай, чтобы мы не теряли времени даром (дел и без тебя у нас достаточно), сознайся во всем и спасешь свою несчастную голову. Я разрешаю тебе спокойно подумать». И приказал отвести меня в камеру.
28 октября. Я опять стою перед лопоухим. Не знаю, купил он лекарство для своей матери или нет, но сегодня, по-моему, он особенно сдержан. В тот же самый кабинет привели Кацароса, его жену и еще двух подпольщиков, арестованных, как я слышал, в тот же вечер, когда и я. Прочли вслух показания маляра. (Он подробно описывал совершенно фантастический заговор со шпионами, бомбами, рациями; его руководителем и вдохновителем оказался я.) При каждом слове маляр утвердительно кивал головой. Я смотрел на него в упор, но он избегал моего взгляда. У его жены было непроницаемое лицо. Он украдкой поглядывал на нее, словно вымаливая каплю ласки и сочувствия. Я закричал: «Все это ложь, его заставили силой написать это, чтобы впутать нас!» Кацарос испуганно подскочил: «Меня не заставляли, я сам написал».
Потом произошло то, чего я никогда в жизни не забуду. С довоенных времен я жил на одном дворе с маляром я его женой и прекрасно знал, как он обожал, ее. Когда ой случалось заболеть, все соседи подшучивали над ним, потому что он бросал работу и не отходил от ее постели. А теперь чем холодней и сдержанней становилась его жена тем больше он терялся. Вдруг я услышал робкий шепот: «Мария!» Она не ответила. «Говори с ней, не стесняйся», – сказал лопоухий. Кацарос набрался духу, подошел и взял ее за руку. Мария вырвалась от него. Но он опять схватил ее за руку, наклонился и начал целовать. «Мария, сознайся, пожалуйста, во всем, иначе мы пропали». Она – ни слова. «Подумай, прошу тебя, о дочке!» Мария словно окаменела. Вдруг она повернулась и плюнула ему в лицо. У меня по спине пробежали мурашки. Кацарос сделал вид, что ничего не произошло. Только вытер щеку… «Забрать их», – приказал господин «Что надо». Потом обратился ко мне: «Теперь мы одни». Он закурил. В тот момент, когда их уводили, я успел заметить, как Мария, с глазами, полными слез, гордо отвернулась, чтобы муж не увидел ее лица».
У Катерины комок подступил к горлу. Она сидела, съежившись, на скамеечке, положив на колени прочитанные листки. Взяла в руки остальные и, чтобы не разрыдаться, продолжала читать шепотом.
