— Спасибо, Антонио, всё было просто замечательно. Мне особенно понравилось то чудесное кафе, — она краем глаза с удовольствием наблюдала за удивленно поехавшими вверх бровями господина Лучано и за каменным лицом корректного Пьетро. — Я надеюсь, ты не откажешься повозить меня, если будет такая необходимость? — и сквозь зубы тихо добавила: — Выше нос, чёрт тебя побери. — И уже громко: — Твой телефон у меня записан, так что в случае необходимости я тебе позвоню.
Антонио расцвёл.
— Да, синьора, буду очень рад. Для меня большая честь, — а дальше понёс, расшаркиваясь, какую-то околесицу. Ну, всем полный привет от Петруши, нашего экс-супруга!
— Поезжай, Антонио, — прервала поток сознания Ада, — да смотри, колесо на древней дороге не потеряй!
Затем она повернулась к невозмутимому Пьетро и недоумевающему присяжному поверенному Лучано Мори и, как ни в чём не бывало, проговорила:
— Господа, теперь я готова следовать за вами.
Старинный дом есть старинный дом, будь то дворец, замок или избушка. Прожитые им годы придают ему особый, неповторимый, завораживающий аромат старины. По-другому звучат шаги на безукоризненно натертом паркете, по-своему льется свет через неровные мелкие оконные стёкла. И себя ощущаешь как-то иначе — строже и одновременно свободнее.
Старые дома, в которых или по-прежнему живут люди, или превращенные в музей, или в общественное учреждение, очень уязвимы. Ничего не стоит в угоду комфорту нарушить сложившийся десятилетиями и веками уклад, уничтожить изощренную и вместе с тем наивную атмосферу его долгой жизни.
Ада плохо разбиралась в архитектуре, поэтому ей было сложно определить возраст палаццо. Лет двести? Триста? Интересно, как современным людям живется в таком доме, как чувствуется? Насколько он переделан, приспособлен к требованиям сегодняшнего, так сказать, дня? И кто его переделывал?
Безмолвный Пьетро шел впереди Ады, указывая путь. Маленький адвокат катился сзади важным колобком. Широкий, обшитый тёмными деревянными панелями холл был вымощен гладкими каменными плитами, и их шаги звучали так гулко, словно по дому шёл взвод солдат. По бокам стояли какие-то старинные резные лари, а на них — потрясающей красоты расписные фарфоровые вазы с цветами. Вперед и вверх уходили мраморные ступени широкой лестницы. Пьетро начал торжественно подниматься на второй этаж.
Синьор Мори вдруг посунулся к Аде и негромко заговорил:
— Может быть, вы прежде хотите осмотреть комнаты первого этажа, мадемуазель?
— Мадам, — поправила его она. Адвокат заморгал.
— Простите, что?
— Я говорю, мадам, а не мадемуазель, — повторила Ада. — Я была замужем.
— Что вы говорите, синьора! — всплеснул руками человечек.
— А что вас, собственно, так удивляет? — поинтересовалась она. — Мне тридцать пять лет, и вполне естественно, что я была замужем.
— А… сейчас? Вы сейчас не замужем? — тревожно спросил адвокат ее матери. Аде стало смешно.
— А сейчас я развожусь. В процессе, так сказать.
— Ну а дети? Дети у вас тоже есть? — продолжал напирать коротышка.
— Вот детей, к сожалению, у меня пока нет, — сообщила Ада, а затем строго добавила: — Я не совсем понимаю, какое отношение имеют ваши вопросы к цели моего приезда.
— Никакого! Поверьте мне, совершенно никакого, — замахал руками загадочный синьор Мори, и Ада ему не поверила.
Да ну и чёрт с ним!
— Так что, мы идем? — она пожала плечами.
— Посмотреть комнаты, мадам? — деловито осведомился адвокат.
— К моей матери, сударь, — внушительно ответила Ада. — По-моему, я за этим сюда приехала.
Она отвернулась от слишком близко к ней стоящего человечка и вопросительно поглядела на вежливо ожидающего их Пьетро. Дворецкий неподвижно возвышался на площадке, от которой лестница расходилась в две стороны. Он слегка наклонил голову, как бы интересуясь, можно ли продолжать шествие. Ада утвердительно прикрыла глаза. Ей было любопытно, как этот бесстрастный господин отреагирует на ее молчаливую просьбу.
Оказалось, Пьетро ее прекрасно понял. Неторопливо повернувшись, он зашагал по лестничному маршу, идущему налево. Ада последовала за ним. Дальше, вздыхая, потрусил коротышка.
Пройдя по довольно длинному сумеречному коридору, дворецкий остановился у широкой двери в левом крыле. Он осторожно постучал, а затем потихоньку открыл тяжелую створку.
В коридор немедленно хлынул солнечный свет. Окна просторной комнаты была настежь распахнуты, резко пахло скошенной травой и цветами. Эти ароматы перемешивались с печальными запахами лекарств и болезни.
Пьетро что-то негромко сказал по-итальянски (Ада подумала, что впервые услыхала его голос). Затем он величественным жестом предложил своим спутникам пройти.
Оробевшая вдруг Ада медленно шагнула в ярко освещенную весёлую комнату. Её взгляд быстро скользнул по нарядным розовым стенам, изящным парчовым креслицам, тяжелым широко раздвинутым шторам и остановился на большой кровати у высокого окна. Там, на сильно взбитых подушках, укрытая по плечи толстым атласным одеялом лежала крохотная, почти бесплотная фигурка. Над кроватью склонилась высокая полная женщина в форменном белом платье и шапочке. Она распрямилась, обернулась к вошедшим и застыла, испуганно помаргивая черными, как маслины, выпуклыми глазами. В руках она держала безукоризненно чистое полотенце. Женщина что-то пробормотала, а затем стала бочком продвигаться к дальнему от входа углу, где располагался столик, заставленный чашками и пузырьками, а перед столиком стояло большое уютное кресло.
Маленькая фигурка под одеялом слабо зашевелилась. На желтоватом высохшем личике появилась жалкая гримаса. Морщинистые тёмные веки задрожали и начали подниматься так медленно и тяжело, как будто на них лежала неимоверный груз всех грехов человеческих.
Ада не могла отвести глаз от этой широкой кровати, от воскового лица на фоне нежно розовой шелковой подушки, от тусклых выцветших глаз, которые, тем не менее, мгновенно нашли ее и теперь пристально изучали.
Тут она почувствовала аккуратный, хоть и вполне ощутимый толчок в спину, и мимо нее энергично протиснулся коротышка-адвокат. Оказавшись в комнате, он немедленно разразился длинной тирадой. Говорил он, ясное дело, по-итальянски, да так быстро, что, даже знай Ада язык, ей вряд ли удалось бы разобрать хоть что-нибудь.
Синьор Мори говорил и говорил. Плавно взмахивал пухлой ручкой и убедительно кивал. Было очень похоже, что дело, которое он собрался изложить, небыстрое, и рассказывать он намеревается очень подробно! Невозмутимый Пьетро переступил с ноги на ногу и покосился на болтуна, однако сохранил каменное молчание и незаинтересованный вид. В самом деле, пусть его болтает!
Ада тоже терпеливо стояла у двери. Должен же этот господин когда-нибудь и сам замолчать? Подождем.
Но сушеный кузнечик раздраженно дернулся на своём роскошном ложе, мутные глаза быстро перескочили с Ады на синьора Лучано, и неожиданно звучный сильный голос резко бросил короткую итальянскую фразу.
Адвокат поперхнулся на середине фразы, попытался с разгону удержать инициативу, однако ещё два-три отрывистых слова заставили его умолкнуть. Затем человечек тихонько попятился к двери. А кузнечик без всякой паузы продолжил теперь уже по-русски:
— Это я ему велела заткнуться и выметаться из комнаты. А то, пока всё не расскажет и не покажет, не успокоится. Он человек неплохой, и юрист толковый, но нудный — нет сил. Пусть пойдет где-нибудь посидит в холодке, — тут с кровати донеслось довольное хихиканье.
Господин Мори с достоинством улыбнулся, слегка поклонился в сторону окна и плавно выскользнул из комнаты, ухитрившись по пути скорчить Аде забавную мину, что немного примирило ее с говорливым человечком. Пьетро также неслышно вынес свое исполненное величия тело в коридор. Толстая сиделка тихой мышкой устроилась в своем удобном уголке.
— Здравствуй, дочь, — всё тем же звучным голосом произнесла маленькая старушка и с усилием растянула потрескавшиеся губы в улыбке. — Я боялась, что ты не захочешь меня видеть. Спасибо, что приехала. Ты подойдёшь поближе?
Ада молча приблизилась к ней. Она представления не имела, что сделать или сказать. Все три дня, предшествующие отъезду, были заняты совсем другими размышлениями, и подумать о том, что именно ей предстоит увидеть и услышать, а также что могут ожидать от нее самой, ей как-то не удалось. И теперь она стояла и растерянно смотрела на незнакомую умирающую женщину.
Это был совсем не тот нежный ангел, жестоко оставивший их с отцом четверть века назад, исчезнувший навсегда, насовсем. На его месте оказалось беспомощное страдающее существо, сумевшее, однако, сохранить остатки воли, отчаянно борющееся, но уже побежденное и жалкое в своём поражении. Тугой холодный узел сжался в Адиной груди. Она крепко стиснула переплетенные пальцы рук, стараясь сохранить самообладание. Старушка печально смотрела на нее, протягивая костлявую, но всё ещё сохраняющую красивую форму ручку с изящными удлиненными ногтями.
