По извилистой дорожке они добрались до средневекового городка Аркуа Петрарка, где окунулись в атмосферу четырнадцатого века. Именно здесь великий итальянец, воспевший свою Лауру, провел конец своей жизни и был похоронен. Прогулка по узким старинным улочкам и обед в очень немолодо выглядящей таверне навеяли историко-романтические настроения. Ада под руководством своего неугомонного чичероне отправилась сперва в аббатство ди Пралья, где находилась община монахов-бенедиктинцев, а затем — в замок Монселиче, в тамошний музей Средних веков.
День накануне отъезда выдался почти по-летнему жарким, Юлия Сергеевна чувствовала себя лучше и даже захотела выехать на специальном кресле во двор. Там, в тени старой пинии, мать и дочь провели несколько спокойных долгих часов.
Юлия Сергеевна, словно наверстывая упущенные дни (да что там дни — годы!), много говорила, расспрашивала Аду о ее житье-бытье, рассказывала о своей жизни в Италии. Она была очень оживлена.
Обед им подали под пинию. Оторвавшаяся по полной программе на здешних лазаньях и пиццах Ада была всерьёз озабочена мрачной перспективой покупки новой одежды — на пару размеров больше. По этому поводу она скептически ковыряла вилкой паровую рыбу с овощами — всё крайне полезно и низкокалорийно! Юлия Сергеевна, чей аппетит стал первой жертвой ее болезни, с недовольным видом запихивала в себя простоквашу и фруктовое пюре. Рядом толстой заботливой пчёлкой гудела сиделка Стелла, бдительно следя за тем, чтобы ее пациентка съела всю предписанную доктором еду и приняла лекарства.
Наконец, с невкусным обедом было покончено. Аде принесли кофе и бокал Амароне, полюбившегося ей красного сухого вина из подвяленного винограда, собранного на виноградниках поместья, Юлии Сергеевне — воду без газа. Она мрачно уставилась на высокий тяжелый стакан, затем искоса взглянула на дотошную сиделку, а затем жадно уставилась на кофейную чашку.
— Дай-ка мне отхлебнуть глоточек, — быстро проговорила женщина.
— Мам, тебе ведь нельзя, — с упреком посмотрела не мать Ада. Юлия Сергеевна раздраженно отмахнулась:
— Мне теперь почему-то ничего нельзя! Мне запретили крепкий чай, кофе, моё чудесное вино, сигареты, жирное, острое и ещё Бог знает что!
— Но ведь правильно запретили-то, — осторожно ответила Ада. — В твоём возрасте всё это никому не полезно, а уж при таком анамнезе, с такими болячками…
— Вот именно! — заворчала мать. — С моим диагнозом мне должно быть позволено всё, принимая во внимание, как мало этого «всего» осталось. Хоть удовольствие получу напоследок… Дай сюда чашку!
Сиделка неспокойно заерзала на своем месте. Она не понимала ни слова по-русски, но недовольство хозяйки уловила мгновенно. Ада немного помедлила, обдумывая слова матери, а затем протянула ей изящную фарфоровую чашечку. От изумления Стелла выпучила глаза, но грозная синьора ди Франческо показала ей высохший кулачок и залпом проглотила напиток. Ада мысленно порадовалась, что количество жидкости в посудинке было еще меньше, чем в Падуанском кафе.
На лице Юлии Сергеевны появилась довольная улыбка. Она даже с блаженным видом прикрыла глаза на минуту. Потом подозрительно посмотрела на дочь.
— И ты, конечно, скажешь, что не куришь, и что сигарет у тебя нет, — с вызовом воскликнула она.
Ада с трудом удержалась от смеха. Крохотная высохшая старушка сейчас напоминала ей подростка с ярко выраженным протестным поведением.
— Ты будешь смеяться, мама, но я и впрямь не курю. По крайней мере, последний месяц.
Это была истинная правда. Несколько недель назад Ада с Инной в борьбе за здоровый образ жизни в очередной раз вместе бросили вредную привычку. Впрочем, Ада не особо обольщалась — подобные попытки предпринимались уже неоднократно. Как там писал Марк Твен? «Бросить курить очень легко — я сам это делал сто раз!»
Мать недовольно фыркнула, а затем улыбнулась.
— Ты знаешь, дочка, у меня такое чувство, что лишь теперь, когда мне жить остался один понедельник, да и тот уже начался, я научилась радоваться самым простым вещам: хорошей погоде, прогулке, чашке кофе… Мне, правда, уже почти ничего не доступно, — старая женщина с деланным безразличием махнула рукой.
Ада сочувственно помолчала. Её переполняла жалость к маленькой мужественной старушке, которую она ещё даже почти не привыкла называть мамой, каждый раз приходилось делать над собой ощутимое усилие.
— Мам, а ты была счастлива? — чуть погодя спросила она, вспомнив разговор с отцом перед отъездом.
— Счастлива? — рассеянно переспросила Юлия Сергеевна. — Не знаю, Адочка, думаю, что нет. Я никогда не умела ценить то, что имею. Куда-то всё рвалась, чего-то хотела… Не брала на себя труд остановиться, посмотреть по сторонам, быть благодарной за то, что уже есть. Ты меня понимаешь? — она пристально посмотрела на дочь. Та растерянно кивнула.
— Понимаешь, деточка, — продолжила мать, — нам всё кажется, что наша жизнь — это дорога к цели, хорошей, плохой, истинной, ложной — не важно. И нам кажется, что счастье там, впереди, за поворотом, надо лишь туда добраться. Вот и бредем себе, бредем, тешим себя мыслью о том, что всё самое хорошее впереди, гоняемся за призраками. Так почти никто и не доходит. В старости начинает казаться, что самое лучшее уже миновало, всё незачем, всё впустую. А счастливы лишь немногие, те, кто умеет понять, что радость существует только здесь и сейчас. В пути, так сказать. Я же это поняла слишком поздно.
Да, Аде был хорошо знаком этот жизненный принцип. Так жил ее отец, такой была и бабушка. Ей и в голову не приходило, что у матери всё не так.
— Папа тебя очень любил, — задумчиво сказала она. — Я думаю, он и теперь тебя любит. Перед моим отъездом он сказал, что всегда желал тебе счастья, поскольку ты его заслуживаешь, как никто другой.
Юлия Сергеевна затрясла головой.
— Ты сама знаешь, как я перед ним виновата. Перед ним, перед тобой, перед твоей бабушкой Олей, моей свекровью. Но сделано то, что сделано. Я поступила именно так, а не иначе, поскольку так мне казалось правильным и разумным.
— Папа говорил, что ты полюбила другого, поэтому оставила всё, что тебе дорого, и последовала за ним.
Юлия Сергеевна грустно усмехнулась.
— Я, доченька, почти всю жизнь умудрилась любить только себя. Да, да, и не смотри на меня так удивлённо. Никто, даже твой отец, а уж тем более мой второй муж, этого не знает, но моё детство и юность были наполнены таким одиночеством, такой нищетой и тяжелым ежедневным трудом, что никого, кроме себя, я любить не выучилась.
* * *
Когда самолет, на котором Ада возвращалась из Италии, приземлился в аэропорту «Шереметьево», в Москве вовсю мела метель. Складывалось впечатление, что она отсутствовала не неделю, а, как минимум, месяц. Зима уверенно пришла на смену осени, было очень холодно. Ада успела здорово замерзнуть в своей лёгкой курточке, пройдя от здания аэровокзала до встречающего ее такси.
На Ленинградке, а потом и на МКАД, как обычно, собрались огромные пробки. Снег, как и всегда, выпал совершенно неожиданно как для коммунальных служб, призванных всю эту красоту убирать, так и для водителей, ошалело скачущих по сугробам и судорожно соображающих, поменяли они уже резину, или ещё только собирались. Было много мелких аварий.
— День жестянщика у нас нынче, — хмуро пробормотал усталый таксист, аккуратно объезжая очередную сладкую парочку, перекрывшую полторы полосы движения. Ада, всегда «переобувавшая» машину примерно за неделю до первого снега, неодобрительно рассматривала лысые колёса «виновника торжества», вытирая ладошкой постоянно запотевающее окно.
До дома добрались уже в сумерках. В окнах по-зимнему рано зажигали свет, дворник Хасан старательно скреб широкой лопатой тротуар перед соседним подъездом. Горели круглые молочно-белые фонари над входными дверями.
Дома Аду явно заждались. Подросший за неделю малыш Доменик едва не снес дверь, встречая ее. Наплевав на все запреты, он встал на задние лапки и крепко обнял пошатнувшуюся от его напора хозяйку, изо всех сил прижимаясь к ней головёнкой. Хвостик вертелся, как пропеллер, а сам щенок от избытка чувств слегка подвывал и тявкал.
Потом смогли поздороваться и люди. Александр Владимирович гладил дочь по плечам, подозрительно шмыгая носом. Анна Родионовна по случаю приезда молодой хозяйки испекла свой фирменный персиковый торт с заварным кремом. Её муж Валерий Петрович выразил готовность и впредь гулять с Домеником, благо, что жили они рядом, через подъезд.
Искренняя радость домочадцев растрогала Аду. Она сто раз ездила в командировки, но впервые ее провожал и встречал отец. Мужу Пете и в голову не приходило как-то по-особенному встретить жену после недельного отсутствия, или хотя бы съездить за ней в аэропорт, или цветочки там какие-нибудь купить. Ага, щас, больше заняться, что ли нечем? Подумаешь, смоталась в Париж или Амстердам! Не вокруг ведь света на плоту проплыла!
