И чего я только не вычитала. В 1926 году от грибковой инфекции там погибли почти все каштановые деревья, там родилась знаменитая писательница Перл Бак. Комик Дон Ноттс, сыгравший всеобщего любимца, помощника шерифа Барни Пятого, тоже родился у нас. Самая высокая точка — гора Спрус-Ноб. Самая низкая — на уровне реки Потомак. Я читала и о том, что уже знала, а теперь уже точно запоминала навсегда.
Наступил футбольный сезон, напротив нашего дома парковались машины, хотя он был довольно далеко от стадиона. Папа брал за стоянку по два доллара. Говорил, что это деньги на пополнение пивных запасов мистера Кэмпинелла. Некоторые приезжали просто покутить, они тоже пополняли «пивную корзину» Эми Кэмпинелл готовила порции, раскладывая джамбалайю на бумажные тарелки, к ней прилагался ломоть французского чесночного хлеба и кусочек масла. И как только болельщики эту джамбалайю не называли, и джумба-лги-ей, и джем-бах-лией. А я так просто звала ее мешаниной с рисом.
Мистер Кэмпинелл обожал, когда его величали Главой Семьи. Он был огромным, как горилла, обожал жареных цыплят с аппетитным соусом. Чтобы их сфотографировать, в смысле, Эми Кэмпинелл и Главу Семьи, мне пришлось отойти чуть ли не на середину улицы. Я их обожала даже больше кокосового торта.
Глава Семьи добавлял в рис кусочки колбасы, ветчины и курятины, все это тушилось в железной сковороде, огромной, как задница носорога. В левой руке мистер Кэмпинелл сжимал банку с пивом, а в правой держал громадную, с лодочное весло, лопатку, которой помешивал в сковородке.
— Иди к нам сюда, милая. Какая же ты худышка, на-ка поешь.
Мне очень нравилось, что меня называют худышкой.
Глава Семьи написал на газоне кремом для бритья «Тигры, вперьотт» и посыпал этот призыв кружочками конфетти и блестками.
— Вперь-отт, — прочла я, — а что значит это слово?
— Это значит «вперед», малышка. До сих пор не научилась говорить по-нашенски?
Получив полную тарелку, я вернулась домой и уселась на ступеньку. Выудила из риса несколько кусков колбасы, для бездомных псов, остальное съела сама. Вырядилась я тогда в старые бриджи Мики и сунула в карман шоколадные сигареты, которые иногда «курила».
Один лысый дядька в полосатой пижаме (под тигра), нетвердо стоявший на ногах, вручил мне банку пива:
— Держи, детка, угощаю кокой.
Его приятель отобрал у меня банку.
— Эй, ты, пьяный придурок! По-твоему, это кока? Разуй глаза!
Я сфотографировала обоих, пока они, пошатываясь, тащились по улице и орали «Йай-уи-и-и!» Мика сказал, что луизианские каджуны так переиначили нормальное «Йахууу».
Мимо брела компания вроде как бравых парней, они отрывались по полной: размахивали кулаками, отвешивали друг другу тумаки, истошно орали. Я небрежно вскинула голову и поднесла к губам шоколадную сигарету, надеясь, что выгляжу волнующе-загадочной, как мама.
Из дома вышел папа, с тщательно подбритыми тоненькими усиками, но волосы он не тронул, оставил длинными. Через руку была перекинута куртка, в левой папа держал термос.
— Моя юная принцесса, как только подадут экипаж, я отправлюсь на турнир, где наша команда жаждет одолеть Дракона! — Он отхлебнул из термоса. — Ах-х-х! Живительный эликсир.
Наклонившись, чмокнул меня в макушку. От него пахло чем-то незнакомым, приторно-сладким, я поморщилась.
— Сейчас нагрянет ватага диких студиозов. Впрочем, они уже тут!
Парень за рулем жал и жал на гудок, дурак какой-то. Машина была уже набита, и я не понимала, куда же сядет папа. Из окошка высунулась девица с жиденькими каштановыми патлами.
— Салют, ну что, едем?
— Шевели копытами, старичок! — крикнул кто-то из салона.
Сложив ладони рупором, папа тоже крикнул:
— Чтоб все быстренько нацепили рубашки! Но тебя, Джанет, это, само собой, не касается. — Он засмеялся и подмигнул мне. — Это я так, Букашка, ради хохмы.
Подкинул вверх термос, но поймать не смог. Термос покатился по полу веранды, папе пришлось за ним бежать. Подняв его, папа сказал:
— В общем, я уезжаю. Не забудь оставить свет включенным, ладно? «Свет, алча света, свет крадет у света».[19]
Он вприпрыжку сбежал с крыльца и нырнул в машину. Джанет взгромоздилась к папе на колени. Когда машина тронулась, папа крикнул:
— Поглядывай, как там Ребекка, ладно? Она что-то расклеилась.
В машине все кому не лень гудели и гудели, совсем чокнутые. Я рада была, когда они наконец, свернули за угол. И вспомнила, что папа никогда даже не замечал, если я не здоровалась с ним или не говорила «до свидания».
От обиды на папу меня вскоре отвлек шум у соседей. И вот что я увидела. Миссис Макгрендер, в тесно облегающем свитере и узенькой юбке, танцующим шагом приблизилась к мистеру Портье и бухнулась к нему на колени. Мистер зачем-то ее обнял, она рассмеялась и задрыгала ногами в туфлях на высоком каблуке. Одна туфля соскочила и взмыла в воздух, а приземлилась прямо в сковороду с джамбалайей.
Глава Семьи, покачав головой, зашвырнул туфлю в кусты.
К парочке подбежала миссис Портье и плеснула на них из своего стакана.
— Может, это немного вас остудит! — крикнула она. — Глаза бы мои не смотрели!
Виновные, отфыркиваясь, вскочили на ноги. Я подумала, миссис Портье сейчас отвесит и ему и ей по оплеухе.
Миссис Макгрендер пошла в кусты искать туфлю. Каждый теперь мог полюбоваться ее задом. Я мысленно призывала миссис Портье подойти и двинуть ей по попе ногой.
Миссис Портье, по-видимому, уловила мои призывы. От мощного пинка миссис Макгрендер рухнула в кусты азалии. Но, тут же вскочив, провизжала:
— Ах ты, рыжая шлюха!
Подбежав к миссис Портье, она толкнула ее, после чего обе намертво вцепились друг в дружку. Я пересела на верхнюю ступеньку (оттуда удобнее было наблюдать за поединком), втайне болея за миссис Портье. Жаль, их не видел Мика. Ребекка тоже упустила этот спектакль, так как почти весь день пролежала в постели. (Я старалась не вредничать и делать все как полагается, на всякий случай: вдруг она разболелась из-за нас с Микой?)
Главе Семьи наконец удалось их разнять. Неправдоподобно светлые волосы миссис Макгрендер торчали во все стороны, а у миссис Портье прическа совсем не пострадала. Потом компания направилась к дому, галдели все ужасно.
Ушли, и стало совсем тихо, будто наступил конец жизни мира, даже собаки не лаяли. Напевая что-то себе под нос, я отправилась изучать все подряд цветы и травки, бубнила названия, удивляясь, что столько их знаю. Название помогает вникнуть, придает вещам весомость и реальность.
Я вполголоса перечисляла:
— Вот ирисы, вот каладиум, эти стебельки с цветочными метелками — обезьянья трава, здесь бегония, это бальзамины, а тот куст на соседнем участке — кизил.
Мне было интересно, слышит ли меня бабушка и гордится ли своей умницей внучкой. Да, я знала много названий, может, в этом и состоял мой талант.
От усердного рысканья по кустам и клумбам руки и коленки вскоре почернели от грязи. Внезапно раздался многоголосый рев, будто разом закричали сорок миллионов глоток, рев доносился со стороны футбольного стадиона.
Я зашла в дом, подойдя к двери Ребекки, прислушалась. Тишина. Пошла налила в раковину воды, намылив мочалку, оттерла коленки и ладони, после чего отправилась к себе читать «Невероятное путешествие» Шейлы Бернфорд. Классная книжка, про то, как кошка и двое псов решили самостоятельно вернуться к хозяевам, не побоялись долгого опасного пути. На фразе «бродяжничать кошке понравилось» (пятьдесят вторая страница) в комнату вошел Мика.
— Салют.
— Салют, — ответила я.
— Угадай, что мы с Денни сегодня сделали?
— Не знаю.
— А ты напряги мозги.
— Съели лягушку?
— Мимо, Тухлая Башка. — Бухнувшись на кровать, выхватил у меня книжку. — Опять читаешь. И раньше все время читала.
— Сейчас тоже.
— Сейчас меньше.
Он взял Траляляя, ткнул кулаком в полосатую мордочку.
— Это Тигр Энди?
Я молча пожала плечами.
— Ладно, раз ничего не спрашиваешь, сам расскажу.
Он подскочил к двери и украдкой выглянул, тут же вспомнилось, как он проделывал это дома. Плотно затворив дверь, сел на самый краешек кровати.
— Только чтоб никому.
Я помотала головой. Никогда его не выдавала.
— Мы курили сигарету, не шоколадную, как у тебя. Настоящую.
Я снова раскрыла книжку и испуганно в нее уставилась, черные строчки резали глаза, совершенно непонятные.
— Да не дергайся ты. Я больше не буду, жуткая гадость.
— Я не дергаюсь.
— А то я не вижу. — Он встал и прошелся по комнате, рассматривая и перебирая всякие мелочи. — Почему тут все розовое?
— Не знаю. Ей нравится.
— А ты говорила ей, что это дерьмовый цвет? Как у жирных червяков.
— Не говорила.
