— Потом попробуешь снова в институт.
— Потом в институт, ладно. А дальше? Умру?
— Когда-нибудь, безусловно. Не так скоро. — Он говорил вполне серьезно: почувствовал мое состояние.
— Нет, скоро! Мне уже восемнадцать. Не успею очухаться — старуха. Я. думаю: для чего? Для чего все это учеба, работа, скандалы, радости? Какой в этом смысл? Все равно ведь стану старухой и умру! Да разве только я? Сейчас на земле сколько людей? Больше четырех миллиардов? Через сто лет все до одного… ну, кроме каких-нибудь долгожителей… будут в земле. Все! Это же страшно.
— Нет, просто грустно.
— А мне страшно! Зачем я вообще родилась? Зачем я сейчас иду, разговариваю? Зачем, например, мы с тобой встретились? Все равно ты уедешь. Все равно умрем. Какая-то бессмыслица! — быстро, гневно проговорила я, остановившись.
Максим взял обеими руками меня за плечи, приблизил лицо.
— Послушай… можно я тебя поцелую, пока мы живы?!
— Можно!
С Федькой Луцишиным было по-другому. Еще в девятом классе он завел меня в темную беседку и накинулся, чуть шею не свернул. От него отбиться было непросто, и я прокусила ему губу — лишь тогда отпустил. А тут пальцем не пошевельнула, чтобы освободиться, — и не хотела. Целая вечность прошла, пока он отстранился. Голова у меня слегка кружилась. Я пробормотала: «Ничего себе…»
Мы смотрели друг на друга. У Максима были какие-то странные, тревожные глаза. Мимо проехал с оглушительным треском мопед с двумя парнями, волочащими ноги по земле. В переулке вспыхнули фонари.
Он опять взял меня за плечи и спросил:
— Ты меня вспоминала?
— Да. Много раз.
— Я тоже. И вообще, знаешь, у меня здесь нет никакого дела. Я просто взял отгул и прилетел. Чтобы тебя увидеть. Только ради этого.
Кто бы поверил на моем месте? Я поверила мгновенно. Что угодно думайте — хоть умрите от смеха! — но я и сейчас убеждена: он не врал. Чистейшая, светящаяся правда! Он приехал ради меня.
В одиннадцать ночи я позвонила домой из гостиницы. Хорошо, что не поставлены еще всюду видеотелефоны! А то сколько бы у родителей было преждевременных сердечных приступов!..
— Мама, это я. Сегодня меня не ждите. Я в одной компании и здесь у девчонок переночую.
Максим включил телевизор, чтобы создать иллюзию этой самой компании.
Мама ответила, как полагается в таких случаях:
— Какая еще компания! Ты что, с ума сошла? Немедленно иди домой!
— Нет, я же сказала. Не могу я прийти. Пойми, пожалуйста, и не ругайся.
— Где ты? У кого?
— У Юльки Татарниковой. (Вот вру, вот вру!)
— Где она живет, твоя Юлька?
Ну да, скажи ей, а она, чего доброго, прикатит к Юльке на машине…
— Зачем тебе это, мама? Это не важно. У нее и телефона нет. Я от соседей звоню. Я жива — и все.
Вдруг мама замолчала, и раздался голос отца:
— Ты что это, дочь, домой не собираешься возвращаться? — Он, наверно, вырвал трубку. Голос был трезвый.
— Нет, я приду. Только не сегодня. Сегодня задержусь.
— А кому ты завтра нужна? Кому? — загремел отец. Даже Максим услышал и беспокойно приподнялся на локте. — Если сегодня не придешь, можешь и завтра не являться, поняла?
— Как не понять, папа. Поняла.
— Вот так! — скрепил отец. Пошли частые гудки.
Максим дотянулся до телевизора и выключил его.
Некоторое время мы молчали.
— Смелая ты… — пробормотал он. Обнял меня и поцеловал тихо-тихо, как спящего ребенка.
Я почувствовала такую нежность к нему, даже дыхание перехватило. А страха, раскаяния не было никакого. Только сильная нежность и радость. И что-то будто случилось с глазами: я стала вдруг видеть в темноте. Или темнота превратилась в солнечное, пылающее утро, когда все просто и ясно и легкость духа поднимает над землей?
Максим нашарил на стуле сигареты и спички. Закурил и сказал:
— Послушай… самое время тебе спросить, женат я или нет. — Я молчала, улыбалась в темноте. — Ну, спрашивай! — настаивал он.
— А зачем? Зачем мне это знать?
— Хотя бы из любопытства.
— Хорошо. Ты женат или нет?
— Женат.
В груди у меня что-то оборвалось, хотя именно такого ответа я и ожидала.
— Теперь спроси, есть ли у меня дети, — помолчав, предложил он.
— Нет, не хочу.
— Тогда я сам скажу. У меня мальчишка двух лет.
Я закрыла глаза. Вот теперь стало темно. Не потому, что закрыла глаза, а от его слов. Он продолжал:
— Я не живу с семьей. У моей жены есть другой человек, понимаешь? Я развожусь с ней. У нас была не жизнь, а свинство. Неважно, кто виноват. Наверно, оба. Сына жалко, но ничего не поделаешь…
Когда все случилось, я не вспоминала об отце, и матери. Забыла о них. А сейчас ясно услышала их негодующие голоса: «Дура! Дура!» Даже, кажется, ощутила боль от пощечин… Тряхнула головой, чтобы отогнать это наваждение, и спросила:
— Зачем ты мне это говоришь?
Утром, часов в десять, когда отец и мать по моим расчетам, были на работе, я пришла домой. Дверь открыл Вадим. Отступил в сторону и вяло, без удивления и радости сказал:
— А, ты…
У него был такой вид, будто он не спал всю ночь. Глаза красные, усталые, лицо помятое. Меня пронзила жалость. Достается ему! Вчера, конечно, был скандал, и он отсиживался на своей веранде, а может быть, и его вовлекли… Называется, приехал отдохнуть!
— Ты уж извини, Вадька… — начала я.
Он скривился, махнул рукой — отстань, мол! — и ушел в ванную комнату. Я сняла босоножки, прошлепала на кухню и стала его ждать. Мне не терпелось выложить ему свои потрясающие новости и увидеть, как он раскроет рот от изумления… Конечно, будь он повнимательнее, сразу бы увидел, что со мной что-то произошло, что вся я сияю, как глазированный пряник.
Наконец он появился. Волосы его были мокрыми. Голову, что ли, держал под водой? Направился было на веранду, но я его остановила:
— Вадька! Мне надо тебе что-то сказать. Это очень важно. А ты, пожалуйста, передай маме и отцу. Так будет лучше. Ну, вот.
— Да говори, не тяни, — поморщился он.
— В общем… — Я сглотнула слюну, улыбнулась. — Ты только, пожалуйста, не пугайся. Я замуж вышла.
Мой брат не испугался — это не то слово и не то состояние. Он просто помертвел. Стал серый-серый, глаза застыли, а без того худые щеки впали. Узкие плечи приподнялись.
Испугалась я. За него. Молчал он, наверно, с минуту, но сказал очень точные слова:
— Когда ты успела?
Вот именно: не «за кого?», а «когда ты успела?» Его потрясла жуткая скоропалительность события, и в этом он открылся весь как на ладони.
Насколько я знаю, единственной Вадькиной пассией была в свое время девчонка-восьмиклассница, которую он, по-моему, и за руку-то ни разу не взял, не говоря уж о поцелуях. Позднее я допытывалась во время его наездов домой, не завел ли он романа в институте, но всегда наталкивалась на болезненную стеснительность и злость: отстань! Что касается моих подруг, то он обходил их, как зачумленных, и называл «глупыми курицами» (несправедливо, кстати, по отношению к Соньке). И вот я ему такое выдала, и он вымолвил: «Когда ты успела?»
— Тебе точное число надо? Вчера. А познакомилась с ним в Ташкенте.
— Вре-ешь!
— Нет, не вру, Вадька. — На него было жалко смотреть: такой он был потрясенный, сбитый с толку.
— Ты что, Ленка… одурела или как?
Я не хотела уклоняться от правды.
— Немножко, конечно, одурела. Даже сильно, Но я не жалею, Вадька! Ты посмотри, какая я счастливая! — Так я ему популярно объяснила.
Брат повернулся и молча пошел на веранду. Я побежала за ним, словно собачонка. Он сел на свой топчан, закурил; глаза зло заблестели, лицо заострилось.
— Ну, давай выкладывай!
— А что тебя интересует? — робко спросила я.
— Все!
— Ему двадцать пять лет. Зовут Максимом. Он программист в научно-исследовательском институте. Живет в Ташкенте. Родители в Ангрене. Что еще? Очень красивый. С бородкой.
— Плевать мне на его красоту и бородку! Как у вас все получилось?
— Да, понимаешь, пошли мы с Сонькой в ресторан отмечать ее поступление…
— Плевать мне на твою Соньку! Я хочу другое знать. Как можно за день выскочить замуж?
— Я еще не вышла замуж. Формально не вышла. А фактически… Дело в том, что он женат. Но с женой уже не живет. И в ближайшие дни разведется. Тогда мы поженимся, понимаешь?
Я сама начинала злиться. В конце концов, кто передо мной — брат мой Вадька, всегда все понимающий и сочувствующий мне, или отец?
— Все получилось быстро и внезапно. Как тебе объяснить? Внезапно и быстро. Это не объяснишь. Я сама еще не все понимаю.
— Втрескалась в него, да? — окрысился Вадим, показывая свои неровные, некрасивые зубы.
— Хочешь сказать — влюбилась? Вначале нет. Так, понравился. А сейчас — да. И он тоже.
