– Понятно. А что было потом?
– Потом я от страха спряталась под одеяло, тут же раздался выстрел, Потрошитель бросился вон, видимо, на веранду…
– А кто стрелял?
– Наверное, Потрошитель.
– Вы позволите мне осмотреть вашу спальню? – спросил Пуаро, чувствуя, как греют его щеки доверчивые глаза женщины.
– Да, конечно. Осмотрите.
Последнее слово Генриетта произнесла так, что Пуаро понял: «Смотрите, смотрите. Но знайте – от созерцания халвы во рту слаще не станет».
Осмотр спальни и зимней веранды, пристроенной к ней, ничего сыщику не дал. Тюль, за которым, по словам Генриетты, стоял таинственный наблюдатель, был цел и невредим.
– А ничего похожего на чемоданчик у Потрошителя не было? – не зная, что говорить, спросил Пуаро, послушав мнение своих сереньких клеточек: «Эта дама заколачивает гвозди без молотка. «От созерцания халвы во рту слаще не станет» – это не укол, мистер Пуаро, не эскапада, это артподготовка перед решительным наступлением, после которого вы, несомненно, падете. Падете в ее постель».
– Какой чемоданчик? – изумилась Генриетта.
– Чемоданчик с набором игл и красок, – уселись они на диван.
– Чемоданчик с набором игл и красок…
Мадмуазель Генриетта, прикрыв глаза, опустила головку на высокую диванную спинку. Белый шарфик, пламеневший красными бабочками, скрывал ее стройную шею, но Пуаро помнил, что она именно таковая, то есть лебединая. Он помнил это, смотрел на шарфик и понимал, что с этой неожиданной женщиной его связывает будущее, связывает все на свете.
– Да, кажется, был чемоданчик, – наконец, сказала. – Что-то, похожее на кейс… Черная кожа, металлические уголки, ручка слоновой кости…
– А куда он делся? – спросил, радушно глядя.
– Наверное, его кто-то унес. Вы забываете, что я была в наркотической прострации!
– Кто унес? – продолжал давить Пуаро. – Ни Потрошитель, ни человек, за которым он погнался, не могли этого сделать? – красота женщины отвлекала внимание, рождая в мозгу сыщика мысли, не имевшие к криминалистике ни малейшего отношения.
– Но ведь его не стало? Значит, кто-то его унес?
– Кто-то третий?! Или… – Пуаро увидел в воображении, как Потрошитель наутро звонит в дверь «Трех Дубов», как мадмуазель Генриетта открывает ему и слышит смущенное лепетание: «Доброе утро, сударыня! Я давеча у вас чемоданчик потрошительный свой в спешке забыл, не могли бы вы мне его вернуть, он сегодня ночью мне понадобиться?»
– Да… Кто-то третий… Вы сейчас скажете, что у меня тут проходной двор…
– Нет, не скажу. Ведь если я это скажу, то сам себя назову проходимцем.
– Вы такой… милый, – теплая ладонь женщины легла на колено Пуаро.
– Возможно, – сказал он задумчиво. – Однако нашего дела эта характеристика не подвигает. Скажите, цифра «три» вызывает у вас какие-то ассоциации или воспоминания?
– Цифра «три»? – непонимающе посмотрела.
– Да, цифра «три».
– Господи! – выпрямив стан, бросила правую руку к пояску платья. – Значит, это была цифра «три»…
– А можно поподробнее?
– Утром, я принимала душ и там, внизу увидела какую-то закорючку. Потерла губкой – почти ничего не осталось. Теперь ясно, что это была наметка цифры «три».
– А больше там ничего не было написано? – пристально посмотрел Пуаро в глаза женщины.
– Нет… – захлопала та ресницами. – Вы знаете, у вас такие замечательные усы, не могу отвести от них глаз и потому путаюсь в мыслях…
Если бы не запечатлевшийся образ мерзкого типа с вырванным влагалищем на простертой ладони, если бы не этот образ, Пуаро поцеловал бы ей руку.
А может, и в губы поцеловал. Нет, не в губы! Что тогда осталось бы от Пуаро, от его цели, его предназначения? Наусники и сеточка для волос, до сих пор хранящиеся в довоенном саквояже вместе с коробочкой помады? Да, только они. А сам он превратиться в обычного человека, сведенного с ума ветреной женщиной.
…Ожидая Пуаро, Гастингс прогуливался по парку, и у статуи Дианы-охотницы наткнулся на мадмуазель Х. Она, вся в шоколаде, растрескавшемся от холода, шла навстречу по боковой дорожке, шла, обхватив озябшие груди руками. Вздохнув, Гастингс снял с себя старый верный макинтош, набросил, спросив разрешения, на плечи девушки. Одарив его улыбкой, та с надеждой посмотрела в глаза капитану:
– А вы, сэр, случайно, не Джек Потрошитель?
– Нет, мадмуазель, я – Карабас-Барабас, банальный людоед. Вы позволите мне проводить вас до вашего жилища? Надеюсь, в нем найдется уютная кухонька с печью, разделочным топором и большой кастрюлей? – они пошли к коттеджу, в котором обитала мадмуазель Х.
– Вы шутите? – спросила девушка, пристально посмотрев в серьезные глаза Гастингса.
– Какие тут шутки? Я два года тут от этого лечусь, безрезультатно пока.
– Как это безрезультатно?
– Да так… Все ем и ем. Столько народу съел, слезы на глаза наворачиваются, как вспомню, – натурально всхлипнув, отвернулся Гастингс.
– У меня месячные, – сказала мадмуазель первое, что пришло в голову. – Так что заходите через пару дней и со своей кастрюлей…
– Что вы такой кислый? – спросил Гастингса Пуаро, выйдя из «Трех Дубов».
– Не кислый, а сладкий, – ответил тот и, поясняя свои слова, распахнул плащ настежь.
– Это что, шоколад? – понюхал воздух Пуаро, увидев, что подкладка макинтоша и пиджак капитана испачканы коричневым веществом.
– Да, – криво улыбнулся Гастингс, прежде чем рассказать о своей встрече с мадмуазель Х.
– Значит, она ищет встречи с Джеком Потрошителем… – задумался Пуаро, выслушав друга.
– Да. Мадмуазель Х. мечтает у него татуироваться. Я ж говорил, что мы с вами против своей воли вовлечены в фарс.
– Пусть фарс! – сказал Пуаро, вспоминая, как обольстительно мадмуазель Генриетта крутилась у зеркала. – Пусть. Хотя бы потому, что в фарсах не бывает выпотрошенных трупов.
– Обычно не бывает…
Застегивая пальто, Гастингс пошел прочь от «Трех Дубов». Протяжно глянув в окно веранды, за которым виднелась неподвижная фигура Генриетты, Пуаро двинулся следом.
11. В деле чего-то не хватает
Они шли с капитаном к Эльсинору, шли небыстрым шагом. В лесу раздавался топор Садосека, со стороны третьего корпуса доносилось заунывное «show must go on», Гастингс что-то говорил, посматривая в небо, обещавшее морозную ночь, Пуаро шел рядом, постукивая тростью, шел, ничего не слыша – всем своим существом он находился в грязном и дымном Лондоне, почавшем последние сентябрьские сутки 1888 года.
В ту ночь, в Ист-Энде, Джек Потрошитель перерезал горло Элизабет Страйд, за высокий рост прозванной товарками Долговязой Лиз. Перерезал ловким движением бритвы, но довести дела до конца не смог – помешал зеленщик со своей тележкой, громом прогромыхавшей по булыжной мостовой. Спугнутый Джек зайцем бросился бежать, и бежал, разъяренный неудачей, бежал, пока в Сити, на Майте-сквер, не наткнулся на Кейт Эддоус. И той досталось по полной программе. Сорокавосьмилетний тогда Пуаро (накануне он приехал в Лондон инкогнито), схватил маньяка в 1-33. Схватил на излете его изуверского пиршества. Но Потрошитель, зверем извернувшись, запустил в лицо сыщику маткой бедной женщины (ее, упавшую, тут же подхватила бродячая собака), еще чем-то, и скрылся в одной из трех улиц, сходившихся к скверу. Мечтавший о мировой славе сыщик увидел себя в окружении репортеров, констеблей, мясников и проституток. Увидел их глазами свое лицо, вымазанное кровью и частичками матки, увидел в своей руке левую почку, которую изловчился поймать, увидел все это и позорно бежал.
– Эльсинорский Потрошитель тоже не преуспел с третьей своей жертвой, – подумал Пуаро, подавив желание стереть с лица несуществующую кровь. – Ему не удалось обезобразить мисс Генриетту, как он планировал. И он сбежал, как Ист-Эндский Потрошитель. И сейчас, по всем видимостям, у него чешутся руки. А может, уже и не чешутся – нашлась эльсинорская Кейт Эддоус… А эти цифры… Пять… четыре… три… – посчитал он три стука своей трости о дорожку. Они, несомненно, представляют собой цифры обратного отсчета. От первой жертвы Ист-Эндского Потрошителя к пятой. И на счет «ноль» должно произойти что-то ужасное. Да, должно. В «творениях» преступника чувствуется поступательное развитие… И все, от преступления к преступлению, усложняется – сначала был один Джек Потрошитель, потом появился его оппонент, спасший Генриетту от поругания, оппонент, преследующий непонятные цели. Если, конечно, мадмуазель Генриетта его не выдумала, если он ей не привиделся. А если не привиделся, что мы имеем? Тогда мы имеем в «Эльсиноре» сладкую парочку, мы имеем что-то подобное доктору Джекиллу и мистеру Хайду…
– Сдается мне, в этом деле чего-то не хватает, – прервал мысли Пуаро капитан Гастингс.
– В деле нашего Потрошителя?
– Да, нашего, – сказал капитан механически – его внимание приковала Моника Сюпервьель. Метрах в двадцати от них она стояла на складной скамеечке посреди сосновой семейки. Руки ее судорожно сжимали удавку, свисавшую с ветки дерева-главы, расширившиеся глаза, готовы были расколоть череп. Увидев, на что смотрит капитан, Пуаро бросился к девушке, крича во весь голос:
