— Хорошо, — сказал Ларри.
У него были вопросы. О том, как быть с болью. О том, что именно бывает в самом конце. Но доктор спешил, и вопросы пришлось отложить. Он смотрел, как машина едет по аллее, с урчанием двигателя и хрустом гравия под колесами, потом закрыл глаза и подставил лицо солнцу. Он еще не совсем отошел от смены часовых поясов. Накануне вечером, поговорив с Кирсти («Конечно, конечно. Все замечательно»), он провалился в глубокий сон, но спустя два часа проснулся и провел остаток ночи, прислушиваясь к биению собственного сердца и сопящему дыханию дочери, доносящемуся с соседней кровати. Он знал, что никому ничем не сможет помочь, пока не расслабится, но занакс оказался бессилен подавить захлестнувший его вихрь эмоций. Он решил принять ванну. Надо полежать в ней подольше, может, тогда напряжение спадет и, может быть, ему удастся часок вздремнуть, чтобы хоть как-то сбросить с плеч груз сонливости. Он вернулся в дом, достал несессер и отправился в ванную, которая располагалась в самом конце коридора на втором этаже. На лестнице — ему удалось удержать взгляд, зацепившийся было за разворот журнала «ПЛИЗ!», — он встретил Эллу со священником, которые шли вниз. По всей видимости, Осборн в то утро брился без помощи зеркала. На шее у него красовался порез, а у левого уха засох кусочек мыльного крема. Когда Ларри спросил Эллу, чем та собирается заняться, она сложила губы бантиком и пожала плечами. Священник сказал, что они пойдут в сад и поищут раннюю вишню.
— Ты взяла ингалятор, Эл? — спросил Ларри.
Она показала его.
— Хорошо. — Он погладил волосы девочки. — Будь умницей.
Алек вышел из комнаты и плотно прикрыл за собой дверь.
— Уна еще с ней? — прошептал Ларри.
Алек кивнул.
Они отошли от двери к окну, выходящему в сад.
— О чем она говорила? — спросил Ларри.
— Уна?
— Мама. Сплошной французский.
— Много всего.
— Например?
— Например, кто принес цветы. Каково было в больнице. Она сказала, что хочет съездить в старый дом. В дом бабушки Уилкокс.
— Ого. Я даже не помню, как туда ехать. Ты помнишь?
— Смутно.
— Ты считаешь, что она сейчас в состоянии куда-нибудь ехать?
— Не знаю.
— Нам пришлось в прямом смысле нести ее вверх по лестнице.
— Это то, чего она хочет.
— А она знает, чего хочет?
— Тебе кажется, что ты знаешь лучше?
— Конечно нет. Господи. Совсем не нужно так на меня кидаться.
Он чуть не сказал: «Она ведь и моя мать». Здесь, дома, он вдруг почувствовал, что ему снова четырнадцать лет.
— Может, обсудить это с Уной? Брандо сказал, что она знает свое дело.
— Она знает. Молчание.
— Я буду в беседке, — сказал Алек.
— Хорошо.
— У нее есть звонок.
— Знаю.
— Она сказала, что рада, что ты вернулся.
— Да. Я тоже.
Проходя по саду, Алек услышал голос священника:
— Шестьдесят один, шестьдесят два, шестьдесят три…
С первой же минуты, как он приехал сюда из Лондона, ему захотелось, чтобы другие разделили с ним это бремя. Защитили его. Но теперь, когда эти другие были здесь, он обнаружил, что скучает по одиночеству прошлой недели, когда источающий умиротворение сад пробуждал в нем нечто схожее, а все эти голоса разрушили это чувство. Было трудно сохранять вежливость. И еще труднее было думать.
В беседке было душно от жары и до одури пахло жимолостью. Он оставил дверь открытой и положил рукопись на стол у окна. На полке, где когда-то хранились глиняные цветочные горшки, он расставил словари и другие нужные ему книги, включая экземпляры «Короля Сизифа» и «Вспышки» в переводе Элиарда. Его собственные усилия не смогли завести его дальше первой трети первого акта. После случившегося у Алисы приступа, который в его воображении приобрел мифический размах, он просто физически не мог сосредоточиться. Он как будто лежал между молотом и наковальней, стараясь не думать о том, что будет, когда молот опустится. Он не мог переводить. Не помогло даже письмо Марси Штольц, что переслал ему господин Беква, в котором та признавалась, что «заинтригована» и очень хочет узнать, как продвигается работа. Весь мир за пределами белой калитки «Бруклендза» казался невообразимо далеким, хотя он знал, что Штольц могла позвонить (номер у нее был), и тогда ему придется лгать ей, говоря, как замечательно идет дело и как он счастлив, что выбор пал именно на него.
Он протер очки подолом рубашки, взял карандаш, наточил его и открыл рукопись:
Mineur un: J’ai revé de se moment cent fois. Même quand j ’étais éveillé.
Mineur deux: Et comment termine le rêve?[45]
Вряд ли Ларри хоть что-нибудь понял. Ларри беспокоится о Ларри. Или о Кирсти, или об Америке, или о чем-то еще. Но не об Алисе. Конечно, ему было не все равно, им всем было не все равно, но те, другие, были только зрителями, а этого недостаточно. Он не верил, что кто-нибудь из них видел то же, что видел он: полнейшую невозможность оставить все так, как есть, плыть по течению недели и месяцы. Но что он может сделать? Неужели он до сих пор верит в сказки? В то, что можно случайно отыскать волшебное лекарство? По-видимому, да, и от этого ему стало и смешно, и невероятно грустно, и он рассмеялся над собой в ту самую секунду, когда Уна постучала по косяку распахнутой двери.
— Я и не знала, что это комедия, — заметила она.
— Только местами, — ответил Алек.
Она вошла в хижину.
— Это он? — Она указала на Ласло, стоящего в Люксембургском саду, — Алек приколол фотографию к ребру полки. — Интересно, что у него в руках?
— Может быть, торт. Или бомба.
— Я бы сказала, что у него доброе лицо, так что, скорее всего, это торт.
— Возможно.
Он изучал ее лицо, пока она изучала лицо Лазара. Нижняя губа чуть больше верхней. Светлые ресницы. Серые глаза, подчеркнутые сиреневыми тенями. Маленький круглый шрам на одном из крыльев носа, словно от сделанного когда-то давно пирсинга. На ней было голубое хлопчатобумажное платье без рукавов, а кожа ее загорелых, медово-коричневых плеч казалась еще темнее по контрасту с чуть заметной простой белой лямкой бюстгальтера. Она наверняка загорает каждые выходные — он представил ее с парнем, может быть врачом, у которого есть яхта или кабриолет. С кем-нибудь вроде молодого Брандо.
— О чем говорила ваша мать? — спросила она.
Он рассказал ей про старый дом.
Она кивнула.
— Давайте посмотрим, как она будет себя чувствовать. Вам теперь придется уделять ей все больше и больше внимания.
— Знаю.
— Я положила на комод дексаметазон и написала, как его принимать. Вы проследите, чтобы она не забыла про лекарства? Нам бы не хотелось снова класть ее в больницу, если можно этого избежать.
— Я прослежу, — сказал он.
— Мне понравился ваш брат, — сказала она.
— Мы совсем не похожи.
— О, я в этом не уверена, — возразила она. — Вы уже заканчиваете пьесу?
— Да, потихоньку.
— Здорово.
Деннис Осборн, покраснев от непривычной физической нагрузки, пытался спрятаться под хилым фруктовым деревцем. Уна с улыбкой подождала, пока Элла выскочит из высокой травы и поймает его.
— Тебя зовет папочка, — сказала она, протягивая девочке руку. — Извините, что помешала вашей игре, ваше преподобие.
— Мне надо отдышаться, — сказал он. — Как Алиса?
— Снова говорит по-английски. Она стала капризничать, правда?
— Бедная женщина, — сказал священник, неловко усаживаясь на траву. — Я могу чем-то помочь?
— Она уснула. Лучше всего дать ей как следует выспаться.
— Да, — сказал Осборн. — Сон — лучший лекарь. Элла, мы еще увидимся.
— Спасибо, что поиграли со мной, — ответила Элла, основательно натасканная в употреблении подобных реплик.
Она взяла Уну за руку, и они вместе направились в прохладу дома. Уна завела девочку в гостиную и попрощалась. Ей надо было спешить к другому пациенту в Нейлси. Страдающий гемофилией ребенок, у которого к тому же обнаружилась саркома Капоши. Мать сходит с ума. Боится спать. Все время спрашивает почему. Почему он, почему мы. Почему, почему, почему.
— Веди себя хорошо, — сказала она. — Присматривай тут за всеми, пока я не вернусь.
Элла подождала немного. Когда до нее донесся стук закрывшейся входной двери, она включила телевизор и принялась переключать каналы, хотя без пульта дистанционного управления ей было трудновато разобраться, как это делается; однако, даже разобравшись с кнопками, она не смогла найти MTV. Она остановилась на мультфильме и свернулась калачиком на диване, приготовившись смотреть — сумасшедшие гонки, столкновения-взрывы, — когда вошел отец, в белом махровом халате, с несессером в руке. Он выключил телевизор и опустился перед ней на колени.
— Нам нужно поговорить, — сказал он. — Очень серьезно поговорить.
