– Грустишь, грустишь! Вон как морщины вздыбились на лбу!.. Неприятности?
– Да нет. От неприятностей Бог миловал.
– Ну ладно, не хочешь говорить, не говори. Дело твое. А где женщина твоя?
– Не знаю.
– Я тут подумал на досуге – красивая она! И автомобиль у нее красивый!
– Как успехи в учебе? – перевел разговор на другую тему Генрих Иванович.
– Успехи неважные.
– Что так?
– Переходный возраст. Другие интересы.
– Какие же, если не секрет?
– Не секрет. Размышляю о смысле жизни.
– И какие выводы?
– А выводы такие, что смысл моей жизни лежит в области чужих интересов. В моих интересах смысла нет.
– Какие же у тебя интересы?
– Хочу стать патологоанатомом.
– Почему? – удивился Шаллер.
– Потому что мертвый человек возбуждает во мне интерес. Глядя на мертвеца, ощущаешь себя живым, тогда как глядя на живого, ощущаешь себя никаким.
– Где же ты видел мертвецов? – спросил Генрих Иванович.
– У учителя Теплого.
– Что же они, прямо у него в квартире лежат?
– Да нет же! – Джером поморщился. – Он собирает атласы судебной медицины. У него их целая библиотека. Вот я и смотрю их на досуге. А ты видел когда-нибудь мертвецов?
– Приходилось, – ответил полковник, вспомнив мать, придавленную обломками дома во время Чанчжоэйского землетрясения. – Я видел мертвецов.
– А ты видел, как купец Ягудин упал мордой на булыжники?
– Видел. А почему ты спрашиваешь?
– Уж больно у него голова крепкая была! Другая бы – разбилась, как арбуз, от такого удара, а от ягудинской даже булыжник треснул! Может быть, он мутант?
Как ты думаешь?
– Может быть. – Шаллер поглядел мальчику в глаза – большие, с черными зрачками во все глазное яблоко. В них, подернутых влагой, он разглядел свое отражение, искаженное, как будто полковник смотрел на себя с обратной стороны подзорной трубы. – Может быть, и мутант, – еще раз повторил Генрих Иванович.
– Проплывусь, – сказал Джером и слегка оттолкнулся от бортика ногами. Он придал телу ускорение, но при этом слишком низко опустил подбородок и всем ртом хлебнул воды. Мальчик закашлялся, замолотил руками по воде, развернулся лицом к Шаллеру и протянул ему ладонь. Полковник опять помог обрести Джерому почву под ногами и, не сдержавшись, заулыбался.
– Что ты смеешься? – спросил мальчик. – Разве тебе не известно, что каждый человек что-то делает хорошо, а что-то плохо? Так вот, плаваю я плохо. Что в этом смешного?
– А что ты делаешь хорошо?
– Пока я еще не знаю, что делаю хорошо. Слишком мне мало лет… Хотя нет, одно дело я делаю прилично. Но тебе не скажу какое.
– Секрет?
– Наверное. Я не знаю, как ты к этому отнесешься, а потому не скажу.
– Не говори, твое право… Но, может быть, ты мне скажешь, откуда на твоем лице синяки?
Джером задумался.
– Синяки на моем лице – дело частое, – сказал он. – Почему-то многим доставляет удовольствие бить меня по лицу. Видимо, в конструкции моей физиономии есть что-то притягательное для ее набития. Я так полагаю, что это то же самое, как голое женское тело когото притягивает для объятий. Кстати, не можешь ли ты мне объяснить, что движет тобою, когда ты целуешь женские груди и живот? Ведь все это может быть не совсем чистым? Например, для меня эта область человеческого общения не представляется привлекательной.
Почему-то этот вопрос Джерома прозвучал для Генриха Ивановича самым естественным образом, он даже не почувствовал смущения, возможно, из-за того, что сам мальчик не видел в этом вопросе ничего скабрезного, а потому спокойно на него ответил:
– В жизни каждого человека, в определенном возрасте, наступает момент, когда он чувствует влечение к противоположному полу. Это абсолютно нормальный физиологический процесс. Когда-нибудь и ты почувствуешь влечение.
– Какого рода это влечение?
Шаллер хмыкнул.
– Знаешь, это очень трудно объяснить…
– Попробуй.
– Ну, бывает момент, когда влечение заставляет тебя забыть обо всех проблемах, когда тело дрожит от желания разрядиться.
– Чем разрядиться?
– Семенем для продолжения рода.
– Как будто бы мы это в интернате проходили.
– Тогда тебе все известно, – облегченно вздохнул Генрих Иванович. – Это называется инстинктом продолжения рода.
– Для этого в женский организм суется штука, из которой обычно писают?
– Можно и так сказать.
– А у меня есть семя?
– Когда вырастешь, семя будет и у тебя.
– И инстинкт продолжения рода?
– И инстинкт в тебе проснется.
– А что главнее – инстинкт или сознательное продолжение рода?
– И то и другое главное.
– А мне кажется, что не будь инстинкта, то не будет и сознательной надобности продолжать род. Я думаю, что инстинкт подменяет сознание, а человеку кажется, что делает он все осмысленно.
– Ты не прав. Для взрослого человека очень важно увидеть свое продолжение в детях.
– Во мне инстинкт не проснулся, а потому то, что ты проделывал со своей женщиной, не представляется мне привлекательным. Добровольно я бы никогда этого не стал делать. И я бы не хотел видеть своего продолжения. Мне и так не слишком радостно. Кстати, у тебя есть дети?
– Нет.
– Ты тоже не хочешь видеть своего продолжения?
– Хочу. Но не все, что хочется, случается. Зачастую наоборот: то, чего ты особенно желаешь, становится невозможным.
– Твоя женщина тебе родит ребенка.
– Дело в том, что это не моя женщина.
– Как это? – не понял Джером. – Ты же делал с ней то, что обычно делают только со своими женщинами.
– Бывают исключения. – Генрих Иванович замялся. – Понимаешь, существуют вещи, которые непросто объяснить. Например, у меня есть жена.
– И что?
– Детей полагается иметь от жен и мужей.
– Тогда пусть тебе жена родит.
– Она не хочет.
– Вот видишь! – обрадовался Джером. – Значит, у нее, как и у меня, отсутствует инстинкт продолжения рода… Но ведь это не беда! Плюнь на условности и попроси красивую чужую женщину родить тебе ребенка!
– Я же тебе объяснил, что так не полагается.
– Но ведь можно развестись со своей женой и жениться на красивой женщине. Она станет твоей и родит тебе мальчика… Или чего ты там хочешь?
Шаллер запутался в этом разговоре, а потому просто сказал:
– Хорошо. Я подумаю над твоим предложением, – и оттолкнулся от бортика ногами, окатив мальчика фонтаном брызг.
– Эй, подожди меня! – крикнул Джером. – Я плыву с тобой!
Генрих Иванович свободно держался на воде, поддерживаемый мириадами пузырьков, и умилялся, глядя на тщедушное тельце, колотящее что есть силы руками и ногами.
– У меня уже лучше получается, правда? – спросил мальчик, схватившись за бугрящееся мышцами плечо полковника.
– Да, у тебя безусловный талант к плаванию.
– Значит, скоро у меня появится еще одно дело, которое я делаю хорошо. Оно не будет секретом, а потому я смогу о нем рассказывать.
Генрих Иванович поплыл к противоположному бортику, увлекая за собою Джерома.
Мальчик скользил по воде без малейшего усилия, а потому наслаждался водной стихией, заключенной в китайскую ванну.
Шаллер выбрался из бассейна, взял за руку Джерома и запросто, без напряжения вытащив его из воды, поставил рядом с собой на мраморную плитку.
– Ну-с, молодой человек, мне пора. Приятно было с вами пообщаться. Если у вас на досуге будет время, приходите искупаться еще.
– Передавайте привет чужой красивой женщине, – в свою очередь сказал Джером.
Он прыгал на одной ноге, ковыряя в ухе пальцем, освобождая торчащий древесным грибом отросток от воды. – И жене теплый привет. Она у вас на тощую курицу похожа. Вы, навер ное, ее объедаете!
– Вы и жену мою видели! – воскликнул Шаллер, поражаясь точностью сравнения.
– Пришлось как-то…
– Да! – вспомнил полковник, натягивая галифе. – Передайте господину Теплому, что господин Шаллер навестит его в конце недели.
– Всенепременно, – пообещал мальчик, выжимая купальный костюм себе на ноги.
Генрих Иванович посмотрел на тощие ягодицы Джерома, кивнул ему на прощанье и скрылся за кустами боярышника.
Гаврила Васильевич Теплый с утра до ночи расшифровывал летописи Елены Белецкой, покрывая чернильной вереницей одну страницу за другой. В его учительской душе не осталось более места светлым чувствам, он негодовал на то, что ему приходится за какие-то ничтожные сто рублей расходовать свой безмерный гений.
Славист почти не думал над смыслом расшифрованных страниц, все его существо захватила злоба, заставляющая деревенеть мышцы тела и работать со сбоями мочевой пузырь.
– Если я что-нибудь не предприму, то сойду с ума, – думал Гаврила Васильевич, кладя очередной лист с расшифровками в пачку. – Как посмел этот ничтожный человек усомниться в подлинности моего открытия! Недаром говорят: – У кого сильно в мышцах, у того слабо в голове!" Я бы с удовольствием разделал его тушу по всем правилам мясницкого искусства! Сначала бы шкуру снял, затем вырезал сердце и смотрел, как оно, бычье, трепыхается беззащитно в моих ладонях, плача кровью…" Гаврила Васильевич опять испытал желание убить. На сей раз это чувство было непреодолимым, мутящим сознание, мешающим сосредоточиться на работе.
