Одиночество угнетало его. Раньше он никогда не был одинок. Всегда вокруг были какие-нибудь люди. Он привык к людям. А сейчас он был один. Приходя раз в трое суток на вахту, он встречал все тех же трех матросов, двое из которых спали в единственной отапливаемой каюте. Днем на судно приходили рабочие. Они гремели молотками, шипели автогенами, несли с берега грязь, мусор, тяжелую матерщину. Игорь сутки слонялся по судну — и никому не был нужен. А судно стояло холодное, мертвое, ржавое... Утром он приходил домой и торопливо разводил огонь в печи. За сутки комната выстуживалась так, что в чайнике замерзала вода.
Однажды, возвращаясь из порта домой, Игорь встретил Куприяна Купавина. Куприян шел с каким-то высоким, худощавым человеком, очень скромно одетым. Куприян был в новом желтом пальто с меховым воротником, тянущимся по отвороту до пупа. На шее у него был намотан красный шарф.
Куприян кинулся к Игорю, облапил его и трижды поцеловал в щеки.
— Здоро́во, — сказал Игорь, высвободившись из жаркого объятия. — Ты цветешь, я вижу?
— Н-ну! — провозгласил Куприян, гордо вскинув нос. — В Польшу на гастроли ездил! Шесть рецензий в газетах — расхвалили в пух и прах. Самому совестно. Сейчас покажу...
Куприян расстегнул пальто и полез во внутренний карман.
— Не надо, — сказал Игорь. — Я по-польски не пойму. Пойдем ко мне.
— Да!.. — Куприян стукнул себя по лбу так, что модная меховая шапка подпрыгнула и съехала на затылок. — Николай Эдуардович!
Он подвел Игоря к своему спутнику.
— Позвольте вам представить морского волка... Игорь Соколов. Штурман и знаменитый писатель. Помните, как Бурлюк представлял Маяковского? Знаменитый поэт...
— Раздрогин, — сказал Николай Эдуардович, некрепко, но тепло пожав Игорю руку.
— … А Маяковский тогда еще ни одного стиха не напечатал.
— Поэт Раздрогин? — спросил Игорь.
— Сочиняю помаленьку, — кивнул Раздрогин.
— Я читал ваши стихи, — сказал Игорь. — Кое-что мне нравилось.
— Так все говорят, — улыбнулся Николай Эдуардович.
— А как твой роман? — спросил Купавин. — Дописал, поди?
— Почти.
— Такой роман завернул этот птенец, диву даешься! —сказал Куприян, зажмурившись. — Ему бы еще трудолюбие — цены бы ему в литературе не было. Эдисон понимал, в чем соль искусства... Ну, пойдем к тебе на радостях!
— Пойдем, — сказал Игорь. — Моя лачужка тут рядом.
— Один живешь?
— Как перст.
— У тебя еще все впереди, — подмигнул Куприян. — Заглянем к моряку, Николай Эдуардович?
— Заглянем, — согласился Раздрогин. — Только неудобно с пустыми руками. В гастроном бы сначала зайти...
— Надо, — кивнул Игорь. — У меня в буфете шары катать можно. Впрочем, я соврал. У меня нет буфета. Шаров тоже нет.
— А стаканы есть?
— Да. Граненые.
— Не все сразу, — утешил его Раздрогин. — Хрустальные полагаются человеку только к сорокалетнему юбилею. Ну, пошли, раз так.
Игорь топил печь, а Куприян вскрывал банки и бегал на кухню смотреть, не закипели ли пельмени. Раздрогин, не сняв пальто, рассматривал книги. Книги были свалены в углу рядом с диваном. Раздрогин поднял с пола книжку своих стихов.
— Я в эту книжку вложил несколько литров пота и крови, — сказал он. — Здесь есть и военные стихи. А вы швырнули книгу на пол. Нехорошо так, молодой человек. Книгу надо уважать.
— Простите, — сказал Игорь. — Я не знал, что вы зайдете ко мне в гости. Кроме того, у меня нет книжного шкафа. Полки тоже нет.
— А руки у вас есть? — Раздрогин внимательно посмотрел, как Игорь ломает не до конца расколотое полено. — И, судя по размеру кисти, довольно сильные, — сказал он. — Смастерите полку.
— Это мысль, — согласился Игорь.
Распахнув дверь ногой, зашел Куприян, неся перед собой на вытянутых руках кастрюлю с пельменями. После первой рюмки, выпитой за добрую встречу, молча ели пельмени и фаршированный перец. От второй Куприян отказался. Через два часа у него был концерт.
— Не ходи, — предложил Игорь.
— Что ты, милый! — воскликнул Куприян. — Мне семью кормить надо. Семья... — сказал он, сладко зажмурившись и проглатывая пельменину. — Если бы у тебя была семья, тебе не пришлось бы шататься по всяким портам и снимать углы.
— А если бы у тебя не было семьи, тебе не пришлось бы мотаться по концертам, — вставил Раздрогин.
— Молчи, поэт! — произнес Куприян. — Я знаю стихи, которые ты писал моей жене. Я нашел их у нее в сумочке. Это было еще в прошлом году. Не бойся, я ей ничего не сказал.
— Ты настоящий друг, — вздохнул Раздрогин. — А вы не пишете стихов? — спросил он у Игоря.
— Нет, — сказал Игорь. — Только прозу, и то плохую.
— Он пишет прозу по большому счету! — воскликнул Куприян. — И стихи он тоже пишет. Два стихотворения напечатал в газете. Это я тебе устроил, да?
— В такой обстановке надо писать стихи, — задумчиво сказал Раздрогин. — Только в газету их не носите. Пишите для себя. Пусть плохо, пусть тоскливо, пусть, как теперь говорят, ущербно — все равно пишите... Максим Горький каждый день писал стихи. Я вижу, каково вам в этой дыре по вечерам...
Игорь налил четвертую рюмку.
— Я пишу стихи, — признался он. — Только это очень плохие стихи. Они приходят сами, я о них не думаю.
— Была в древности у греков легенда о человеке, который пустился в дальнее и опасное плавание за своим счастьем, — вдруг начал Раздрогин задумчиво. — Красивая легенда, мудрая...
— Ну, мне пора, — сказал Купавин и поднялся. — Вы люди вольные, а мне семью кормить надо.
— Иди, трудолюбец, корми, — махнул рукой Раздрогин. — Не было бы у тебя такой... семьи, чего бы ты стоил на этом свете...
— Семьдесят рублей за выступление, — ответил Куприян. — Только налогов больше платил бы.
Проводив Купавина, Игорь вернулся в комнату. Раздрогин медленно тянул из стакана голубоватую водку. Вылив в рот последние капли, он отломил кусочек сыру, сказал, глядя в стену:
— Это очень красивая легенда. Человек плывет в неизвестный край, битком набитый драконами, волшебниками и чертовщиной. Он плывет за счастьем. Счастье для него — слава и власть. Богатство тоже, конечно. Он напрягает все силы, находится на краю гибели и наконец добывает то, за чем отправился в поход. Плюс к тому — он находит любимую женщину. Понимаете, он любит! А когда он вернулся домой... Тут и начинается самое страшное. На душе нет покоя, потому что есть покой. Любимая забыта. Он снова отправляется скитаться... Но силы уже не те. Знаете, как кончается эта легенда? Однажды он вышел на берег моря. Там стоял его корабль, вытащенный на песок. Человек лег в тень от кормы корабля и уснул. Ветхая корма обрушилась и убила его...
— Это миф об аргонавтах, — сказал Игорь.
— Да, это миф об аргонавтах... Теперь давайте ваш роман. Я почитаю его. Можете уйти, если вам надо.
— Я лягу спать, — сказал Игорь. Он достал рукопись и дал ее Раздрогину.
Когда Игорь проснулся, было уже десять часов вечера. Раздрогин сидел у стола и листал альбом с видами Стокгольма.
— Суровый город, — сказал он. — Вы там бывали?
— Бывал...
Он значительно посмотрел на Раздрогина.
— Желаете, чтобы я высказался, вероятно? — спросил Раздрогин.
— Желаю, — сказал Игорь.
— Это плохо. На роман вас не хватает.
— Жаль, — сказал Игорь. — Я тоже это чувствовал, но боялся признаться себе. В общем, спасибо.
— И не бросайте свою морскую работу, — сказал Раздрогин, надевая пальто. — У вас такая прекрасная профессия!.. И чего вас потянуло писать? Впрочем, это от бога...
— Бога нет. Я позвоню вам, когда смастерю полку, добро? И вы поставите на нее свою книжку с автографом.
— Звоните. Буду рад, — улыбнулся Раздрогин.
— Я тоже, — сказал Игорь. — Я люблю людей, которые меня ругают.
Раздрогин ушел, а Игорь еще долго перечитывал рукопись. Это в самом деле было безнадежно плохо...
3
Буксиры экспедиции специальных морских проводок, которые должны были идти через Арктику на сибирские реки, зафрахтовало Двинское пароходство, чтобы таскать из Беломорска в Двинск баржи с лесом. Буксиры эти были полукилевые, озерного типа и в море вели себя довольно прилично. Для не слишком большого бюджета экспедиции фрахт, получаемый от пароходства, был солидным подспорьем. Буксиры работали, в то время как грузовые теплоходы, тоже приготовленные к переходу на Енисей и Лену, стояли без дела на Западном рейде Двинска. Команды на них дичали и разлагались. Командир Двинского отряда экспедиции время от времени издавал грозные приказы с объявлением выговора такому-то капитану за случай пьянства или драки на теплоходе. Капитан «Сахалина» Лавр Семенович Лагунов, читая очередной приказ, приподнимал очки и говорил Игорю:
— Это счастье, что мы занимаемся делом.
