— Кесарю — кесарево, слесарю — слесарево, — сказал Игорь. Он смотрел на пустую бутылку и немного завидовал тому, кто во Вьетнаме, тому, кто в Бельгии, и тому, кто бьет китов. — Я им не завидую, — сказал он. — Бельгию мы с тобой еще повидаем, а в Арктику на склоне лет вряд ли захочешь сунуться.
— Ерунда, — сказал Сергей. —Это не так страшно, как пишут в книжках. Хотя... раз на раз не приходится. В прошлом году здоровый пароходище зажало в проливе Вилькицкого. Два часа тонул.
— А команда?
— Вынесли на лед чемоданы, посидели немного. Потом их сняли. А ты почему со спасателя ушел?
Сергей взял пустую бутылку, поставил ее в шкаф, вынул оттуда кислое гурджаани, показал Игорю. Игорь кивнул. Сергей открыл бутылку и поставил ее на стол.
— Это сложный вопрос... Я бы не ушел, не стань он в ремонт. Скучно до одури. Понимаешь, в сторожа превратился из штурмана. Стоишь суточную вахту, стережешь ржавую коробку, — противно. А там причина нашлась...
— Какая?
Игорь задумался. Причина была такая, что сразу и не сообразишь, как рассказать. Тогда, после встречи с Раздрогиным, он некоторое время продолжал жить все так же одиноко и бессмысленно. С отвращением выстаивал сутки вахты, приходил домой, топил печь и подолгу спал, чтобы быстрее шло время. Но оно все-таки тянулось размеренно и уныло. Иногда грудь наполнялась свирепым желанием взбаламутить эту медленно текущую реку времени, нарушить, разбить отвратительный, иссушающий ритм. Игорь физически ощущал, как отгородили его от мира четыре стены, оклеенные грязненькими обоями в цветочках. Он уходил на улицу, выпивал где-нибудь стакан горькой водки — в одиночку и без закуски. Напряжение души спадало. Потом он возвращался, топил печь и варил пельмени на завтрак. По вечерам Игорь внимательно перечитывал страницы своего неудавшегося романа и одну за другой отправлял их в печку. Бумага вспыхивала, корчилась, становилась черной, рассыпалась в пыль.
«Да, графа Льва Толстого из меня не вышло», — уныло думал Игорь, отправляя в печку очередной лист. Когда вспыхнул, почернел и рассыпался последний, триста двадцать четвертый лист, Игорь раздобыл досок, опилил их в сарае, отполировал наждачной бумагой. Он развел в баночке столярный клей и соорудил стеллаж. Когда высохли клей и лак, Игорь поставил на стеллаж книги. Комната вдруг облагородилась. Удивившись и почувствовав удовлетворение, Игорь продолжил дело благоустройства. Он помыл окно, зашпаклевал и выкрасил пол, купил в магазине картинку. На ней был изображен скалистый берег северного моря. На камне сидела нахохлившаяся чайка. В серо-зеленом небе для чего-то летел самолет. Игорь повесил картину на стену и на этом поставил точку. Книги аккуратно стояли на полке, а звонить Раздрогину не хотелось. Игорь позвонил Куприяну. Куприян сказал, что его хотела видеть Ирина — ей нужен какой-то материал из порта.
— Ладно, зайду, — сказал Игорь. — Как твои успехи?
— Плохо, — скучно сказал Куприян. — Фельетона нет. Выезжаю на пантомимах. Куплеты пою.
— Ты еще и поешь? — съязвил Игорь.
— А что? Я и сапоги чинить могу, — сказал Куприян, не обидевшись.
— Так и чинил бы...
— Нельзя. Я человек интеллигентный, творческий... Слушай, Гарик, а ты не написал бы мне фельетончик? Стихом ты владеешь по большому счету, тему я тебе обговорю, подберем хохмы, найдем поворотики...
— Можно попробовать, — неопределенно сказал Игорь. Куприян продолжал говорить что-то. Игорь не слушал его. Он думал об Ирине. Вспомнилось, как она улыбнулась и порозовела, когда он положил на редакционный стол первые ландыши...
— Ирина Сергеевна в самом деле просила, чтобы я зашел? — спросил Игорь, оборвав рассуждения Куприяна.
— Что? Ирина? Конечно, — сказал Куприян. — С неделю назад она была у нас. Удивилась, что ты здесь и не заходишь. Так не делается в приличном обществе... Значит, ты понял? Завтра в восемь приедешь ко мне, и все обсудим. Фельетон получится по большому счету, — я в этом уверен, как в своей зарплате. И помни, дорогой, что для литературы тебя открыл Куприян Купавин!
Следующим утром Игорь разложил на диване свой гардероб. У него было три пиджака. Один старый, потертый, в пятнах — рабочий. Другой пиджак был серый, с красной искрой, давно еще купленный в Стокгольме за восемнадцать крон. Когда Игорю случалось показывать его приятелям — те разевали рты и просили продать за сколько угодно. Игорь не продавал и не носил его. Кроме того, у него имелась прекрасная черная тужурка с английскими позолоченными пуговицами и шевронами штурмана на рукавах. Надевать ее было совестно — все обращали внимание. В результате получилось так, что Игорь постоянно ходил в одном и том же «рабочем» пиджаке. И впервые ему пришла мысль отправить этот пиджак на покой, когда он собрался в редакцию, к Ирине.
Игорь надел шведский пиджак, с искрой. Во-первых, пиджаку сразу не понравилась прическа. У Игоря волосы свисали на уши, а надо лбом змеились тремя волнами. Пиджак требовал набриолиненного шлема с четким пробором слева. Во-вторых, пиджак запротестовал против морщинок на воротничке. Ему совершенно необходим был воротничок из полированного мрамора. В-третьих, пиджак не удовлетворили галстуки. Прекрасный черный финский галстук был ему органически ненавистен. Два полосатых галстука, которые Игорь предлагал капризному пиджаку, довели его до истерики. Глубокого синего цвета японский галстук с великолепным изображением снежноголовой Фудзиямы вызвал у пиджака стоны и жалобы на судьбу, отдавшую его в руки столь не комильфотного хозяина. Наверное, сам народный артист Кторов не смог бы подобрать этому пиджаку соответствующий галстук. Игорь еще на что-то надеялся. Он надеялся до тех пор, пока не взглянул на брюки.
С тяжелым сердцем Игорь отпорол от тужурки золотые галуны и тщательно повыдергивал нитки. Бритвенным лезвием отрезал английские пуговицы с якорями и пришил на их места обыкновенные черные кружочки. Теперь он был похож на уволенного в запас офицера Военно-Морского Флота. Смирившись с таким видом, Игорь пошел в редакцию.
— Куприян говорил мне, что ты работаешь на спасательном судне, — сказала Ирина. — Напиши что-нибудь героическое. Ведь при спасении людей на море обязательно совершаются подвиги...
— Это не подвиги. Это наша основная работа, — повторил Игорь слова своего капитана. — Мы за нее получаем зарплату, а иногда и премии, — добавил он от себя.
— Очень жаль, — сказала Лескова. — Я думала, что в твоей работе есть элементы героики.
— Нет, — покачал головой Игорь. — Просто это иногда очень трудно. За семь месяцев, которые я работаю на «Нептуне», у нас никого из команды не убило и никто не утонул. Одному матросу переломило позвоночник, так это случилось не во время спасательных работ, а при простой буксировке старой лоханки на кладбище кораблей.
— Какой ужас... — Лескова вздрогнула. — И что же с ним теперь?
— Лежит в больнице. Врачи говорят, что руки у него будут двигаться... Честное слово, те люди, которые терпят аварии, совершают больше героического, чем спасатели.
Он подумал, вздохнул и сказал горько:
— Вот если бы мы, например, сняли рыбаков со льдины, оторвавшейся от берегового припая, тогда бы о нас писали во всех газетах, вплоть до «Известий».
Игорь говорил и внимательно смотрел на Лескову. Что-то изменилось в ней за то время, которое он ее не видел. Он подумал, что она стала красивой...
— Значит, ты не хочешь мне ничего написать? — спросила Ирина.
— Наоборот, очень хочу, — спохватился Игорь. — Можно, конечно, изобразить нас героями. Это нетрудно — выдать немного больше страху, чем бывает на самом деле. Я попробую, если вам это необходимо. Был один смешной случай. Хотите?
— Давай, — сказала Ирина и поудобнее уселась на стуле.
Игорь стал рассказывать:
— Мы снимали у Родшера с камней немецкий пароход. Работали пять дней, уродовались, как тигры, с полной отдачей. За него нам полагалась колоссальная премия — по целому окладу, а то и больше. Потом подошел морской буксир Ленинградского пароходства и стал нам помогать. А у нас кончились уголь и пресная вода. Мы пошли за углем и водой, а тот буксир взял да и сдернул пароход с камней. Вся премия досталась команде того буксира. Смешно?
— Странно, — сказала Ирина. — Вы же работали больше, чем они. Почему вся премия досталась им?
— Таков порядок на морях. Написать об этом случае?
— Как хочешь. Написать можно о любом случае. Главное, как написать, с какой мыслью... Ты что-то делаешь сейчас для Купавина?
— Это он вам сказал?
— Да, сказал, что ты согласился писать для него фельетон. Как обычно, выразил уверенность, что фельетон будет «по большому счету». Почему он в тебя так верит?
— А вы, Ирина Сергеевна, верите в меня? — спросил Игорь.
— Не задумывалась об этом, — сказала Ирина. Она взглянула на часы и поднялась. — Надо пойти пообедать. Пойдем вместе?
