Вдруг что-то нашло на него, стал цокать в такт шагам. Она рассмеялась и стукнула его кулачком по спине. Опять просидели на кухне до глубокой ночи. Телков уснул на стуле. Мать уложила его сонного, а утром пожурила:
— Ты, значит, на работу, а она до обеда дрыхнуть? Ни в магазин, ни разу не сходила, ни пол не вымыла. И где ваша квартира? Ищешь? А то давай здесь поспрашаю.
— Ей к центру поближе: артистка же, в консерватории репетировать будет вечерами, когда пианино освободится. Возвращаться поздно.
— А вдруг что с ней случится? Кто отвечать будет? Попал ты, бедова голова, в историю. Друг-то этот твой, как его? Думает жениться?
— Подмухин. Думает.
— Да как же — она здесь, а он там? И так четыре года? Или пять?
— Ну не знаю. Человек попросил, я согласился. Что же я теперь — болтуном предстану?
— Да, история. Так плохо, а так — еще хуже. Ну, ты давай не тяни, раз обещал.
Телков поймал себя на том, что разочарован беседой с матерью. Наверное, он ожидал большего. Наверное, была в нем надежда, что она возьмется и сделает сама. Правда, он бы ни за что не признался себе в этом.
После работы он уехал в библиотеку. Почему-то в памяти запечатлелась такая картинка: забор, на нем объявления и среди них «сдается комната». Этот забор тянется неподалеку от библиотеки, отгораживая от новейшего здания домики частного сектора. Город наступает и перемалывает улицу за улицей, домишки, палисадники, огороды, выставляя железобетонные коробки, иногда кажется, что земля стонет от такого вмешательства, а иногда наступает радость от грандиозности этих перемен.
Забора возле библиотеки Телков не нашел. Может быть, уже снесли? Или память подвела? Подосадовав, он счел дело сделанным и со спокойной совестью направился в библиотеку. Как хорошо быть в ее прохладном вестибюле, не думая о суетных проблемах.
Увидев Соню, он обрадовался ей и признался сам себе, что для того и заходил, чтобы объясниться с ней.
— Ты меня не обманываешь? — Спросила она совсем по-детски, когда он рассказал, кто такая Варя. — Может быть, ей пока у нас пожить?
— Поехали, я вас познакомлю, — Телков, окрыленный собственной решимостью, вспомнил Подмухина. Тот давно бы подсуетился с Соней и вывел их отношения из книжного мира на вольный воздух.
Это потому, что Витька живет не с отцом, не с мамой, а с бабушкой. Она любит внука — как молитву читает. А если твой любой шаг вызывает горячее сочувствие и одобрение, то этих шагов становится много. Телков прожил у друга три прекрасных дня. Больше всего нравилось наблюдать, как вечерами Витька читал для бабушки книгу Рериха. Она не только восторгалась, но и делала множество замечаний. У нее фундаментальные профессиональные знания и пытливый ум. Хорошо бы иметь такого учителя. Квартира у них тоже однокомнатная, но кажется более просторной из-за складных кресел. Наверное, там без труда помещается Варя.
…Улица Восхода одним концом упирается в библиотеку, а вторым переходит в мост через Обь, длина ее невелика, минут за пять прошли с Соней, спустились под мост, на магистраль, идущую параллельно реке. Еще две остановки на троллейбусе. Вообще-то Телков стеснялся предстать перед матерью в обществе Сони. Но с Варей же нормально получилось…
— Мама, я хочу тебя познакомить с Соней.
— С Соней? Проходите, пожалуйста. Вы не артистка? Я тут как раз собиралась оладьи стряпать.
— Некогда нам с оладьями. Где Варя?
— Я думала, к тебе уехала. С обеда еще. Ты чего надумал?
Младший брат вернулся с улицы, присутствие незнакомой девушки не очень-то смутило его.
— Ты хоть познакомься с тетей Соней.
— Тетей? Здрасьте.
— Просто Соней, — подсказала девушка. — Ты в каком классе? По ботанике у тебя что? Приезжай к нам в ботанический сад, я кое-что покажу.
— Поехали.
— Смотри-ка, прыткий какой! Завтра приезжай.
— Ты лучше маму позови, — сказал Телков. — Она у нас крестьянка.
— И приглашу. Она мне нравится.
— Куда это, господи? — Сказала мать, выходя с тарелкой оладий. Узнав про в ботанический сад, одобрила: — Среди цветов, значит, жизнь думаешь прожить? На цветы надо руку легкую иметь. А у меня не растут. Вот только для лекарства столетник держу.
Варя так и не приехала. Не было ее и на следующий день. Может быть, уже нашла себе приют? А если нет? Он решился: позвонил с утра на работу и впервые неуклюже соврал, что заглянет в поликлинику.
В центре города за консерваторией он обнаружил двухэтажный дом с резными наличниками и ставнями, покрытыми почерневшим мхом.
На второй этаж вела наружная лестница. Телков поднялся по ней, толкнул дверь и вошел в сени с тремя дверями. Он постучал в среднюю и принял солидный вид. Дверь отворилась, и женщина в сером халате, мгновенно смерив его взглядом, спросила:
— На чем играешь?
— Ни на чем.
— На певца не похож. Музыковед, что ли?
— Здорово они вам надоели?
— У меня сестра возле железнодорожной линии живет, так там шума побольше. Но куда денешься? Всем жить хочется. Я тут работаю. В консе этой. Убираюсь у них. Так-то они веселые ребята. У меня два парня квартируют. Третьим подселить, что ли? Они славные ребята. Один на скрипке пиликает, другой на флейте дудит. А на первом этаже у нас глухонемые живут. Три семьи. Они на заводе в кузнечном цехе работают.
— Я девушку устраиваю.
— Девушка? Так ее отдельно. К соседке обратитесь. У нее девушки живут. Вечером заходи. То-то я вижу, на музыканта не похож. Я редко в человеке ошибаюсь.
Телков уже не слушал словоохотливую женщину. Чувство исполненного долга поднялось у него к самому горлу. Мавр сделал свое дело, и спи спокойно, дорогой товарищ, мурлыкал он.
Подходя к заводской проходной, он почувствовал какое-то движение воздуха. Будто ржавая стрела просвистела над ухом. Это была Варя, ее незримое присутствие перешло в зримое.
— Я нашел! Надо вечером подойти. Комнату нашел. У консерватории.
— Да? И это называется, нашел? — Варя продекламировала ему прямо в ухо: — Много потрудился? Не надорвался?
Телкову показалось, что ему прострелили голову из револьвера. Через секунду он справился с многократным эхом и пролепетал:
— Ладно, у меня дела.
— А на меня уже наплевать, — сиротским голосом констатировала Варя.
— Знаешь, сейчас Дарья Ивановна придет, наша знаменитость. Ты можешь остаться.
— Ну, спасибо!
Они поднялись на второй этаж, в заводскую радиостудию. За тяжелой дверью была прохлада и тишина. Когда появилась знаменитость, Варя не дала Телкову рта раскрыть. Будто она здесь главная.
— Мы, душенька, Дарья Ивановна, для потомков ваш рассказ запишем.
— Экспонат, что ли?
Телков с досадой глянул на женщину и понял: шутит. Он лишь недавно предложил записывать устные рассказы ветеранов. Партком поддержал, а председатель профкома для почина наговорил целую кассету.
— Дарья Ивановна, завод эвакуировали, — помните, как это было?
— Я-то местная. Понаехали из деревень. Заводов много сюда навезли. Рабочие требовались. Понаставили бараков. Жили, работали. Все вместе, весело, не то, что нынче.
— А сейчас, где живете?
— Да квартиру вот получила. Долго ждали и дождались. Хорошо живем.
— Комнату не сдадите? — спросила Варя.
— Комнату? Вот как. Врасплох вопрос. Надобно подумать. Тесно жили, так вроде так и надо, а теперь кого тесниться заставишь? Скажи обратно переехать, так лучше зарежь.
— Так вы и отказать не отказали, и пустить не пустили. Как же так, Дарья Ивановна? Время требует четких ответов.
— Ну, дочка, берешь ты за горло. Ладно, приходи вечером. В гости приглашаю. Обои приходите.
Дарья Ивановна ушла, а Телков — как истукан — не шелохнется. Показалось (чем черт не шутит), что Варя рассыплется в благодарностях. И тогда он резко переведет разговор на другую тему. Но девушка молчала, и он стал заполнять паузу, объясняя происхождение жилмассива, где живет знаменитость:
— Челюскинцев — это почти центр. Знаешь, сколько там было частного сектора, — враз поломали. У меня там друг жил — Лева. Физик.
— Ты очень рад?
— Я всегда радуюсь, когда ломают бараки. В этом что-то есть. А знаешь, когда-то и бараки были прогрессивным явлением. Да и теперь — заводские дачи — те же бараки, а какая прелесть — в сосновом бору. Знаешь, собака, если ее не выгуливать, как следует, пахнет псиной, а набегается по свежему снегу, лесом пахнет. Никаких духов не нужно.
— Ты сейчас на Витьку похож, псина. — Варя была ласковой, если это можно назвать лаской.
…Дарья Ивановна встретила их радостным возгласом и сразу повела в «залу» — комнату, где помимо двух телевизоров, старого и нового, цветного, стояли комод и трельяж. Телков уставился на мебель оценивающим взглядом музейщика. На полочках трельяжа в зеленоватых вазах из чешского стекла стояли пучки крашеного в разные цвета ковыля. Под вазами салфетки из золотистого бархата. Бархатными были в комнате шторы, скатерть, покрывало на диване. И коврик над диваном, изображавший косулю — так называемый бархатный гобелен. А ведь эта обстановка что-то характеризует? Представление о красоте и достойной жизни этого поколения? Вот что нужно сохранить в музее. Лет через пятьдесят — Телков удивился смелости общения с цифрами, — через полвека все это будет вызывать зоологический интерес потомков. Сам он будет больным и немощным, одиноким бобылем, шамкающим про золотые старые времена.
