Пока он под снисходительным материнским взглядом укачивал ее в своих объятиях, неуклюже, по-мужски, Джейн вдруг осенило: сознаваться во лжи может быть так же забавно, как лгать.
Соседи с Крепостной улицы
1
— А вот теперь мы входим в святая святых! — торжественно провозгласила мадемуазель Полей, секретарша мэрии. И скромно, осмотрительно добавила: — Теперь я предоставляю слово мадам Лепельте — в данном вопросе она компетентнее меня!
Все происходило сообразно ритуалу, от которого вот уже десять лет никому даже в голову не приходило уклониться. Стоило какой-либо мало-мальски примечательной персоне посетить очаровательную деревню Бургмаллет, расположенную в самом центре болотистой равнины Бос, как гостю предоставлялось право на подробный осмотр церкви XVI века, недавно реставрированной, на краткую почтительную остановку перед монументом памяти павших в двух войнах и на посещение (в сопровождении гида) дома и мастерской художника Эдмона Лепельте, знаменитого на весь кантон, чья слава, впрочем, еще не вышла за пределы департамента. Сам-то он, мудрец из мудрецов, плевать хотел на заботы о том, как бы побольше людей узнали о нем. По-видимому, одна лишь его супруга Адриенна придавала этому значение. Водя зевак по комнатам, она останавливала их перед каждой стеной, одну за другой комментируя им в угоду выставленные на обозрение картины. Они висели повсюду — в прихожей, столовой и спальне, в помещении, что служило мастерской, и даже в ванной. Слушая, как Адриенна восхваляет перед сборищем профанов своеобразие и многогранность его таланта, Эдмон Лепельте, как всегда, смущался — атавистическая, с детства не изжитая застенчивость томила его, — но вместе с тем испытывал живейшую благодарность к жене, которая все еще восторгалась им после тридцати пяти лет супружества. По правде говоря, она и теперь выглядит такой же порывистой, непосредственной и решительной, как в день их первой встречи, а он, глянув в зеркало, уже с трудом узнает себя в этом семидесятитрехлетнем старике с лысым черепом, благодушным пузом и кротким бараньим взглядом.
Остановившись перед мужниным натюрмортом, изображавшим растрепанный букет хризантем, Адриенна притворилась, будто охвачена приливом восторга при виде этой композиции, которую она знала наизусть до мельчайшего штриха. На мгновение замерев, словно у нее аж дыхание перехватило, она вскричала:
— Обратите внимание на тонкость исполнения! Невозможно различить ни единого мазка. Все краски, все переходы оттенков мягко размыты, как в природе! Этот простой керамический горшок имеет ощутимый объем, он весом и плотен… Его можно потрогать. А эти хризантемы! Каждый лепесток так и дышит!
Посетители, побуждаемые секретаршей, хором залопотали, теснясь вокруг Адриенны:
— Это изумительно! Да это же… это лучше фотографии!
— Вот именно! — вскричала Адриенна. — Фотография всего лишь чудо техники, а живопись Эдмона Лепельте — чудо души!
Она уже добрую сотню раз пользовалась этим выражением. Эдмон испытывал тягостную неловкость слыша его. Он отворачивался, прятал глаза. И все же нельзя сказать, чтобы эти слова претили ему. Он всю свою жизнь посвятил изучению старых мастеров. Сперва в Школе изящных искусств, потом в разных реставрационных мастерских он приобщился к тайнам старинных красок, к тонкостям последовательных лессировок, к тому, как, не трогая основной поверхности, использовать золотистый фон для подчеркивания сияющих оттенков, он овладел множеством ремесленных трюков, которыми так гордился, будто сам на жизненном пути их выдумал.
Теперь зрители во главе с Адриенной собрались перед недавней работой, которой Эдмон был особенно доволен: ваза для фруктов, полная красных больших яблок, рядом разбросано несколько орехов, и все это на кружевной скатерти. Кружево, тонкое, как паутинка, было там и сям умышленно смято, что обязывало живописца к подвигу кропотливой тщательности, ведь требовалось при изображении складок в точности сохранить все подробности орнамента в целом. Работа добросовестного миниатюриста. Единодушные восклицания приветствовали это достижение:
— Поразительно! Это правдивее самой природы, мсье Лепельте! Как вы сумели? Это же, наверное, адский труд!
— Сверхчеловеческая задача! — подтвердила Адриенна. — Угадайте, сколько времени он потратил только на то, чтобы управиться с этой чертовой кружевной скатертью?
Несколько робких голосов рискнули пробормотать:
— Ну, два дня… Или три…
— Месяц! — победно возгласила Адриенна. — Он целый месяц над ней корпел! Я говорила ему: «Оставь, напиши просто тканую скатерть или, если хочешь, вышитую! Но во всяком случае не кружевную». А он меня и слушать не захотел. Упрям, простите за выражение, как мул! Он себе на этом глаза испортил. Потом пришлось в Орлеан ехать, на консультацию к офтальмологу. Ему там выписали новые очки!
Эдмон Лепельте улыбнулся полуиронически, полувиновато.
— Главное, чтобы картина удалась, — проворчал он.
— Нет, ты вспомни, что тебе сказал глазник. Миниатюрист, взявшийся прославлять величие природы, — это занимательно для души, но для зрения опасно!
Эдмон Лепельте высказал несколько афоризмов по поводу невежества докторов в вопросах, что касаются творческого призвания, мадемуазель Полен отпустила любезную шутку насчет безрассудства, которое неразлучно с талантом, и стайка посетителей потянулась к выходу. В прихожей Адриенна между делом спросила секретаршу мэрии, не слышно ли чего новенького о соседнем доме, владелец которого, железнодорожник на пенсии, скончался в прошлом году, а наследники, довольно жадные парижане, выставили его на продажу, но солидного покупателя до сих пор не видать.
— Как печально, что этот красивый дом с таким большим садом заброшен! — вздохнула она.
— Ну да, — согласилась мадемуазель Полен. — Продажей занимается «Террай», агентство недвижимости из Питивье, но это дело непростое. Весьма непростое! Наследники уж слишком загребущи. Но в конце концов, я слышала, что-то там намечается…
— Серьезное?
— Тут полной уверенности никогда не бывает… Но похоже, что да.
— Вы знаете, кто покупатель?
Окинув быстрым взглядом полдюжину визитеров, которых она сопровождала на экскурсию к Лепельте, мадемуазель Полен шепнула:
— Сейчас не время об этом говорить.
— Вы правы!
— Ну так и быть. Кажется… это пока не более чем слух… Говорят, это один художник… большой художник, столичный собрат мсье Лепельте…
— А его имя вам известно?
— Вы никому не расскажете?
— Нет, клянусь вам, я буду молчать, но вы же понимаете, как мне любопытно знать, какое соседство нам угрожает. Особенно если он, подобно мужу, живописец.
Секретарша мэрии в последний раз оглянулась, прикрыла рот ладонью и прошептала:
— Это Жан-Жак Мельхиор.
Адриенна замерла, словно пригвожденная к месту, и эхом повторила:
— Жан-Жак Мельхиор.
Потом в замешательстве повернулась к мужу.
— Мельхиор, — в свою очередь повторил тот. — Потрясающе! Лично я его не знаю…
— Ты один такой! — заметила Адриенна язвительно.
— О, разумеется, я много о нем слышал, — поправился Эдмон Лепельте. — И главное, читал о нем, о его творчестве.
— Кажется, он очаровательный человек, — успокоила мадемуазель Полен. — Остался очень простым, несмотря на всю рекламную шумиху, что его окружает. Его жена тоже сама любезность, очень общительная, очень современная…
— Что ж, остается только надеяться, что дом двадцать семь на Крепостной улице, по соседству с нашим, настолько им понравится, что они захотят обосноваться там поскорее, — сказала Адриенна. — Они уже осматривали его?
— Да, притом дважды! Но еще колеблются. Думаю, завтра приедут снова, чтобы все решить окончательно.
Произнося эти слова, мадемуазель Полен мало-помалу продвигалась к двери. Проводив гостей, Адриенна вслед за мужем направилась в мастерскую. Там она спросила резким тоном:
— Ну, между нами: что ты об этом скажешь?
— Ты про то, что дом рядом с нашим продадут не сегодня-завтра?
— Да, но я считаю, мы не можем иметь здесь в качестве соседа Жан-Жака Мельхиора.
— Ты предпочла бы кого-нибудь другого?
— Может быть… Не знаю, — вздохнула она.
— Чем он тебе не угодил? Тем, что он тоже, как и я, художник? Можно ли упрекать его за это?
— Конечно, нет.
— Напротив, это должно нас сблизить!
— Да, но, насколько мне известно, взгляды Мельхиора на живопись отнюдь не совпадают с твоими!
— О-ля-ля! — с шутовской ужимкой воскликнул Эдмон. — Все это снобистские штучки, капризы моды. Это не имеет значения!
— Для кого?
— Для меня! Я работаю только для самого себя! И для тебя, конечно! На остальных мне чихать. Поверь: главное, что, когда я пишу то, что хочу, и так, как пожелаю, это доставляет удовольствие мне самому. По сути, я кошмарный эгоист!
