Я пожал плечами:
— Привык. Такая работа.
— Часто бывают?
— Сейчас нет… Хотя в неделю раз кто-нибудь подваливает. А с весны всё лето живут: то одна компания, то другая… Сэм приезжает… Сейчас я, можно сказать, отдыхаю…
— Вот как? Не скучно без людей?
— В смысле?
— Ну, перекинуться словом, пообщаться?
— А, нет. С собаками разговариваю… Я даже телевизор не смотрю. Вон стоит телевизор, я его не включаю.
— Эт-то потрясающе!.. Нет, я бы так не мог!.. А телефон?
— Есть. — Я кивнул. — Да мне звонить некому. Сэм только звонит сюда иногда…
— Да, здорово… — Он оглядывал комнату: ружья, ягдташи, индейские костюмы, голову кабана с огромными клыками и маленькими глазками, слепыми от ярости…
— Надо же… И ты не женат?
— Нет.
— И не был?.. Ты наливай ещё, Фрэд.
Я взял бутылку, повертел её и задумался.
— Был, давно… Но мне жена стала не нужна. А я — ей.
— Да ну?
— Ага. Тебя, видно, интересует, как это было?
— Нет, ну что ты…
— Могу рассказать, раз уж сидим-болтаем. Я просто к этому отношусь… Я-то человек простой, а жена была, понимаешь, с честолюбием, я ей не подходил. Хотела стать актрисой… И стала. Бросила меня в этих видах, стала жить с кинорежиссёром. Но я тоже свой интерес знаю, Боб: я ей развода не давал, пока он мою жизнь не обеспечил.
— Каким образом?
— А вот таким, каким видишь: что я живу уже десять лет в этом поместье на всём готовом.
— Погоди, но это ж поместье Сэма.
— Совершенно верно. Я — управляющий. А фактически — полный хозяин, потому что я здесь живу, а Сэм только приезжает сюда в год два-три раза… Видишь как: жену обменял на поместье. Неплохо?
— А Сэм при чём тут? Он же вроде не кинорежиссёр-то…
— Он чем-то был обязан тому парню, я не вникал. Договорились, что он меня поселяет и прогнать уже не может, — или придётся платить большую сумму. Есть договор… Но дело давно не в договоре уже: мы с Сэмом друзья, и ему нравится, что я здесь живу: ему это удобно и спокойно.
— Однако же он присылает сюда своих гостей. Ты их обслуживаешь.
— Это мне труд небольшой. Всё равно я хожу в лес. Они меня слушаются. Хотя не все приезжают на охоту: иногда просто так, провести время… И насчёт баб, я тебе скажу, Боб, между прочим: многие привозят сюда своих хахалей, а потом глядишь — то да сё — и спать ложатся со мной… Потом через неделю опять появляется: значит, понравилось, забыть не может… Так правильно: чего тут может не нравиться в такой жизни?
— Я тебя понимаю…
Боб, вздохнув, наполнил стаканы до половины. Полез за сигаретами, закурил. Я набил трубку, выкатил на ладонь уголёк из камина, прикурил тоже.
У Боба было длинное лицо, унылое, с обвислыми усами и опущенным ртом. Волосы стриженные ёжиком, седые.
Он сказал:
— Ну, а в смысле каких-нибудь опасностей: не страшно — одному-то?
— Нет. Тут всё набито разной аппаратурой и оружием. А на дворе собаки… Да мне и оружие ни к чему: случись что, я руками управлюсь.
— Правда? Бывали случаи?
— А то нет. Кто-то напивается, допустим, в компании, начинает хамить — так мне нетрудно любого уложить и связать. Сколько раз было.
— Вот как? А что-нибудь более серьёзное? Браконьеры?
Я помотал головой:
— Не было никогда. Сюда никто не сунется. Меня знают.
— Да, тебя знают, — кивнул он. — О тебе ходят легенды. Многие только и мечтают, Том, как бы сюда попасть и сходить на охоту — с тобой и твоими собаками.
— Фрэд, — поправил я.
— Что?
— Я Фрэд, а не Том.
— Я сказал «Том»?
— Ага.
Он засмеялся:
— Тебе послышалось. Я сказал: «многие мечтают о том, чтобы сюда попасть».
— А. Я не понял.
— Хотя, конечно, я мог оговориться… Давай-ка выпьем ещё. Ты — как?
— Выпьем — так выпьем.
— За тебя, Фрэд.
— О’кей.
— За твою прекрасную жизнь.
— Пусть так. Я согласен.
Он выпил и снова положил на ломоть ветчины три маслины, свернул трубочкой и отправил в рот. Потом косточки выплюнул в камин одну за другой.
— А знаешь, почему все мечтают сюда попасть? И почему я мог спутать твоё имя? — спросил он.
— Почему?
— Потому что твою роль сыграл великий актёр — Том Принс. И сделал он это великолепно.
— Да? Про меня сняли фильм? Это что-то новое, я не знал… Мне Сэм ничего не говорил… Странно, кому это в голову пришло… Погоди, Том Принс, ты сказал? Вроде я где-то слышал…
— Конечно. Как ты мог не слышать. Это очень знаменитый был актёр.
— Был?
— Погиб месяц назад. Его убили… Так что теперь ожидай наплыва гостей, Фрэд. Толпы его поклонников будут рваться сюда, чтобы на тебя посмотреть.
Я почувствовал непонятное беспокойство. Чего-то тут не связывалось в его словах. К тому же, держа свой стакан на уровне носа, он не сводил с меня глаз. Я поёжился и отвернулся к камину, сгорбившись. Подложил несколько поленьев.
— Уж не ты ли, Боб, из этих поклонников, а? — пробурчал я.
Он как будто очнулся.
— Я? — нет. Я другой гость, — сказал он, допивая остатки джина. — Я гость странный.
— Это верно, что-то такое есть. Только я не пойму. В чём же твоя странность?
— Я — любитель поэзии, — сообщил он, пригнувшись вдруг ко мне над столом.
— Вот тебе раз! Ну ты даёшь! А при чём тут поэзия?
— Разве ты не находишь это странным?
— Чего?
— Что сейчас есть любители поэзии на свете.
— Ты имеешь в виду — стихов? — уточнил я.
— Именно.
Я не сразу отозвался на это его заявление. Пустил несколько клубов дыма из трубки, делая вид, что размышляю. На самом деле я ничего не думал: я чувствовал только незнакомый страх… или какую-то неловкость, про которую боялся понять, что она означает… Нет, всё это мне не нравилось. Я тряхнул головой, чтобы вернуть себя к обычному спокойному равнодушию.
— Ну, допустим, — сказал я. — Так что из этого?
— Как это — что? — изумился он. — Разве ты сам, Фрэд, не сочиняешь стихов, а? Сочиняешь? Или я не прав?
— Ах, вот ты о чём. Ну, понял… Что ж, я скажу тебе, Боб: да, я их сочиняю, хотя я в толк не возьму, откуда тебе это известно… Ну, не важно. Что дальше?
— Так, может быть, ты прочтёшь мне что-нибудь, а, Фрэд?
— И не подумаю. Стихи — это моё личное дело. И ещё никто из гостей…
— А тебя просили?
— Никто, никогда.
— А я прошу.
— Зря тратишь время.
— А ты часто их сочиняешь?
— Очень редко.
— Записываешь?
— Нет. Мне незачем это делать.
— Так помнишь?
— Слушай, чего ты добиваешься, Боб? Мне не нравится, в какую сторону ты загнул наш разговор. Брось это!
— Стой, не горячись. Ты пойми — если я завёл об этом речь, значит, это для меня важно, так?
— Да мне плевать, что тебе важно!
— А может быть, тебе будет не так плевать, если я тебе кое-что покажу?
— Что ты мне покажешь? Пять центов?
Он хмыкнул и поднялся из-за стола. Пошёл к своему рюкзаку, достал из него какую-то книжку и вернулся. Протянул мне.
— Что это?
— Полюбопытствуй.
Я перелистал. — Стихи. Сборник разных поэтов, по одному стихотворению. Полукустарное издание — университетское, похоже. А, вот: Стэнфорд, 1986 год…
— Открой семьдесят первую страницу, — сказал он.
— Ну… Открыл… Что здесь? — Том Принс. — Это тот самый?
— Да. Прочти стихотворение, Фрэд, оно маленькое.
Я начал читать, и голова у меня закружилась. Усилием воли, конечно, я собрался — и тут увидел, что он зорко наблюдает за мной.
— Узнал? твоё?
— Что происходит, Боб?
— Нет, ты скажи: узнал?
— Да.
— Точно? Ты давно его сочинил?
— Не помню… Пару лет назад…
— Ты сказал, что не записываешь и никому не читаешь. И ты уверен, что это стихотворение никто не мог видеть или слышать?
— Н-н… не знаю теперь… Но при чём тут… Это ж двадцатилетней давности публикация! Этого вообще не может быть, если, конечно, верить… Ага! — Я постучал пальцем по обложке и прищурился. — Если, конечно, верить… Вот что. — Я не знаю, какую игру ты затеял, Боб. Понятно, я много пью, и от этого у меня в мозгах кое-что путается, я забываю… Могло быть, что я прочёл, навеселе, какой-нибудь даме, которой вдруг захотел раскрыть душу, как говорится. Но это какой-то исключительный случай, потому что я не представляю себе…
Нет, всё равно я не понимаю: тебе-то что? — чего ты меня взялся разыгрывать с этим сборником? — …Нет, Боб, я — свободный человек и не весь куплен. Я имею право на свой кусок жизни, недоступный никому… Закрытый от всех этих, которые сюда ездят… Нет, пусть не воображают, что раз они приехали, то, значит, могут всюду совать свой нос. И ты тоже учти это. Вот так.
