— Ладно, всё это очень интересно, я ничего такого не знал. Нужно будет мне тоже попутешествовать в таких фильмах. Тогда, может, я пойму, о чём ты толкуешь.
— Действительно хочется? — Боб взглянул внимательно.
— Нет. Не хочется.
— Вот видишь…
— Что — «видишь»?
Он не объяснил, отвёл глаза. А во мне всё эта дурацкая горечь мутилась и рычала: «Чтобы ещё раз я подпустил к себе какую-нибудь из этих потаскушек, готовых ложиться штабелями под знаменитого артиста!» —…пока я не подумал, как смешно я нервничаю — и, собственно, из-за чего? из-за первого встречного психа?..
— Откуда, между прочим, ты узнал про мои стихи? — вспомнил я.
— Просто предположил. Уверенности у меня не было, но я должен был использовать этот шанс… Видишь ли, артист, когда играет, — он не полностью перевоплощается в героя. Что-то всегда остаётся от его собственного характера, опыта, а особенно — от подсознания. Тут уж никуда не денешься. А компьютер всё это записывает целиком, без разбора. Конечно, Том был достаточно сильным актёром, чтобы стереть из памяти свою поэзию на время игры. Но видишь, он не пожелал этого сделать. Я был прав: я интуитивно чувствовал, что стихи должны были войти в состав твоего образа… Хоть в чём-то я продвинулся к успеху, — не зря приехал…
— А как ты принёс сюда книжку… Вообще, как попадают сюда вещи, которые гости с собой привозят?
— Их считывают специальным сканером перед началом сеанса, и создаются их образы. То же самое проделали с книжкой.
— Постой, это выходит тогда, что у нас и джин не настоящий?
— Э, как бы не так! Компьютер отлично знает, что такое джин, и создаёт нам все нужные эффекты. На этот счёт можешь быть абсолютно спокоен.
— Ну прямо Бог этот твой компьютер!
Мне уже стало неинтересно. Я подумал о другом.
Вот о чём:
— Смотри опять, Боб, на этого кабана. Ты говоришь, что он убил не гостя, так? А это было прошлой осенью. Что же тогда получается? Когда был снят фильм?
— Фильм действует всего год. Остальные десять лет жизни здесь — это твоя память, созданная Томом. Да и последний год никак на тебя не влияет, потому что твоя память включается только на время сеанса. То, что ты чувствуешь и думаешь сейчас, компьютер не добавляет в твой образ. Я уеду — и ты забудешь меня, забудешь весь наш разговор. Приедет другой гость — ты его встретишь как ни в чём не бывало. Я могу приехать снова попытать счастья — попробовать какие-нибудь другие подходы к тебе… Зато, Фрэд, ты будешь жить вечно… или почти вечно. Мы — все те, кто ездит сюда, — умрём, и дети наши умрут, и внуки. И быть может, много-много поколений родятся и пройдут по земле без следа. А ты всё так же будешь жить в этой усадьбе и ходить на охоту с собаками — по крайней мере время от времени… Когда сюда приезжаешь, здесь всегда зима, всегда отличная погода и свежая пороша. А ведь сегодня на самом деле пятнадцатое июля…
— Слушай, Боб, а ведь на самом деле меня это всё ничуть не колышет. То, что ты сумасшедший, — это твоя личная проблема. Я же не психиатр — тебя лечить. Моё деле — водить гостей на охоту и пить с ними джин. Вот видишь: я наливаю — и пью за твоё здоровье: моральное, физическое, умственное — за всё вместе: хоп!
— Я понимаю, что ты не можешь мне поверить. Ещё бы! Как можно поверить в такое?.. А всё-таки прочти стихи, Фрэд, будь мне просто другом… Пускай я сумасшедший, да, — я одержимый поэзией человек! Я всё это придумал, пускай! Сжалься надо мной! Такие, как я, не часто встречаются, и, наверное, меня можно с какой-то стороны уважать…
— Когда ты соберёшься ехать, я сяду к тебе в машину и поеду с тобой.
— Ничего не выйдет: мы отъедем двести метров от изгороди — и ты выключишься. Ты всё забудешь.
— Чёрт! Что же делать?.. А давай я тебя отсюда не выпущу, а? Поживёшь годик со мной. Ведь сам говоришь, что здесь здорово.
— У меня дела, Фрэд. Мне надо распутывать убийство.
— Плюнь. Распутают это скучное, заурядное дело без тебя… Я вот не выпущу — и всё. Свяжу тебя. Что будет? Может, тогда мозги у тебя встанут на место?.. Даже не годик, а до лета достаточно. До пятнадцатого июля. — Давай? Или хоть до первых подснежников.
— Не знаю… — Боб не сразу отозвался, сгорбившись над стаканом. Он уже вяло, нехотя соображал. Сигарета его потухла. Он попробовал затянуться и бросил её. — Наверное, — сказал он, — предусмотрены какие-то аварийные ситуации. Например, компьютер даст сигнал — и ты передумаешь, развяжешь меня. А если нет, если дело зайдёт совсем в тупик — тогда просто всё выключится. Я очнусь, с меня снимут шлем… И потом, ты учти, что игровое время идёт гораздо быстрей. Сеанс длится полчаса, а гость проводит здесь сутки. Если хочет поехать на несколько дней, значит, он заказывает себе час или два — ну и соответственно платит…
Я стиснул зубами чубук трубки. Да так сильно, что откололся кусок зуба. Я выплюнул его на стол — старый почерневший осколок.
— Вот, — сказал я. — Живу и постепенно разрушаюсь. Зубы не помню когда лечил… А что, Боб, ведь если я чувствую боль — это признак, что жизнь настоящая. Или не так?.. Если человек хочет узнать, спит он или не спит — лучший способ — ущипнуть себя. Я читал об этом.
— Ну и что ты хочешь сказать?
— Не думаю, чтобы твой компьютер мог создавать мне боль. Гостям-то небось он делает одно приятное. А я чем хуже? Несправедливо было бы.
— Но ты не можешь знать, действительно ли ты чувствуешь такую же боль, как другие. И никто этого не знает. Человек изолирован в своём восприятии, и сравнить у него нет способов… Может быть, твои болевые ощущения ничтожны в сравнении с моими. Или наоборот. Мы не знаем… Или возьми цвет: мы называем один и тот же цвет условно, скажем, зелёным. Но если б ты посмотрел моими глазами, ты увидел бы какой-нибудь чудовищный мир: всё зелёное превратилось бы, например, в красное… То же и насчёт боли. — Она входит в комплекс твоих ощущений и тоже создаётся: без неё комплекс бы развалился. Вон сунь руку в камин: конечно, ты обожжёшься. Но ты не можешь знать, какую боль чувствую я. Просто мы говорим «боль» — и всё.
— Откуда ты в этом разбираешься? — спросил я подозрительно.
— Почитал литературу… Я готовился к этому визиту: знал, что он будет трудным. А триста долларов, хоть и казённых, выбрасывать не хотелось…
— Плохо готовился. Я не верю тебе всё больше и больше.
Он грустно пожал плечами:
— Как же теперь быть?.. Фрэд, я прошу тебя последний раз. Хотя бы ради Тома. Ведь он дал тебе жизнь. Вечную или не вечную, но всё же это что-то значит… должно значить для тебя!.. А его убили! Его убийца ходит где-то безнаказанный и посмеивается. Ты можешь это понять?
— Нет, не могу. Мне нет до этого никакого дела. А жизнь я получил от своей мамы непосредственно. Я помню её очень хорошо…
— Так сделай ради неё! Это же его мать. Он дал тебе память о ней… И о твоём детстве. Ведь это было в Аризоне, так?
«Тьфу! — Я плюнул в камин, совсем озлившись. — Он полный кретин? Или издевается надо мной?.. Чего он ждёт? Провоцирует меня, что ли?.. Ага, он добивается, чтоб я тоже свихнулся с ним за компанию, а то, видать, одному скучно!..»
Я думал: «Нет, мне не одолеть его!» И всё-таки я догадался, что нужно мне сделать. Я сделаю это, хотя не знаю, ради чего.
Я сказал:
— Всё, Боб, я решил. Стихи читать я, конечно, не буду. Но я сочиню сейчас новое стихотворение — практически в твоём присутствии.
— Да? — Его брови выгнулись изумлённо. Я понял, что попал в цель… Хотя, повторяю, я не знал зачем…
— Да. Мне это очень трудно, и придётся покинуть тебя на какое-то время… Я никогда специально вот так… Что ж, попробую. Подожди меня.
Поднялся и вышел на солнце. Снег сверкал. Тёмные ёлки стояли вокруг, гордые своими тяжёлыми искрящимися нарядами. Я надел лыжи и побежал. Собаки увидели — тоже за мной. Они рыскали по бокам тропы, обсыпая глыбы с пружинящих веток. Бросались с нервным тявканьем по цепочкам следов, — я отзывал их свистом… Смотрел, как, проваливаясь по брюхо, они плавали, высвобождаясь из сугробов…
Но мне подумалось почему-то не о снеге. Может, меня задели слова Боба о том, что здесь всё время зима?..
Через полчаса я вернулся, взмокший и блаженный, не думая уже ни о чём. Боб сидел всё в той же позе, уставясь в камин.
Я нашёл лист бумаги и написал:
Каждое утро на протяжении многих лет
я появляюсь на границе травы и воды.
Я убеждаюсь, что у теней отражений нет.
Все это знают, но мало кто делает выводы.
Протянул ему:
— Вот. Возьми с собой.
— Нет смысла, — сказал он. — Этот лист там не материализуется. Отсюда ничего вынести нельзя.
— Тогда прочти и запомни. Стихотворение короткое.
