— Кто же учинил такой разгром?
— Нашелся такой слон...
— Вам помочь? У меня есть время.
— Нет, нет, спасибо...
Она с упреком посмотрела на пего, с неподдельной строгостью сказала:
— Все переколотили?
— Почти... два чайных блюдца уцелело, — вздохнул Бородин. — А сегодня приезжает жена... У меня ведь сын родился. — сорвалось с уст Степана.
Она, будто не слыша о сыне, потребовала халат, тряпку и полотенце. Бородин забегал по квартире. Наконец он нашел в шкафу теплый Еленин ночной халат.
— Вот. — сказал он.
— Ну и слон, ну и слон, — заулыбалась Любовь Ивановна. — Идите в комнату и сидите там, пока не позову.
Через час, в течение которого Бородин то ходил из угла в угол, то принимался бесцельно рыться в книгах, она позвала его в кухню. Там было убрано, порядок был наведен и в ванной комнате. Еленин халат висел на гвоздике, по-видимому, она его не надевала.
— Когда приезжает семья? — спросила Любовь Ивановна и, услышав ответ, всплеснула руками: — Боже мой, у вас не осталось ни одной тарелки! Идите сейчас же в магазин и купите несколько штук. Да не забудьте захватить что-нибудь поесть. — Она приказывала, а он стоял перед нею, громадный и притихший, и безропотно повторял:
— Спасибо, обязательно куплю, спасибо, обязательно.
— Деньги-то есть? — спросила она уже в дверях. Бородин заглянул в кошелек, там было два рубля, остальные деньги хранились на службе в сейфе, весело воскликнул:
— У-у, денег полно, Любовь Ивановна.
Он проводил ее до вокзала. Возвращаясь, забежал в хозяйственный магазин, купил две тарелки, затем заглянул в магазин игрушек и, обрадованный тем, что хватило денег на заводного, очень смешного мышонка, заспешил домой.
Едва вошел в квартиру, как позвонил Громов.
— Высылаю машину. — сообщил он. — Стол-то накрыл, приготовил?
— Конечно, командир. Только на столе одни рюмки. Ты когда-нибудь, Сергей, ел из рюмок суп или кашу? Нет? А вот мне придется из рюмок щи хлебать.
— Почему? Смеешься?..
— Натурально говорю. Черт меня дернул помыть посуду... Такой погром учинил, что от всех тарелок осталось одно воспоминание в виде мелких и крупных осколков. Целое ведро вынес на помойку.
— Это серьезно?
— Как на партийном собрании, командир, точно говорю: очистил кухню от посуды... Не можешь ли ты. Сергей, взломать мой сейф? У меня там лежат деньги. Понимаешь, от радости их забыл взять. А в кошельке моем сейчас пятнадцать копеек. Чувствуешь, какие дела у твоего комиссара...
Громов рассмеялся, потом сказал:
— Оставь ключ от квартиры соседям. Пока ты будешь встречать Елену, я что-нибудь придумаю. Не беспокойся! — И он положил трубку.
Громов вообразил беспомощно суетящегося Бородина в квартире, потом приезд Елены с сыновьями, стол, на котором стоят одни рюмки. «Придется из рюмок щи хлебать», — повторил он. Наверное, расхохотался бы, но в кабинет вошел майор Савчук.
— Петр Захарович, как у тебя дома с посудой?
— С какой посудой? — недоуменно спросил Савчук.
— Главным образом с тарелками под первое и второе блюда? Понимаешь, Петр Захарович, комиссар наш отличился: переколотил всю посуду в доме. — Он громко засмеялся и хохоча продолжал: — Говорит, придется из рюмок щи хлебать... Через час приезжает Елена с сыновьями, а в доме ни одной тарелки. Как-то надо помочь Степану Павловичу. Возьми машину у Рыбалко, попроси Устинью Александровну что-нибудь придумать. Бородин сейчас на вокзале, но ключи от квартиры он оставил у соседей. Поезжай, секретарь, это тоже важное дело и, главное — срочное. Сделай так, чтобы приятно было Елене и Бородину. Вот тебе пятьдесят рублей, может, потребуются.
— Деньги у меня есть, — отказался Савчук. — Неужели так случилось?
— Только что по телефону разговаривал. Поезжай, поезжай, — торопил Громов.
XIПоезд еще не остановился, когда Бородин вскочил на подножку седьмого вагона. Проводница, молодая украинка, в темном форменном костюмчике, закричала на Степана:
— Да куда же вы, дядько, на ходу, погодите! Oй, ненормальный, — шарахнулась она в сторону, пропуская Бородина.
В узком коридоре пассажиры с чемоданами и узлами в руках преградили ему дорогу. Но он, сопровождаемый недоуменными взглядами и сердитыми окриками, протиснулся до середины вагона и, увидев возле окошка черноголового мальчика, закричал:
— Павлик, Павлик!
Но ошибся, это был не Павлик. Мальчуган, задрав головенку, скривил в усмешке загорелую мордашку.
— Я не Павлик. Меня зовут Саской... А Павлик во-он там, — показал он ручонкой на крайнее купе.
Бородин открыл дверь и разом увидел всех — Павлика, сидевшего верхом на чемодане, Елену, склонившуюся над корзиной, и меньшого, закрученного в пестрое одеяло так, что виднелись лишь маленький розовый носик и глаза — две темные блестевшие пуговки.
— Па-апа! — Павлик бросился к отцу, повис у него на шее. Бородин целовал его в горячие, пахнувшие чем-то знакомым щеки и тянулся к Елене, придерживая рукой Павлика. Елена повернулась, и он прижал ее к груди.
Она, покорная и вдруг обмякшая, повторяла:
— Степан, ты посмотри, посмотри. Посмотри..
Бородин поднял пестрый сверток, придвинул к окошку и долго вглядывался в носик, розовенькие щечки и в пуговки-глазки. Он искал знакомые черты и, найдя их, подмигнул Елене:
— Вот это парняга! Сколько килограммов?
— Сейчас уже восемь.
— Восемь? — Он покачал на руках, определяя вес. — Ну, конечно, восемь! — радостно воскликнул он. Ребенок повел глазенками, зачмокал маленьким ротиком, и Бородину показалось, что он улыбается. — Здравствуй, сынок, здравствуй. Я твой папа, узнаешь? Улыбаешься... Значит, узнал, парняга, своего отца.
— Он ничего не понимает, — заметил Павлик. — Он еще маленький, он даже и не разговаривает, только две буквы выговаривает — «а» и «у». А я знаю всю азбуку... Мама научила...
Степан бросил взгляд на Елену. «Мама... Он привык к ней, мамой называет. Это очень хорошо», — мелькнула мысль.
Елена поняла мужа, качнула головой.
Уже в машине Павлик, сидевший рядом с шофером, сказал:
— Папа, а у нашей мамы тоже есть мама. Ее зовут — бабушка!
Бородин нащупал руку Елены, пожал ее, спросил:
— Не устала?
— Есть немного, — призналась она и, в свою очередь, сказала: — Ну, а как ты тут жил?
— Нормально. Мне что, я все время с людьми. На службе полный порядок...
— Дома как? Небось запустил квартиру? Питался-то где? В военторговской столовой?
Бородин не сразу ответил. Когда машина проскочила «Голубой Дунай» и на пригорке замаячили корпуса офицерских домов, он сказал:
— Питался нормально, Елена. А вот в доме у нас не все в порядке. Посуду сегодня всю перебил.
— Как же это случилось? — удивилась она.
— Случилось... Готовился тебя встретить, решил помыть... Два чайных блюдечка осталось. Ну ты скажи: не медведь ли я! И вроде бы осторожно обращался. — Она слушала его с улыбкой, ей было приятно, что он готовился встречать ее, что он помнил о ней. Бородин рассказал и о курсантах-гусариках, которых он приютил в квартире и которые тайком от него пили вино, и что он собирается прищучить их письмом, которое обязательно пошлет в училище.
— Не делай этого, Степан. Ребята молодые, повеселились, ну и ладно, бог с ними.
— Бог-то с ними, а бутылки оставили замполиту, мол, пусть комиссар свою долю употребит. А я его, черта вонючего, не пыо, организм не принимает. Может, и посуду я не перебил бы, да эти бутылки на глаза попались.
— Ничего, — заметила Елена. — не обеднеем.
«Ничего, — подумал Бородин, — вот если Громов не выручит, из рюмок будем щи хлебать». Он вспомнил, что в доме и продуктов-то никаких нет, и с еще большей злостью снова напустился на курсантов-гусариков, а потом засмеялся:
— Вот так и познал я женскую долю. Не гожусь я в кухарки, хоть ты меня кнутом пори!
Елена зажала ему рот рукой, показывая взглядом на уснувшего сына. Она с минуту не отнимала ладонь, чувствуя, как Степан шевелит горячими губами, целуя ее пальцы.
Они подъехали к дому. Павлик, выскочив из машины, побежал к стайке таких же карапузов, как и он, и начал что-то говорить нм, показывая на родителей. Степан выгрузил узлы и чемоданы, попросил шофера помочь снести вещи, позвал сына:
— Павел Степанович, ты как, останешься здесь или с нами пойдешь?
— Немножечко поиграю, папа.
— Пусть остается, —- сказала Елена. — Управимся с вещами, потом позовем. Хорошо, сынок?
— Немножечко, мама, — просяще повторил Павлик и побежал с мальчишками за угол дома.
Они жили на втором этаже. Бородин хотел было позвонить соседям, чтобы взять ключ, но Елена нетерпеливо толкнула дверь. Она открылась. Бородин просветлел: значит, Громов что-то сделал. Елена вошла в коридор и сразу направилась в спальню, чтобы положить на кровать малыша. Она переступила порог и остановилась.
— Степан, что это такое? В свою ли квартиру попали? Иди сюда, — позвала она, прислонившись спиной к притолоке двери.
