Конечно, вы можете возразить, что мы отовариваемся в разных источниках. В подобном случае вложите эту дурацкую мысль в конверт и отправьте по адресу автора с пометкой «Данный сервис не входит в мою подписку».
Автор не страдает самомнением, поскольку он всего лишь подобие. «Если Боженька хочет видеть меня таким, – думает автор, – значит, в этом и есть смысл моего существования…»
Тут из кустов шиповника вылезли Густав и Янка. В довольно растрепанных словоформах. Густав Шкрета теребил свой галстук за узел, словно соболезновал по поводу всего произошедшего в кустах, а Янка деловито отряхивалась. И можно бы было предположить, чем они занимались на лоне природы, да неохота. С недавних пор я как автор опасаюсь строить гипотезы об отношениях мужчины и женщины в кустах шиповника. Дабы потом не объясняться, что всякие сексуально-публицистические сцены – отнюдь не внутренний мир автора.
Густав Шкрета достал из кармана блокнот, авторучку и решительно двинулся в мою сторону…
– Нет, нет и нет! – сразу же воспротивился я. – Никакие порочные связи я больше описывать не желаю!
Но Густав Шкрета раскрыл свой блокнот, перелистнул пару страниц и показал мне план местности, вероятно начертанный Йиржи Геллером. Во всяком случае, там были отмечены все мои клумбы за подписью «Авторская работа».
– Вы не подскажете, как нам найти дом известного чешского мецената? – спросил Густав Шкрета и постучал по плану авторучкой.
– Позвольте-позвольте, – отозвался я. – Вы ищете двухэтажный сарай Йиржи Геллера, чтобы продать ему какие-нибудь ужасные картины? «Шар на девочке» или «Вялотекущие часы Фридриха Ницше»? Я видел нечто подобное и до сих пор не оправился.
– Гм, – сказал Густав Шкрета. – Мне бы не хотелось комментировать выражения «оправился – не оправился» в связи с современным искусством. Тем более что я не торгую картинами.
– Да? – удивился я. – А почему здесь написано «План реставрации»?
Густав Шкрета закрыл свой блокнот и спрятал его в карман.
– План реставрации, – ответил он, – я тоже не хочу обсуждать.
Янка не вмешивалась в наши переговоры и продолжала отряхиваться, как будто меня здесь нет.
– Ну, если вы не склонны беседовать, – заметил я, глядя на строптивые персонажи, – идите по этой тропинке и упретесь в дом Йиржи Геллера.
Янка тут же отправилась по указанному адресу, а Густав Шкрета задержался возле меня.
– Надеюсь, что вы ничего такого не подумали? – деликатно осведомился он и покосился на Янку.
– Подумал, – признался я.
Густав Шкрета попытался определить, насколько мои мысли откровеннее его поступков, и не определил.
– Помните о высоком предназначении художника! – на всякий случай заявил он и двинулся следом за Янкой…
Когда Ганнибал со своими войсками перебирался через Альпы, на него присел боевой слон. Тогда среди армии возникло некоторое замешательство, потому что все только догадывались – с какими неблаговидными целями гадкий слон опустился на великого полководца. Кстати, история стыдливо умалчивает об этом происшествии, а значит, цели были поистине неблаговидные. Но средства, которые применил боевой слон, отражали его отношение к переходу через Альпы. Отсюда зеркальный вывод: великие цели нередко заканчиваются большим конфузом. Потому что простым обывателям на наши великие цели – как слону на Ганнибала!
Как только Густав заявил «о высоком», я ощутил, что «художник» проголодался. И если раньше не хотел идти на обед к Йиржи Геллеру, то, нагулявшись по саду, пришел к выводу, что теория относительности – хорошо, а десять бутербродов – лучше. Вдобавок позавчера меня снова обожрали «музы» – «Талия» и «Мельпомена». Так что рассчитывать на собственные съестные запасы мне не приходилось.
Почтенные «музы» жили достаточно далеко, по пенсионным меркам. В собственном коттедже возле ручья. Просыпались они поздно и стартовали после обеда с таким расчетом, чтобы добраться до нашего дома к ужину и покалякать со мной о древнегреческой драматургии. Невзирая на старческую подагру, они любили текилу с Аристофаном и по дороге обратно в родные пенаты ставили все окрестности на уши своими драматическими выкриками, рапсодиями и ателланами. Подзагулявшего путешественника или романтически настроенных любовников мог запросто хватить кондратий, когда из чащи в первом часу ночи на них выходила парочка «муз», размахивая костылями и ухая цитатами из Аристофана.
Вам рассказать, как топором жена убила мужа?!!
Другая зельем извела, ума его лишила!
В Ахарнах женщина одна под ванной…
Отца зарыла!
Об этом Еврипид нигде не говорит![24]
Конечно, у «муз» имелись и вполне человеческие имена, но полноватая «Талия» все время хохотала, а худая, как штопальная игла, «Мельпомена» могла выпить текилы больше меня. И в сумме они составляли прелюбопытную парочку, не страдающую отсутствием жизненной энергии и аппетита…
– Странные у вас знакомые, – отмечала Вендулка. – И очень прожорливые.
– Зато не представляющие никакой опасности, – намекал я, что всякая женщина до определенного возраста может расцениваться как баллистическая ракета с угрожающим радиусом поражения.
– Вы женофоб, – заявляла Вендулка. – А почему «баллистическая ракета»?
– Потому что любая женщина движется по принципу свободно брошенного тела, – пояснял я.
– Когда в разводе? – уточняла Вендулка.
– Ага, – подтверждал я.
Тогда Вендулка морщила лоб, соображая, шучу я или издеваюсь.
– Вы надо мной издеваетесь! – обижалась Вендулка.
– Шучу, – возражал я.
«Талия» и «Мельпомена» недоумевают – как Диоген помещался в бочке. Путем сложных математических рассуждений, на портновский манер, они высчитывают, что Диоген был ростом с собаку. «И поэтому все называли его киником!» – приходят к выводу «Талия» и «Мельпомена»… После чего шьют Диогену собачью попонку, дабы философ не мерз холодными афинскими вечерами.
Когда я вернулся в дом и незримо присоединился к гостям Йиржи Геллера, они продолжали общаться. Вендулка принимала посильное участие в этих разговорах и управляла словопрениями словно Харон, то есть с убийственными гримасами. Писатель же выступал в роли загребного…
– А кто-нибудь видел Йиржи Геллера в натуральную величину? – поинтересовался он.
Густав Шкрета, как школьник, поднял руку. Вендулка многозначительно хмыкнула.
– И что вы можете сообщить? – не унимался писатель.
Он принял позу роденовского мыслителя, уложенного на диван. В альтернативном положении писатель больше напоминал чудовище из готической архитектуры. Возможно, горгулью.
– Я скажу, – ответил Густав Шкрета, – что существуют приличия, которые не позволяют обсуждать хозяина в его доме.
– Тогда выйдем в сад, – предложил писатель, но потом решил не подниматься с дивана. – Или вынесите меня отсюда, – уточнил он.
Янка думала, что Густав Шкрета в кустах шиповника намного лучше, чем в постели. У Аниты имелись другие ландшафты для размышлений. А сам Густав Шкрета просматривал «семейный альбом» Йиржи Геллера и рассуждал вслух:
– Дядя, тетя, брат, племянница…
– Нужны мне были такие родственники! – ляпнула вдруг Вендулка.
Что нарушило движение мысли в направлении «Мужчина – Женщина». Янка на промежуточной станции вышла из этого поезда и стала думать, что Анита в постели, наверное, лучше Густава Шкреты.
– А что конкретно вас не устраивает? – спросил Густав Шкрета. – Я в качестве сводного брата из Тюрингии или Анита Фогель в форме сестры милосердия?
– Всё, – обобщила Вендулка. – Но особенно фотография графа Дракулы.
– Это я, – повинился писатель. – После двух порций «Кровавой Мэри».
– Неужели? – удивилась Вендулка.
– Ну, после трех, – сознался писатель.
– А вы не пробовали сниматься в кино? – спросила Вендулка, глядя на писательскую фотографию…
Все разговоры писатель сводит к Литературе. И это сводит Литературу с ума… «Здравствуйте, – говорит Литература, – и до свидания!» Ее помещают в частную психиатрическую клинику, где со вкусом подобрана библиотека.
– В нашей литературе есть две тенденции, – сообщил писатель. – Либо роман без сюжета, либо сюжет без романа! И скоро обе тенденции останутся без читателя!
– Что будете тогда делать? – спросила Вендулка.
– Ну, – принялся рассуждать писатель, – похороню литературу, справлю по ней поминки и дважды в неделю буду ходить на кладбище и читать стихи…
Любовь скончалась раньше суммы,
Отпущенной на этот случай!
– Эти стихи о чем? – уточнила Вендулка.
– О любви читателя к современной литературе, – пояснил писатель и снова продекламировал:
Я с возрастом таращусь на вершины
Без прежнего, спортивного желания…
Как обладать тобой до половины
За двадцать пять процентов содержания?!
– А вы не хотите похоронить свои стихи? – осведомилась Вендулка. – И может, литература еще поживет!
