Для встреч с племянницей Александр Егорович снял квартирку недалеко от офиса, в Малом Власьевском переулке, и поручил обставить ее как положено для создания нужного уюта. С Милочкой он договорился так: может учиться, может не учиться, диплом он ей купит в любом случае. Но прикасаться к спиртному она может только в Москве, только под его контролем, и ни единого шанса их общей матери выявить неуемную питейную страсть Милочка не даст.
Туристическую свою Академию Милочка начала честно посещать с первого дня занятий и посещала до тех пор, пока не началась первая экзаменационная сессия. Тогда она просто тихо исчезла, не сообщив об этом ни дома, ни Шурику. Шуриком она стала называть Александра Егоровича вскоре после начала регулярных встреч в Малом Власьевском. Нельзя сказать, что банкир Ванюхин таким обращением с собой был очарован, но теперь он был уверен: терпеть маленькую прихоть юной любовницы есть за что.
Шло время, и Милочка с явным опережением набирала обороты любовного опыта, втягиваясь в процесс все интенсивнее, втягивая туда попутно и Шурика, который постепенно, день ото дня, стал привыкать к оздоровительному сексу, сочетая его, к собственному удивлению, с другим типом адреналиновой зависимости: нежности, щедрости и привычке то и другое регулярно проявлять.
К концу несостоявшегося первого курса Милочка сообщила Шурику правду про Академию, обозвав ее по забывчивости институтом. Шурик махнул рукой и простил. Как решил не обращать больше внимания и на вечно меняющийся состав заморской стеклотары в гнездышке в Малом Власьевском. Ему это не особенно мешало, а вот сил на душеспасительные лекции потребовалось бы много. Милочка каждый раз выслушивала его внимательно и серьезно, не оставляя ни малейших сомнений по части будущей благопристойной трезвости, и обещала исправиться. К концу увещевательной беседы она уже успевала стянуть с Шурика брюки и, усевшись на дядю верхом, приступала к плавным покачиваниям с заведенными к потолку глазами. От нее пахло детством, невинностью и молодой кожей, и часто запах этот напоминал Ванюхе тот, Нинкин, в чертановской квартире, перекрывая своей силой остатки слабых перегарных испарений, и это возбуждало Шурика еще сильней, и снова он парил над Малым Власьевским переулком, и снова опускался вниз опустошенный и счастливый.
Милочка же тоже летала, но по своим воздушным трассам, и иногда в середине собственных полетов ей представлялся Максик Ванюхин на месте его отца, и тогда ее воображение отрывало планер от маршрута и увлекало его в сторону, в другой воздушный коридор, под иные восходящие потоки, и она взлетала еще выше, еще ближе к небу, но с другим уже пилотом, еще более юным, чем она сама, и уже вместе с ним она закладывала смертельные виражи и бросала себя вниз, делая «бочку», совершая петли одна опаснее другой, но в последний момент она брала управление на себя и всегда успевала выровнять летательный аппарат перед самой землей, чтобы совершить посадку туда, откуда отправилась в полет, но уже со старым пилотом.
Времени на педагогику Александру Егоровичу не хватало совершенно: к середине девяносто шестого основные ловушки были им расставлены, стратегические и текущие: значительная часть активов обоих «Мамонтов» была разведена по номерным счетам так, что кроме него самого и Дмитрия Валентиновича разобраться в хитросплетениях не смог бы ни один совладелец. Диме, в отличие от Ванюхи, требовался, правда, путеводитель. Но таковой был составлен, отредактирован самим же составителем Ванюхиным и в наличии у главного его компаньона имелся. На короткое время сен-сей снова оказался при деле: реализовывал разработанную учеником схему подкупа и шантажа одного из людей хозяина, владельца двадцатипроцентного пакета мамонтовских акций. Операция прошла без сбоев, удалось привлечь высокий чин из спецслужб, который за смешные деньги тут же нарыл кучу расстрельного компромата, и не по одной статье расстрельного.
Человек акции вынужденно уступил, взял билет в один конец и сгинул на прозябание в реальном капитализме. Охранная грамота к моменту суммарного владения шестьюдесятью девятью процентами была заготовлена заранее и исходила с самых верхних властных этажей. «Люди» потоптались, узнав о случившемся, взвесили ситуацию реально, прикинули так и сяк и решили сопротивление не затевать, так же как и не тратить сил на месть и обратный отыгрыш условий прошлого сходняка. Силы теперь явно были неравны, и удача была не на их стороне. В смысле, фарт.
Таким образом, пункт плана под номером три был успешно завершен, а переход к следующей по очередности позиции требовал сосредоточиться не на шутку — слишком мало свободного пространства оставалось впереди, слишком мало…
Ослабевать желанием к племяннице Шурик начал года через полтора, где-то в середине девяносто восьмого, когда Милочке стукнуло двадцать, и она стала медленно, но неуклонно обращаться в опытную, пьющую и красивую стерву. В течение последнего года она все реже и реже появлялась в доме Ванюхиных, а когда наезжала, рассказывала Полине Ивановне небылицы о своей студенческой занятости, а также про подвернувшуюся в Москве работу в коммерческой фирме, по вечерам которая в основном, после учебы, но с нормальной зарплатой и служебной жилплощадью. Полина Ивановна слушала, вздыхала, верила и не верила одновременно, но Шурка это же подтверждал, и тогда она больше верила, чем не верила. Однако в те дни, когда объявлялась Милочка, с блестящими глазами и подозрительным букетом дыхания, мать снова брала городские истории под сомнение, но и понимала уже: ни до истины докопаться, ни поправить чего, если надо поправлять, она уже не в силах: и жизнь давно другая стала, и семьдесят два года за спиной стоят, не уйдешь от них, не спрячешься. А вскоре дочка окончательно съехала из Мамонтовки в Малый Власьевский. За все проведенное там время она успела привыкнуть к своей уютной квартирке так, будто именно в ней прошли лучшие годы жизни, а не в затерянной во льдах Подмосковья Мамонтовке.
Потерю дядькиного интереса по отношению к себе она почуяла в тот день, когда перевезла на Власьевку остатки своих вещей. Он, узнав о переезде, вопреки ее предположениям, не обрадовался почему-то, а прореагировал вяло и даже, показалось ей, несколько раздраженно. В тот же день она напилась одна по поводу окончательного новоселья и приняла нетрезвое решение о своей дальнейшей жизни. С этой целью она посетила гинеколога и изъяла предохранительную спираль, о которой Шурик в деликатных выражениях договорился с ней в самом начале их романтического прошлого, обозначив таким прозрачным способом свои намерения.
Действовать Милочка решила, не откладывая проблему в долгий ящик. Она хорошо подумала, определилась с линией поведения, какую будет правильней применить в обстоятельствах угасающего романа, немного для этого напряглась и забеременела в назначенные собой же сроки.
Отсчитав двенадцать положенных медициной беременных недель, она добавила для пущей верности еще одну, после которой о прерывании жизни зародыша очередного Ванюхина речь уже не шла, затем напилась, но не сильно, а так, для храбрости, после чего вызвала в Малый Власьевский Шурика по экстренному номеру и сообщила новость сразу, как он явился, без подготовки и сопутствующих слюней.
То, что она услышала в ответ, заставило ее переменить мнение о гуманизме и человечности в широком масштабе, значительно более широком, чем отдельно взятая семья Ванюхиных родом из отдельно взятой Мамонтовки. И потому с этой минуты Шурик, как вариант отца ее будущего ребенка, перестал для нее существовать. Она собрала личные вещи, оставив в квартире все, что покупал и дарил ей дядя за время родственных отношений на Власьевке, и в тот же день уехала на электричке к матери в Мамонтовку, в дом Ванюхиных, в котором выросла и где для нее всегда было место. Это тоже являлось частью задуманного Милочкой плана, предусматривавшего ряд мероприятий, позволяющих занять в жизни место, достойное ее фамилии, а может, и наказать виновных.
Почему Самуил Аронович Лурье решил сообщить Нине о том, что семья его никогда не вернется на Пироговку, он и сам точно не знал. Утром, пересекая двор по пути в булочную, он обнаружил, что сиреневый куст, под которым покоился Второй Торька, усох. Не отцвел, как бывало каждый год, и в нынешнем июне тоже, а именно усох, умер. Он подошел к кусту и потянул на себя сухую ветку. Ветка надломилась и осталась в руке Самуила Ароновича. Он в страхе разжал руку и выпустил ветку, но та не упала на землю, а так и осталась висеть надломленной, соединенной со своим основанием через тоненькую пересохшую шкурку. Обломок этот висел над последним мертвым Торькой, плавно покачиваясь на ветру.
А не вернутся они, сказал Нине, из-за того, что это давно уже стопроцентная американская семья: с синими паспортами, ежегодным инкомтаксом, что по-нашему означает регулярность доходов и обязательность налогов, стабильной и денежной работой у Марика и собственным бизнесом у Иры плюс бесплатное Ванькино ученье в математическом университете, а еще — общее нежелание жить на бывшей родине.
