– Нету нигде.
– В матрасе он, голову даю на отсечение, – подмигнула тетка Офелия, которая тоже прятала свои деньги в матрасе.
Арусяк подошла к кровати, подняла покрывало и увидела, что краешек матраса зашит вручную зеленой ниткой. Обрадовавшись, Арусяк уже собралась расковырять шов теткиным карандашом и извлечь паспорт, как в комнату постучали Аннушка с Петром.
«Ладно, зато я теперь знаю, где он лежит!» – облегченно вздохнула Арусяк.
– Ну что, нарисовали? – зевнул Петр.
– Да так, по мелочи, потом покажем, – сказала Офелия и подмигнула племяннице.
Ближе к полудню дом опустел. Петр повез жену на рынок выбирать ей новые босоножки взамен украденных вчера на пляже. Впрочем, вору, продавцу сладкой ваты, так и не удалось донести их до своей жены, для которой он, собственно, их и украл. Петр, заметив торчащий из корзинки с ватой мысок босоножки, ринулся за похитителем, догнал его и утопил вместе с ватой и обувью в холодных водах Севана. Через пару минут грабитель всплыл и стал истошно орать, а корзинка с ватой стала стремительно удаляться от берега, унося с собой босоножки Аннушки. Офелия поехала на вернисаж продавать свои «Арараты», а Гамлет с Рузанной отправились в цех и прихватили с собой отпрыска, который уже второй день не расставался с рулем, подаренным ему мужем Сони.
Арусяк-старшая вручила внучке клубок с нитками, сама взяла спинку свитера, и бабушка с внучкой начали распускать вязание. Арусяк мотала клубок и думала о том, выкрасть ей паспорт сегодня или дождаться утра субботы, единственного дня, в который летал рейс Ереван – Харьков. Бабушка Арусяк стала клевать носом и вскоре засопела и откинулась на спинку дивана, предавшись сладкой полуденной дремоте.
Арусяк на цыпочках вышла из комнаты и направилась в спальню родителей. Критически осмотрев матрас, она поняла, что распороть его – дело нехитрое, а вот сшить так, как это сделал Петр – аккуратными стежками, да еще и зелеными нитками, – она точно не сможет, поскольку все ее швейные навыки ограничивались пришиванием оторванных пуговиц. «Подожду до субботы!» – решила Арусяк.
Бабка, мирно дрыхнущая на диване, зашлепала губами и перевернулась на бок. Арусяк стала бесцельно слоняться по квартире, потом достала с полки книжку народных армянских сказок, почитала немного и пошла на балкон. Мысль о встрече с Вачаганом уже не страшила ее, как в первый день. Душу Арусяк успокаивало то обстоятельство, что теперь она знает местонахождение своего паспорта и может выкрасть его в любую минуту. Представив, как она вернется в Харьков, растянется на любимой кровати и будет почитывать очередной роман, лакомясь эклерами, Арусяк облизнулась и расплылась в довольной улыбке.
В дверь позвонили.
– Кого еще черти несут? – Арусяк-старшая протерла глаза и пошла в коридор.
В коридоре послышался шепот Хамест:
– Пришли двое, спрашивают про Арусяк. Они уже на третьем этаже. Мне Ашхен сообщила, мы только хорошее говорили.
– Отправляй их прямо ко мне, скажи, что я, мол, их соседка и знаю эту семью лучше всех, – послышался голос бабушки.
– Хорошо-хорошо, отправлю.
– Ашхен привет передавай, скажи, чтобы внук еще писал в банку – хорошо помогает средство, отлично помогает.
Бабушка захлопнула дверь, вбежала в большую комнату, подскочила к шкафу, извлекла из него новый халат, быстренько переоделась и пригрозила внучке пальцем:
– Сейчас люди к нам придут. Ты молчи и ничего не говори, понятно?
– Понятно, – ответила Арусяк.
– Эх, чуяло мое сердце, что эта карга старая что-нибудь выкинет. Ну ничего, мы тоже не лыком шиты, к тому же нам стыдиться нечего.
В дверь снова позвонили.
– Тс-с-с, молчи, что бы ни случилось!
Бабушка приложила палец к губам и побежала открывать.
Ничего не понимая, Арусяк устроилась в кресле поудобнее и продолжила распускать свитер. В комнату вошли двое: женщина средних лет с копной кудрявых волос, черными глазами и орлиным носом и невысокий тонкогубый лысый мужчина в очках, из-за которых смотрели маленькие цепкие глазки. Двое подозрительно осмотрелись и чинно сели на диван.
– Хотите кофе? – услужливо спросила Арусяк-старшая.
– Нет, спасибо, мы по делу. Мы слышали, что вы давно знаете семью Мурадян.
– А то как же, сто лет знаю! Я их сына Погосика нянчила, когда его мать Арусяк болела. Мы всю жизнь бок о бок живем, хорошие люди, очень хорошие.
Арусяк с удивлением посмотрела на бабушку. Она сдвинула брови и покачала головой, давая внучке понять, что в ее же интересах закрыть рот на семь замков и не открывать его, пока не попросят.
– А что вы можете сказать про дочь Погоса Арусяк? – Женщина потерла кончик носа и чихнула.
– О, про Арусяк я все знаю, я ее тоже нянчила, когда она маленькая была. Они к нам в гости приезжали. Что вам сказать – золотая девочка! Красавица, умница, а уж скромная какая. Про приданое я молчу: знаете, наверное, что у Погоса самый крупный ресторан в Харькове, а дочь у него одна, так что все ей, все ей.
Про самый крупный ресторан бабушка, конечно, загнула, да и про приданое – тоже, поскольку настоящего армянского приданого – чемоданов с трусами, лифчиками и простынями – у Арусяк отродясь не было, поскольку Аннушка всегда считала это пережитком прошлого и предпочитала пропахшим нафталином трусам и ночнушкам нечто более существенное, например солидный счет в банке, открытый специально для молодоженов, или ключи от квартиры.
– Так, говорите, скромная девушка? – Мужчина снял очки, подышал на них, протер и снова водрузил на нос.
– Еще какая! Как приехала – из дома не выходит. Они в соседней квартире живут у родственников, так ее не видно и не слышно. Хорошая девочка, говорю вам. Был бы у меня сын, пошла бы к Погосу просить руки дочери, но, увы, только дочки у меня. А еще бабушка у нее очень хорошая, тоже Арусяк зовут, просто золотая женщина – чистоплотная, добрая, умная…
Арусяк-старшая стала вдохновенно описывать достоинства соседки, а на самом деле – свои собственные. Внучка, с трудом сдерживая смех, смотрела на самую умную, самую добрую, самую гостеприимную и самую справедливую женщину на свете – свою родную бабку и поражалась, почему это невестки видят в ней всего лишь сварливую старую каргу, отравляющую им существование.
Мужчина с женщиной внимали бабушке, синхронно кивали головами, как китайские болванчики, и периодически поддакивали.
– А не было ли в роду ваших соседей людей странных? – спросила женщина.
– Каких таких странных? – прищурилась Арусяк, заподозрив неладное.
– Ну, психов там, ненормальных.
– Нет, таких точно не было. Правда, сестра у Погоса художница, но разве то странность? То талант! – Бабка подняла вверх указательный палец.
– А коммунисты были? – поинтересовался мужчина.
Арусяк-старшая, пытаясь понять, куда они клонят, замялась и развела руками:
– Ну так… это… все же были коммунистами, время такое было.
– Ненавижу коммунистов! – резко сказал мужчина.
– Так и я ненавижу, от коммунистов все зло. И Мурадяны их ненавидят. Вспомнила, вспомнила я: когда Погос маленький был, его из пионеров исключили, ему покойный отец не разрешал галстук носить. Так и сказал: «Я не носил, и сын мой носить не будет!» Ненавидел он коммунистов, люто ненавидел!
Про ненависть к коммунистам Арусяк-старшая приврала, желая угодить гостям. Покойный муж ее был самым что ни на есть ярым коммунистом и главой сельсовета в деревне.
– Ну, спасибо тебе, сестра, пойдем мы. – Мужчина встал и двинулся к выходу.
– Да всегда пожалуйста, вы приходите, если что надо, приходите, я вам все расскажу, всю правду расскажу, – засуетилась бабка, провожая нежданных гостей.
– И кто это был? – подскочила Арусяк к бабушке, как только дверь захлопнулась.
– Кто-кто – гонцы! Наверняка бабка Вачагана заслала, чтобы о тебе сведения собрать. Ну ничего, мы тоже в грязь лицом не ударили.
– Как-то некрасиво это, – сказала Арусяк.
– Что ж в этом некрасивого? Очень даже красиво. Должны же они знать, кого в невестки берут, так что все нормально. Родители твоего деда тоже гонцов засылали. Побегу узнаю, что соседи про нас говорили, не дай бог кто-то плохого наговорил.
Бабушка пошлепала в коридор. Послышался стук двери, и Арусяк осталась одна. В душе ее нарастала злость на Вачагана и его семейство. Да как они посмели усомниться в ее порядочности, да еще прислать этих идиотских гонцов? А если бы кто-то из соседей из зависти сказал что-то плохое про семью – они бы поверили? По большому счету, Арусяк было абсолютно все равно, что про нее подумает Вачаган и его родственники, но чувство злости в ее душе нарастало. Она быстро смотала клубок, швырнула его на диван, пошла в свою комнату и бросилась на кровать. Спустя полчаса Арусяк готова была вырезать под корень весь род жениха вместе с чертовыми гонцами. «Жалко, что я не знаю его номера телефона, а то бы позвонила и высказала ему все, что я про них думаю, – подумала Арусяк. – Впрочем, надо поискать в записной книжке возле телефона, кажется, они его туда записывали».
