— Митяй, — с беспокойством спросил Сашка, — у него ведь есть видеоплейер?
— Есть. Я ему в позапрошлом году привёз. «Панасоник». Вот страна, — загоготал Митяй, — человек в говне по уши на старости лет, а… «Панасоник» ему подавай… А что — порнушку ему хочешь показать?
— Что-то вроде… Фильм я ему везу про него, наш с Борисычем, он же на премьеру так и не выбрался.
— Да помню. Зато всё допытывался потом: кто плакал, кто смеялся.
— И что, записывал? — спросил Карл.
— Была бы у него ручка с бумагой, — точно бы записал.
После яркого солнца в серой избе трудно было что-либо разглядеть. Наконец, проявилась скомканная постель, скомканная женщина, сидящая на ней с подвязанной щекой. Сквозь приоткрытую дверь горницы зиял проломанный пол. В углу, у телевизора, — огороженный закуток, в котором бодались козлята.
— Николай где-то здесь, по хозяйству, — неохотно и равнодушно ответила женщина.
Длинный коровник, наполовину врытый в землю, напоминал коммунальный барак в Сокольниках.
«Не может Колька без общаги, — подумал Карл. — Так и застрял в своём детстве».
Колька выбрался из чёрного проёма и замер. Потом кинулся обниматься. Лицо его было испачкано коровьим навозом.
— Саня, Карлик, — быстро перебирал словами Колька, как будто изо всех сил старался добежать. — Митяй… Как это вы, какие молодцы, а я тут ковыряюсь, смотрю, аж не верится… Я как раз Лиде говорю: сон мне снился, будто…
— Погоди, — сказал Сашка. — Может, в дом пригласишь?
— Пойдём, пойдём, сейчас на стол соберу…
Колька первым вошёл в избу.
— Лида, — сказал он с порога, — вот радость, ребята приехали… Митяй, как дорога? Ничего, проскочили?
— К тебе приехали, ты и радуйся, — морщась, сказала Лида.
— Флюс у неё, а так она ничего, — торопился Колька. — Саня, у тебя нет чего от зубной боли?
— Вот, седалгин, — Сашка, как фокусник, вынул коробочку.
Колька, наконец, угомонился, достал солёные огурцы и холодную козлятину. Выпив рюмку, он закручинился:
— Вот скажи, Карл, чего они все кричат про Гагарина: подвиг, подвиг… А в чём подвиг? Лейтенант, на службе, сам просился в отряд космонавтов, повезло ему, можно сказать, — проулыбался пару часов в иллюминаторе, как красное солнышко… «Поехали!» Гений, тоже. Пушкин Александр Сергеевич. На него вся страна вкалывала, все помогали. Так в чём подвиг. Подвиг — это когда все мешают, а ты всё равно… Мужественный какой! Да любая девка, которая сядет в самолёт, чтоб на курорт лететь, на блядки — куда мужественней…
— Охолони, Коля, — устал Карл. — Это я мужественный, слушаю тебя.
— Вот ты меня понял. Извини. Санька, что делать? — Паспорт давно надо менять, оштрафуют, гады, а мне фотографироваться — в Кимру ехать, а как ехать — всё побросать? Ведь передохнут, — он посмотрел на Лиду. — Может, выпьешь с нами?
Лида вяло отмахнулась. Сашка оглядел избу. Нужен белый фон. Колькины простыни для этого не годились. Да и темно.
— Пойдём, выйдем. Тулупчик надень, а шапку не надо.
Они вышли во двор.
— Ложись на снег, — Сашка вынул из-под свитера фотоаппарат: Колька понял, упал навзничь, раскинул руки.
— Бороду хоть пригладь. И говно с лица сотри. Так — хорошо. Внимание, птичка. Всё.
Колька вскочил, с надеждой заглянул Сашке в глаза:
— Получится, правда?
Сашка кивнул.
— Фотки я с Митяем передам. Он всё равно катается бестолку каждую неделю.
— А ты заведи хозяйство, да посади на него папеньку, да с маменькой — тоже будешь кататься, — огрызнулся Митяй.
— Николай, стрельни у товарищей сигарету, — попросила женщина.
Карл засуетился, вытряхнул сигареты на стол, оставил себе три штуки. Сашка достал нетронутую пачку. Некурящий Митяй хлопнул себя по лбу:
— Целый блок у меня валяется на полке — Славке ещё приготовил.
«Славка, — вспомнил Карл, — Гоголь просил сообщить, когда тот будет поблизости».
— А я тут на днях прихожу домой, в магазин ходил. Хлеб надо? Надо. Сигареты надо? — Надо… Ну, не может она…
— Бедненький, — отозвалась женщина. — Я что, — за духами тебя гоняю? Шанель Коко?
— Коко, коко, — миролюбиво ответил Колька и вдруг разозлился: — Вот так всегда — молчит, молчит, а потом встрянет, как в лужу…
— Коль, ты что-то рассказывал, — напомнил Карл.
— Да, извини. Вот ты меня понял. Прихожу из магазина, — мужик незнакомый, седой такой, в зелёной куртке, сидит на колоде, улыбается. На бомжа, вроде, не похож.
— Чего тебе? — говорю.
— Я, Николай, помочь вам хочу, — это он отвечает. — Как же ты мне поможешь? Коров будешь доить? Или бабу мою огуливать? Молчит, улыбается. — Ты откуда, спрашиваю. — А тот махнул рукой — то ли на Галузино, то ли на Симоново… Чудной какой-то. Явно не в себе. — Нет, говорю, у меня никакой работы. Да и платить нечем.
— А он? — спросил Карл, волнуясь.
— А он — ничего. Кивнул и ушёл. След простыл.
— Дурак ты, Коля, — сказал Карл.
— Я, Колька, устал тебе говорить, — Сашка снял очки и смотрел на Кольку, как на телеэкран, где изо дня в день происходит одно и то же, глупое и неловкое. Тебе всё — Божья роса. Продай стадо, оставь самых лучших, купи минизавод — йогурт делай, с клюквой, брусникой…
— Вот ты меня понял, Саня, ты всё правильно говоришь, я обязательно это сделаю, прямо весной. Вот только дожить надо, чтоб кормов хватило…
Сашка махнул рукой.
— И снова пред тобой возник, — медленно произнес Карл, — закон: лепить себя из грязи, без Божьей помощи, без связи, без пуповины, чёрт возьми…
— Вот ты, Карлик, правильно сказал, сам сочинил? Верно так схвачено, молодец.
— Николай, — повеселевшим голосом окликнула женщина, — мне легче. Спасибо Вам, — кивнула она Сашке. — Налей мне, Николай, рюмку и угости товарищей брусникой да клюквой.
— Сам знаю, — недовольно ответил Колька. — Может, ты выползешь к нам, и сядешь за стол, как человек?
Женщина постреляла глазами в Митяя, в Сашку, в Карла.
— Мне и здесь хорошо. Рюмку давай.
Митяй заторопил:
— Сашка, ты зачем приехал, водку жрать? Давай, показывай. Нам засветло лучше выбраться.
Колька обрадовался фильму:
— Вот ты, Саня, молодец, пусть она посмотрит, пусть узнает, какой я на самом деле.
— Больно надо. А то я не знаю. Налей лучше.
Что-то не ладилось со звуком, потом с изображением. Сашка копался в телевизоре, козлики подпрыгивали, били головами по рукам… Наконец, замерцали и поплыли титры, распахнулось название: «Пастух своих коров».
— Вот ты молодец, Саня, точно придумал.
— Это Борисыч придумал.
— Всё равно. Молодцы оба. И ты, Митяй, молодец. Только, пока не началось, останови, Саня. Я сбегаю, мне там надо, минут на пятнадцать… Лида, — сменил он интонацию, — сделай чай, что ли… С брусникой.
Фильм останавливали раз восемь, по Колькиной хозяйственной нужде, Сашка, в конце концов, не выдержал:
— Мы, Колька, это видели. И много раз. Хотели с тобой посмотреть, может, подсказал бы что… Не получилось. Ладно, сам досмотришь. На досуге, а нам пора.
— Куда так рано, — расплывалась повеселевшая Лида. — Давайте, господа, ещё по рюмашке. Кино посмотрим, потанцуем, — она потрепала Карла по щеке: — А вы, Борисыч, ничего…
Сашка поперхнулся.
— Ребята, я сейчас, в последний раз, — попросил Колька.
Он вышел и тут же притащил тяжёлый мешок.
— Здесь коза. Я её порубал помельче. Разберётесь.
— Мне — не надо, — пожал плечами Митяй.
А Карл был доволен: приедет домой, и забудет про Кольку, про снег, про сусанинские ели — но долго будет витать в кухне грустный запах козы…
Уехали в темноте.
— Блин, — ругнулся Сашка. — Фильм вытащил и унёс с собой. Ну что ты будешь делать… Хоть возвращайся.
— Ты что, не понял, — строго сказал Митяй. — Он всё равно не стал бы смотреть.
Митяй вольно рыскал по дороге, сшибал кусты, бузину и ольховник. На полпути въехали в хрустнувший наст и провалились передними колёсами в чёрную жижу.
— Твою мать… — протянул Митяй чуть ли не с восхищением.
— Задок — передок, — откликнулся весёлый Карл.
— Нет, только передок, — осмотрел Митяй. — Ладно. Танки грязи не боятся. Давай, Санька, вытягивай трос. Вот только за что зацепиться…
«Лебёдка», — догадался Карл.
— А вон берёза, метрах в пятнадцати. Дотянется?
— Дотянуться она дотянется, — прикинул Сашка. — Только берёзка твоя не выдержит. Тонкая.
— Мажем? — горячился Карл.
— Родственники, кончай ругаться, — Митяй сосредоточенно потянул трос к берёзе.
С глянцевой еловой лапы сполз тяжёлый ком снега, с тупым стуком упал у подножья. Мелкие звёзды кололи глаза, как наледь на ресницах.
Карл трезвел и думал с досадой о своей бесполезности в любой жизненной ситуации.
