— Чего ради? — сказал Нэш Мерксу.
— Джиму, — ответил вместо него мальчик. — Конфеты Джиму.
— Вот так, — сказал Меркс. — Он решил поделиться конфетами.
Нэш заглянул в пакет и увидел шоколадные батончики, яблоки и засахаренный изюм.
— Тебе не кажется, Кельвин, что это уже чересчур? Чего он добивается — хочет отравить меня?
— Ничего он не добивается, — сказал Меркс. — Он тебя просто жалеет — ты тут один и так далее. Есть ты их не обязан.
— Понятно, — сказал Нэш, глядя на мальчика и думая о том, как бы прожить этот день. — За добро нужно платить добром, так ведь?
Это было невыносимо. Едва выйдя в поле, Нэш понял, что дня ему не продержаться, и, если он не придумает, как себя остановить, мальчик не доживет до вечера. Он положил на тележку камень, взялся за второй и, разжав пальцы, услышал глухой стук о землю.
— Что-то мне нездоровится, — сказал он Мерксу. — Что-то не по себе.
— Грипп кругом, может, и подхватил, — сказал Меркс.
— Ага, наверное. Видимо, у меня грипп.
— Ты слишком много работаешь, Нэш, вот в чем дело. Ты вымотался.
— Пойду прилягу на час-другой. Может, после обеда оклемаюсь.
— Даже не думай. Лежи весь день. Какой смысл так стараться? Никакого смысла. Отлежись, восстанавливай силы.
— Ладно. Приму аспирина и залягу в постель. День терять, конечно, не хочется. Но ничего не поделаешь.
— Про деньги не думай. Десять часов я тебе припишу. Будем считать это бонусом за присмотр за ребенком.
— Нет нужды.
— Конечно, нужды нет, но я все равно это сделаю. Может, оно все и к лучшему. День сегодня слишком холодный для Флойда-младшего. Если бы мы здесь торчали весь день, еще до смерти застудился бы.
— Ага, ты прав.
— Еще бы не прав. В такую погоду ребенок может до смерти застудиться.
Пока Нэш возвращался к фургону вместе с Мерксом и мальчиком, в голове от странных последних слов Меркса стоял гул, а когда он вошел в кухню, то понял, что ему и впрямь плохо. Все тело болело, мышцы ослабли, как при высокой температуре. Это было непостижимо: едва только Меркс произнес слово «грипп», Нэш действительно заболел. Видимо, слишком устал, подумал он, израсходовал силы. Израсходовал настолько, что не в состоянии сопротивляться даже словам.
— Тьфу ты черт, — уже повернувшись, чтобы уйти, вдруг сказал Меркс, хлопнув себя по лбу. — Чуть не забыл тебе сказать.
— Сказать? — удивился Нэш. — Что сказать?
— Про Поцци. Я вчера позвонил в больницу спросить, как он, и сестра сказала, что его там больше нет.
— Нет. В каком смысле?
— Ушел. Ушел насовсем. Встал с постели, оделся и ушел.
— Не вешай мне лапшу на уши, Кельвин. Джек умер. Умер две недели назад.
— Нет, сэр, не умер. Поначалу и впрямь казалось, что плохо дело — что правда, то правда, — но потом он поправился. Наш прохвост оказался крепче, чем мы думали. А теперь уж и совсем оклемался. По крайней мере достаточно, чтобы встать и уйти из больницы. По-моему, тебе нужно про это знать.
— Знать я хочу только правду. Больше мне ничего не нужно.
— Ну так я и говорю правду. Джек Поцци ушел, и больше можешь о нем не думать.
— Тогда разреши мне самому позвонить в больницу.
— Не могу, и ты это знаешь. Никаких звонков, пока не выплатишь долг. При твоих темпах ждать уже недолго. Потом звони куда хочешь. Насколько я понимаю, потом можешь сесть и болтать хоть до второго пришествия.
Нэш приступил к работе только через три дня. Первые два он проспал, открывая глаза, если в фургон приходил Меркс, который приносил аспирин, чай или банку супа, а когда в голове прояснело и он обнаружил, сколько потеряно времени, то понял, что сон был необходим, но не только из-за простуды ради восстановления сил, а это он сам отдал себе приказ. Мальчишка что-то изменил в нем, и не будь этой спячки, этих сорока восьми часов, на которые он сбежал от себя и собственных мыслей, то, вполне возможно, скоро проснулся бы утром кем-то совсем другим. Сон был будто коридор от одной жизни в новую, будто короткая смерть, когда демоны успели снова разжечь свое адское пламя и в нем и погибнуть. Не то чтобы они вовсе исчезли, но стали теперь нечеткими и в этом бесформенном своем нынешнем состоянии расползлись, стали невидимыми, стали частью тела, будто кровь или хромосомы, заливая его огнем. Нэш не знал, хуже ему теперь или лучше, но бояться их он перестал. Это было самое главное. Он ринулся в пылающий дом, спас себя из огня и теперь, это сделав, не боялся нового пожара.
Утром на третий день Нэш проснулся голодным и, шатаясь от слабости, встал с постели и двинулся в кухню, и пусть он еле стоял, однако знал точно, что голод хороший знак, и если он захотел есть, то, значит, выздоравливает. Роясь в ящиках в поисках чистой ложки, Нэш случайно наткнулся на обрывок бумаги с номером телефона и, вглядываясь в детский, незнакомый почерк, совершенно неожиданно вспомнил о девушке. Это она в какой-то момент записала ему свой номер шестнадцатого октября на их вечеринке, сообразил Нэш, но не сразу припомнил имя. В голове вертелось что-то (Тамми, Китти, Типпи, Кимберли), но только секунд через тридцать или сорок его осенило: Тиффани. Только она может мне помочь, подумал Нэш. Такая помощь обойдется недешево, но разве это имеет значение, если он наконец узнает правду? Поцци тогда ей понравился, даже, кажется, очень понравился, и если ей все рассказать, то есть шанс, что она согласится позвонить в больницу. Больше ничего и не нужно — лишь один телефонный звонок. Она выяснит, был ли у них такой пациент Джек Поцци, а потом напишет письмо, коротенькое письмо, где доложится, что она выяснила. Конечно, оно обязательно пройдет через Меркса, но рискнуть стоит. Письма от Донны, кажется, не распечатывались. По крайней мере, конверты он получал заклеенные, так что с какой стати Меркс вдруг решит открыть и проверить письмо от Тиффани? Попытаться в любом случае стоило. Чем больше Нэш думал об этом, тем лучше ему казался свой план. Что он теряет тут кроме денег? Он сел за стол и пил чай, пытаясь себе представить, как это все будет, когда приедет девушка. Не успел он придумать, что ей сказать, как ощутил эрекцию.
Меркс на этот раз согласился не сразу. Когда Нэш сказал ему, что хотел бы пригласить девушку, на лице охранника отразилось изумление, сменившееся через секунду глубоким разочарованием. Вид у него стал такой, словно Нэш серьезно его в чем-то подвел, словно нарушил некое молчаливое соглашение, существовавшее между ними, и Кельвин не пожелал без боя сдать позиции.
— Какая глупость, — сказал он. — Девятьсот долларов за не пойми что. Девять рабочих дней, Нэш, девяносто часов. Не стоит оно того. Столько пахать, только чтобы пощупать девку. Да понятно — не стоит того. Ты же умный парень, Нэш, не к лицу тебе, как ты не понимаешь!
— Я не спрашиваю у тебя отчета, как ты тратишь свои деньги, — сказал Нэш. — И не твое дело, на что мне тратить свои.
— Да просто тошно смотреть, как кто-то делает из себя дурака, вот и все. Особенно когда и нужды-то нет.
— У нас с тобой, Кельвин, нужды разные. По условиям соглашения я могу просить хоть черт знает что. Так записано в договоре, и не твое дело мне указывать.
Аргумент оказался веский, и Меркс, продолжая недовольно ворчать, все-таки разыскал ему девушку. Приехать она должна была десятого, то есть меньше чем через неделю после того, как Нэш нашел в ящике бумажку, и это было очень хорошо, потому что после беседы с Мерксом Нэш больше ни о чем другом не мог думать. Ждать оставалось недолго, когда Нэш признался себе в том, что решил ее пригласить не только ради правды и Поцци. Подтверждением тому была повторявшаяся эрекция, и несколько дней подряд его мучил то страх, то нетерпение, и вел он себя как подросток, ошалевший от гормональных бурь. Он не видел женщины с того дня в середине лета в Беркли, когда в последний раз обнимал рыдающую Фиону, и, возможно, это было в порядке вещей, что грядущий визит неизменно связывался у него с мыслями о сексе. В конце концов, для Тиффани это была работа. Она так себе зарабатывала на жизнь, и уж коли он ей все равно платит, то почему бы и не трахнуться за те же деньги? Разговору не помешает, займет минут двадцать — тридцать, а ночь все равно пришлось купить целиком, чтобы высвободить время ей на поездку. Так зачем его тратить впустую? Пусть он ее вызвал по одной причине, но время принадлежит ему, и он проведет его с пользой.
Вечер десятого выдался холодный, похожий больше на зимний — над полем дул резкий и сильный ветер, а над головой высыпали звезды. Приехала девушка — в меховой шубке, румяная, с влажными, блестевшими от холода глазами, — и на этот раз она показалась Нэшу красивее, чем он запомнил, хотя, наверное, дело было только в румянце.
Одета она была скромнее, в белый свитер с горлом, синие джинсы, шерстяные гетры, те же самые, высоченные шпильки, и все вместе это выглядело куда приличнее, чем вульгарный наряд, в каком она явилась к ним в октябре. Она показалась ему даже будто бы старше, одним словом, почти понравилась, так что Нэш смотрел на нее в этот раз без неловкости.
