К счастью, всю эту свою речь он произнес с такой искренней страстью, что при всем желании принять ее можно было только за розыгрыш. Нельзя человека так всерьез оглоушить и ждать, что тебе поверят, так что спасла Нэша его же запредельная глупость. Девица, решив, будто он болтун и не прочь повалять дурака, не заткнула его в ту же секунду (что непременно сделала бы, прими все всерьез), но оценила юмор, улыбнулась и даже подыграла.
— С удовольствием поживу здесь с тобой, радость моя, — сказала она. — Ты только договорись с Регисом, и я переберусь к тебе хоть завтра утром.
— Кто такой Регис? — сказал он.
— Это, знаешь ли, тот самый парень, который мне назначает свидания. Мой котик.
Услышав это, Нэш понял, что наговорил глупостей. Однако веселый тон давал ему шанс, давал возможность избежать неминуемого позора, и потому он скрыл то, что сейчас почувствовал (обиду, разочарование, боль, причиненную ее словами), вскочил обнаженный с постели и, потрясая кулаками, завопил как будто бы в гневе.
— Да! — закричал он. — Сегодня же убью этого мерзавца, и ты будешь моя навеки.
Тогда девица засмеялась, и смех у нее был такой, будто она в глубине души давно хотела услышать такие слова, и, как только Нэш ее понял, его тотчас пронзило горечью. Он почувствовал ее вкус и тоже начал смеяться, тоже изображая роль веселого персонажа в комедии унижений. Тут он вдруг вспомнил о Поцци. Мысль была неожиданной, будто удар тока, и Нэш едва не свалился с постели. За два часа он ни разу не вспомнил о Джеке и теперь помертвел, ужаснувшись своему эгоизму. Он резко оборвал смех, нырнул в штаны и принялся одеваться, как в пожарке, услышав сигнал тревоги.
— У нас только одна проблема, — сквозь смех сказала девица, все еще продолжая игру. — Что будем делать, когда вернется Джек? Тесновато здесь будет, а? А он тоже хороший парень, так что, может, мне захочется и у него в комнате поночевать. Что ты тогда будешь делать? Будешь ревновать или как?
— Вот что, — сказал Нэш, и голос его сразу стал мрачным и жестким, — Джек не вернется. Он исчез уже почти месяц назад.
— Как это исчез? По-моему, ты сказал, что он улетел в Техас.
— Глупости. Нет никакого проекта, никакого техасского миллионера, ничего. На следующий день после нашей вечеринки Джек попытался бежать. Утром я нашел его возле фургона. С проломленным черепом, без сознания… лежал там в луже кровищи. Скорее всего, он умер, но точно не знаю. Затем я тебя и позвал, чтобы ты это выяснила.
Тут он рассказал ей все, с самого начала — про Поцци, про покер, про стену, — но он столько уже наплел ей за ночь, что она не поверила ни единому слову. Она посмотрела на него так, будто он спятил, будто он был сумасшедший и нес какой-то бред про лиловых человечков на летающих блюдцах. Однако Нэш не замолчал, и через некоторое время ей стало страшно. Не сиди она голая в постели, то, наверное, сбежала бы, но сейчас она была вся в его власти и потому выслушала весь подробный рассказ о том, что сделали с Поцци, до того отвратительный и ужасный, что в конце концов закрыла лицо и заплакала, и ее худая спина содрогалась от горьких рыданий.
Да, сказала она. Она позвонит в больницу. Честное слово, она позвонит. Бедный Джек. Конечно, она позвонит в больницу. Господи Боже, бедный Джек. Господи Боже, бедный Джек, Пресвятая Матерь Божья. Она позвонит в больницу и напишет ему письмо. Черт бы их всех побрал. Конечно, она все сделает. Бедный Джек. Пропади они все пропадом. Миленький Джек, Господи, бедная Матерь Божья. Да. Она это сделает. Честное слово. Сразу, как только вернется домой, сразу же позвонит. Да, ей можно верить. Господи Господи Господи Господи. Она все сделает. Честное слово, все сделает.
От одиночества сходишь с ума. Всякий раз, когда Нэш думал о девушке, он в первую очередь вспоминал эти слова: «от одиночества сходишь с ума». Он повторял их про себя так часто, что скоро они начали утрачивать смысл.
Он так и не получил от нее письма, но ее не винил. Он знал, что девушка выполнила обещание, верил и потому не отчаивался. Наоборот, ему стало немного легче. Он сам не знал, как это объяснить, но день ото дня жить было веселее — такого оптимизма в нем здесь не было никогда, даже в самые первые дни.
Спрашивать Меркса, куда тот подевал письмо, не было никакого смысла. Меркс все равно не сказал бы, и Нэш не хотел без нужды сеять лишние подозрения. Скоро он все выяснит сам. Теперь Нэш был в этом уверен, и уверенность придавала сил прожить еще один день. «Всему свое время», — говорил он себе. Сначала узнай, что такое смирение, а потом узнаешь и правду.
Стена между тем строилась. Когда был закончен третий ряд, Меркс сколотил деревянные козлы, и теперь приходилось поднимать камни наверх по ступенькам шаткой конструкции. Темп работы замедлился, однако потеря с лихвой окупалась той радостью, которую Нэш чувствовал каждый раз, поднявшись над землей. Приступив к четвертому ряду, он иначе увидел стену. Теперь стена была выше человека, выше высокого человека, каким был Нэш, и то, что теперь она не заслоняла обзора, оставив ему один маленький пятачок, казалось событием. Все его отдельные камни, которые он перетаскал, вдруг сложились в настоящую стену, и это было прекрасно, пусть заплатить за это пришлось нелегким трудом. Теперь, когда Нэш останавливался взглянуть на плоды своего труда, он приходил в почти благоговейный трепет.
Он почти не брался за книги не одну неделю подряд. Потом как-то вечером в конце ноября взял в руки Фолкнера («Шум и ярость»), открыл наугад и наткнулся на фразу посреди предложения: «…пока не устал от себя так, что однажды решился сыграть вслепую, поставив на карту все».
Воробьи, кардиналы, гаечки, голубые сойки. Только они теперь и остались в лесу. И вороны. Ворон Нэш полюбил больше всех. Они часто слетали на поле, оглашая воздух своими гортанными, странными криками, и Нэш всякий раз прерывал работу посмотреть, как они пролетают над головой. Он полюбил неожиданность, с какой они исчезали и появлялись, будто бы когда вздумалось.
По утрам до работы Нэш выходил из фургона постоять, посмотреть на лес, где теперь за деревьями стал виден дом Флауэра и Стоуна. Иногда, впрочем, его заслонял туман. В туман стена исчезала, и Нэш долго всматривался в серую пелену, отыскивая в ней контуры серых камней.
Раньше он никогда не думал, что его в жизни ждет великое предназначение. Он всегда жил как все, ни о чем другом не помышляя. Теперь постепенно он приходил к мысли, что всю жизнь ошибался.
Именно в это время Нэш начал вспоминать коллекцию Флауэра: все носовые платки, очки, кольца и прочий дурацкий хлам. Примерно каждые два часа что-нибудь да всплывало в памяти. Нэш не понимал сам себя, не знал, что подумать, и нервничал.
По вечерам перед сном он теперь начал записывать, сколько камней уложил за день. Цифры были для него не важны, однако дней через десять-двенадцать ему стал нравиться сам процесс, и скоро он читал свои записи почти с тем же удовольствием, с каким когда-то читал в утренней газете отчет о боксерских матчах. Поначалу он себе говорил, будто ему нравится вести подсчет статистики ради, но спустя некоторое время почувствовал, что причина глубже, что он будто пытается так отследить свой путь, не дает себе затеряться в прошлом. В начале декабря он уже знал, что это его дневник, его путевой журнал, где цифрами он записал свои самые потаенные мысли.
По вечерам в фургоне он слушал «Женитьбу Фигаро». Иногда, когда начиналась одна из самых красивых арий, он представлял себе, будто это поет для него Джульетта, будто слушает ее голос.
Холод мешал жить меньше, чем он ожидал. Даже в самую плохую погоду, поработав час, он скидывал куртку, а к полудню нередко вовсе оставался в одной рубашке. Меркс, в своем толстом пальто, стоял и дрожал от ветра, а Нэш его почти не замечал. Ему не было холодно, и порой он думал, не жар ли опять у него.
Однажды Меркс предложил брать джип, чтобы перевозить камни. Больше загрузишь, сказал он, и работа пойдет быстрее. Однако Нэш отказался. Мотор тарахтит, сказал он, будет отвлекать. Кроме того, Нэш уже привык к тележке. Полюбил свои медленные с ней прогулки и постукивание колес.
— От добра добра не ищут, — сказал он.
В один из дней на третьей неделе ноября Нэш прикинул, что можно опять выйти в ноль к своему дню рождения, то есть к тринадцатому декабря. Для этого пришлось бы с чем-то расстаться (например, урезать расходы на кормежку, отказаться от газет и сигар), но мысль ему понравилась, и он решил попытаться. Если ничего не случится, он получит свободу ровно в тот день, когда ему исполнится тридцать четыре года. Затея была непростая, однако Нэш, подчинив все одной цели, обнаружил даже, что так легче сосредоточиться на работе.
Теперь каждое утро начиналось у них с того, что они с Мерксом производили расчеты, проверяя и перепроверяя, учитывая каждый минус и каждый плюс, чтобы все точно сошлось. Потому, закончив вечером двенадцатого декабря рабочий день, он точно знал, что назавтра в три часа дня его долг будет выплачен. Однако уходить сразу он не собирался. Он заранее уведомил Меркса, что просит о продлении контракта для того, чтобы заработать себе на дорогу, и поскольку сумма была подсчитана (на автобусы, на самолет в Миннесоту и рождественские подарки), то договор продлился всего на неделю. Выходило до двадцатого декабря. Первое, что Нэш сделает, выйдя отсюда, это сядет на автобус, съездит в Дойлстаун в больницу, и если Поцци там не было, то сразу же обратится в полицию. Возможно, ему придется задержаться на время следствия, но вряд ли это займет больше нескольких дней, думал он, может быть, день или два. При удачном стечении обстоятельств Нэш попадет в Миннесоту в канун Рождества.
