— Э, нет. Не сюда. Вон туда! — я указываю на пустой стол в самом углу. Он дальше всего от моего прежнего стола, и есть надежда, что я ничего не услышу.
— Ну, перестаньте, мистер Янковский, — говорит Розмари и обходит кресло, чтобы оказаться ко мне лицом. — Так не может продолжаться вечно.
— Почему это не может? А что, если «вечно» закончится для меня на той неделе?
Она упирает руки в боки:
— Да вы хоть помните, из-за чего сердитесь?
— Еще как помню. Он врал.
— Вы снова о слонах?
Вместо ответа я поджимаю губы.
— Но ему-то так не кажется.
— Что за вздор! Уж если человек врет, то он врет.
— Он старый человек.
— Он лет на десять моложе меня, — отвечаю я, возмущенно выпрямляясь.
— Ох, мистер Янковский… — Розмари вздыхает и возводит очи горе, как будто взывая о помощи, а потом садится на корточки и накрывает мою ладонь своей. — А я-то думала, мы с вами друг друга понимаем.
Я хмурюсь. Она играет явно не по правилам.
— Может быть, он в чем-то и не прав, но он не врет, — произносит Розмари. — Он действительно верит, что носил воду для слонов. В самом деле.
Я не отвечаю.
— Когда вы становитесь старше — я не о вас, а вообще, ведь все стареют в разное время — то, о чем вы думаете и к чему стремитесь, начинает казаться частью вашей жизни. Вы начинаете верить в свои фантазии, сами того не ведая. Они становятся частью вашего прошлого, и если кто-то говорит вам, что вы врете, вас это не может не оскорбить. Ведь вы даже не помните, с чего все началось. А вас вдруг ни с того, ни с сего обзывают лжецом. Может, вы и правы относительно подробностей, но теперь-то вы понимаете, почему мистер Макгинти так обиделся?
Я сердито утыкаюсь взглядом в колени.
— Мистер Янковский, — мягко продолжает она, — давайте я вас все-таки отвезу за тот стол, где сидят ваши друзья. Ну, пожалуйста. Сделайте милость.
Ну, не восхитительно ли? Впервые за столько лет женщина просит меня сделать милость, а меня мутит от самой этой мысли?
— Мистер Янковский!
Я гляжу на ее нежное лицо, отделенное от моего всего двумя футами. Она смотрит прямо мне в глаза и ждет ответа.
— Ну, так уж и быть. Но только не просите, чтобы я с ними разговаривал, — говорю я, с отвращением отмахиваясь.
И я ни с кем не разговариваю. Сижу и слушаю, как Старый Врун Макгинти вещает о чудесах цирка и о том, как мальчиком помогал циркачам, а седовласые старушки внимают, склоняясь к нему все ближе, и глаза их затуманиваются от восхищения. Я просто-таки впадаю в неистовство.
Едва открыв рот, чтобы возразить, я встречаюсь взглядом с Розмари. Она заправляет салфетку за воротничок какой-то старухе в противоположном конце столовой. Но смотрит при этом на меня.
Я снова закрываю рот. Надеюсь, она заметила, как я стараюсь.
Она заметила. Подойдя ко мне, чтобы отвезти обратно после того, как мне принесли (и вскоре унесли обратно) коричневый пудинг, политый сверху растительным маслом, она наклоняется и шепчет:
— Я знала, что у вас получится, мистер Янковский. Знала.
— Да-да. Но мне было нелегко.
— Но ведь так лучше, чем сидеть за столом одному, правда?
— Возможно.
Она вновь возводит очи горе.
— Ну ладно, вы правы, — нехотя говорю я. — Так лучше, чем сидеть одному.
Уже шесть дней прошло с тех пор, как Марлена повредила ноги, но ее до сих пор не видно. Август тоже больше не приходит обедать на кухню, так что я сижу за столом один как перст. Когда я натыкаюсь на него во время обхода в зверинце, он вежлив, но отчужден.
Что касается Рози, то ее в каждом новом городе возят во время циркового парада в фургоне для бегемота, а потом показывают в зверинце. Она научилась переходить за Августом из слоновьего вагона в зверинец, а он, в свою очередь, перестал лупить ее почем зря. Она трусит рядом с ним, он же ведет ее, загнав ей поглубже крюк под переднюю ногу. В зверинце она стоит за веревочным заграждением, очаровывая толпу и принимая угощение. Дядюшка Эл не говорит ничего определенного, но, судя по всему, пока больше не собирается вводить номер со слоном.
Чем дальше, тем больше я беспокоюсь о Марлене. Каждый божий день, подходя к кухне, я надеюсь, что мы с ней наконец увидимся. И сердце сжимается всякий раз, когда ее там вновь не оказывается.
Еще один долгий день где-то у черта на куличках подходит к концу — когда катишься по железной дороге, все города на одно лицо — и Передовой отряд готовится отчаливать. Я валяюсь на постели, почитывая «Отелло», а Уолтер на своей раскладушке читает Вордсворта. Рядом с ним примостилась Дамка.
Вдруг она поднимает голову и рычит. Мы с Уолтером тут же вскакиваем.
В дверном проеме показывается большая лысая голова Графа.
— Док! — зовет он меня. — Эй, Док!
— Привет, Граф. Чем могу служить?
— Нужна твоя помощь.
— Без вопросов. В чем дело? — я откладываю книгу в сторону и оглядываюсь на Уолтера, который с трудом прижимает к себе извивающуюся Дамку. Она все еще порыкивает.
— У нас там Верблюд занемог, — шепотом говорит Граф. — Плохо ему.
— Плохо с чем?
— С ногами. Совсем не слушаются. Он их вроде как роняет. И руки не лучше.
— Он пил?
— Сейчас — нет. Но разницы никакой.
— Вот черт. Граф, ему нужно показаться врачу.
Граф морщит лоб:
— Так я для того и пришел.
— Граф, я не врач.
— Ты же лечишь зверей?
— Ну, это совсем другое дело.
Я оглядываюсь на Уолтера, но тот делает вид, что увлечен чтением.
Граф выжидательно моргает, глядя на меня в упор.
— Послушайте, — произношу наконец я. — Если ему плохо, давайте я поговорю с Августом или с Дядюшкой Элом, чтобы в Дубьюке вызвали врача.
— Они не станут вызывать ему врача.
— Почему?
Граф выпрямляется, пылая праведным гневом.
— Вот черт! Ты что, совсем ничего не понимаешь?
— Но ведь если у него и в самом деле что-то серьезное, они наверняка…
— Сбросят его с поезда, и все дела! — решительно заканчивает за меня Граф. — Вот если бы он был зверем…
Я тут же понимаю, что он прав.
— Ладно. Я сам вызову ему врача.
— Как? У тебя есть деньги?
— Ну… ну, нет, — ошарашено отвечаю я. — А у него?
— Будь у него деньги, разве стал бы он лакать джейк и сухой спирт? Ну, пойдем, хотя бы глянешь. Старик же из кожи вон лез, чтобы тебя выручить.
— Знаю, Граф, знаю, — быстро отвечаю я. — Вот только не понимаю, чем могу помочь.
— Ты же врач. Хотя бы глянешь.
Вдали слышится свисток.
— Пойдем, — говорит Граф. — Через пять минут отправляемся.
Мы идем в вагон, где едет шапито. Все до единой лошади уже на местах, а рабочие Передового отряда вовсю поднимают сходни, забираются в вагоны и закрывают двери.
— Эй, Верблюд! — кричит в открытую дверь Граф. — Я привел тебе Дока.
— Якоб? — доносится изнутри хриплый голос.
Я вскакиваю в вагон и, попривыкнув к темноте, различаю в углу Верблюда, привалившегося к груде мешков с кормом. Подойдя, я опускаюсь перед ним на колени:
— Что случилось, Верблюд?
— Кто ж его разберет, Якоб. Проснулся я пару дней назад и понял, что ноги меня совсем не слушаются. Что-то я их даже толком не чувствую.
— А ходить можете?
— Чуть-чуть. Вот только колени приходится задирать высоко, а то ноги как ватные. — Голос его опускается до шепота. — Но это не все, знаешь ли, — продолжает он. — Кое-что еще у меня не в порядке.
— Что еще?
Глаза его расширяются от страха.
— Ну, по мужской части. Ничего не чувствую… ну, спереди.
Поезд медленно трогается и покачивается, пока натягиваются сцепки.
— Отправляемся. Давай-ка выходи, — командует Граф, похлопывая меня по плечу. Он подходит к двери и манит меня к себе.
— Я проеду этот перегон с вами, — протестую я.
— Нельзя.
— Почему?
— Если кто прознает, что ты якшаешься с рабочими, то тебя — хотя скорее их — отсюда сбросят.
— Черт возьми, Граф, разве ты не из охраны? Скажи им, чтобы держали язык за зубами.
— Я еду в основном составе. Это участок Черныша, — манит он меня все настойчивей. — А ну, пошел!
Я смотрю в глаза Верблюду. В них читается страх, даже мольба.
— Мне нужно идти, — говорю я, — но в Дубьюке я вернусь. Все будет в порядке. Вызовем вам врача.
— Денег-то у меня нет.
— Ничего, разберемся.
— А ну, пошел отсюда! — кричит Граф.
Я кладу старику руку на плечо.
— Что-нибудь обязательно придумаем. Договорились?
Верблюд моргает слезящимися глазами.
— Договорились?
Он кивает. Всего один раз.
Я поднимаюсь с колен и шагаю к выходу.
— Вот те на! — пейзаж проносится мимо с такой скоростью, что я не верю своим глазам. — А поезд-то разгоняется куда быстрей, чем я думал.
— И дальше будет в том же духе, — добавляет Граф, кладя квадратную ладонь мне на шею и выпихивая меня из вагона.
