Черепанов свое царствие бросает…
Осиротеет народ.
Как тут не кручиниться?!
Как тут гудом не гудеть?!
Явился к Семену Черепанову его главный телохранитель, центральный погонщик скоростных верблюдов, генералиссимус Васька Шелапутный, кинулся в президентские ножки.
— Не бросай нас, Семен Черепанов! — запричитал яростно.
— Все, Васютка, все! — ответил ему Черепанов. — Поблядовал я, поцарствовал. Пора и честь знать. Возвращаюсь к жене и деткам. А ядерный чемоданчик я в Москву-реку кинул. Так что, Васек, бессилен я теперь. Хоть веревки из меня вей… А верблюдов и слонов моих отдайте простым россиянам. Таково мое завещание.
Возрыдал горестно преданный генералиссимус Васька Шелапутный и, покачиваясь маятником, выбежал из покоев.
Семен Черепанов хотел, было уже уходить восвояси, но тут в покои пожаловал весь генералитет, специальные народные депутаты и даже сам Патриарх Московския и Белыя Руси Никонор-2.
Никонор-2 с хряском стукнул пудовым посохом о дубовый паркет, пропел басом:
— Гой еси, ты Семен Красно Солнышко! Не бросай свой люд в сиротстве и горести!
Потом вперед выступил самый главный генералиссимус Андрей Петрович Семизвездный, козырнул рукой в лайковой перчатке и отчеканил:
— Товарищ Главнокомандующий, из-за ядерного чемоданчика не стоит расстраиваться. Мы вам еще десять таких сделаем!
А тут как раз в палаты самый громкий глашатай забежал, Николка Петухов, Парамонов сын.
— В Шереметьево-2, - возгласил он, — прибывает канцлер Германии Эдмунд Кроль. Слон Бэмби подан! Скоростные верблюды накормлены и взнузданы.
Ну что тут было делать Черепанову?
Смахнул он с глаз сладкие слезы патриотизма, вышел к Спасской башне, кавалерийским прыжком запрыгнул в беседку на своем любимом слоне Бэмби.
Через несколько минут он отбыл в сопровождении трехста верблюдов в Шереметьево-2 на встречу с канцлером из железной Германии.
Эпилог
Качаясь на слоне Бэмби, Семен Черепанов радостно подумал:
“А свою прошлую жену Лизоньку можно и в гарем взять старшей женой. Молодых жен учить почтению. Сынка Пашеньку пора отдавать в гусарское училище. Пусть лямку потянет. Во имя отечества! А дочурку Верочку в Большой Академический театр в примы пристрою. Пущай поскачет вволю. Дело её девичье, стрекозиное”.
Капсула 4. ВЪЕЗД Г-НА МИТЮКОВА В НОВУЮ КВАРТИРУ
У нас теперь многие богатеют. Разбогател и Митюков. А как разбогател, так купил себе не квартиру, а квартирищу. Баба Митюкова в бархатном халате с золототканым драконом на спине шляется по бесчисленным комнатам, ан и заблудится. А заблудится — аукает:
— Ау, Митюков!
— Ау, Нинелюшка! — откликается Митюков.
Аукает Митюков, сам же думает — ведь кем я раньше был?
Шакалом последним был Митюков. Побирушкой!
Бывало, ползет Митюков без рук, без ног по заплеванному мрамору метро, культяшками горестно отталкивается, медяшки клянчит. Дадут — хорошо, не дадут — тоже не плохо.
Голову не отрывают и то благодать.
Теперь же Митюков — орел, красавец, гири тягает.
Нос у него римский, с горбинкой.
Ноги жилистые, слегка волосатые.
Слюной же Митюков цвикает через золотую расщелину зубов.
Дом у Митюкова теперь — чаша полная.
Всего вдосталь!
В ванне у него осетры плещутся, калорийную икру мечут.
По золотистому паркету коридора птица какаду скачет, яйца несет.
И жена у него — обаятельная сучка. Пухленькая!
А в одной особой комнатке у него гетеры в одних черных ажурных чулках на персидских коврах возлежат, кальян с марихуанкой посасывают.
Несколько раз на день заскочит к ним Митюков, выходит же счастливый, пошатываясь.
— Нинель! — кричит Митюков, — где мой малахитовый портсигар?
— Под боа! — ответно кричит Нинель.
— А акции “Сони”?
— В чемоданчике из крокодиловой кожи! — отвечает Нинель как-то мягко, воркующе. Любит она Митюкова. Когда же Митюков нищий был, — избивала его нещадно, морила голодом.
А теперь-то что не жить Митюкову?!
На ужин змеючек водяных — угрей лопает, два краника у него на кухне, из одного крепленое винцо льется, из другого сушнячок, для опохмелочки.
Верующим стал Митюков.
Ночью выходит он на площадь Красную, да как хлопнется на колени, там где погрязнее, чтобы гордыню свою смирить, на Кремлевских орлов молится.
— Благодарствую! — шепчут Митюковские губы.
…Скоро у нас все в стране станут такими же богатыми, как Митюков. Скоро во всех ваннах озорно заплещутся острорылые осетры. Скоро по все коридорам запрыгает веселая птица какаду.
— Нинель! — кричит Митюков, — где мое портмоне из турецкого сафьяна?
От избытка радости кричит Митюков, ответ-то ему известен.
— В собольем полушубке! — из дальней комнаты откликается жена, а потом заблудится и аукает:
— Ау, Митюков!
— Ау, Нинелюшка! — отзывается Митюков, а у самого слезы на глаза наворачиваются, слезы умиления.
“Последним шакалом был, — вспоминает Митюков, — а теперь-то, теперь…”
— Ау-у! — из дальней комнаты кричит жена.
“Только бы на гетер моих не набрела”, - с легкой тревогой думает Митюков, сам же кричит светлым голосом:
— Ау-у!
— Гу-гу! — сыто гогочет птица какаду, озорно цокая коготками по золоту паркета.
Капсула 5. СПАСАТЕЛИ СОЛНЦА
Однажды вечером, носильщик Казанского вокзала Александр Державин, принимая ванну у себя дома, прочитал в популярном журнале статью о гибели Солнца.
Обнаженный Державин выскочил из водной купели и заметался по просторной, “сталинской” квартире.
— Если Солнце погаснет, то и нам каюк! — горячечно шептали Державинские губы. — Амба!
Державин запахнулся в просторный махровый халат с надписью на спине по-китайски “Куриные окорочка” и выскочил на лестничную площадку.
Направо от Державина жил банкир Янтарский. Державин смело нажал на кнопку звонка. Телекамера считала перекошенное лицо человека. Охрана дала “добро”.
— Ну, чем порадуешь? — приветствовал носильщика банкир.
В одной руке он держал сочащийся жиром, зажаренный бараний бок, а в другой — копченого сига.
— Солнце гибнет! — сказал Державин, облизывая пересохшие губы.
— Ух ты, — удивился банкир и откусил большой кусок от бараньего бока.
— А за ним всем — амба! — фистулой взвизгнул носильщик.
— И мне, то есть?
— Всем!
— Мама! — прошептал банкир.
Янтарский повернулся, и не говоря ни слова, пошел в свою каминную залу. Его сопровождали дюжие охранники, шуты в спецкостюмах, приживалы с благодарными лицами, голые представительницы многих земных континентов. Двинулся за Янтарским и Державин.
Камин уютно потрескивал дровами из красного дерева.
Банкир опустился на персидский ковер. Челядь стала аккуратным полукругом.
Могучими руками банкир разодрал копченого сига на несколько кусков, один кусок оставил себе, другие кинул челяди.
Все стали есть.
— Придется новое солнце покупать, — спустя полчаса проворчал Янтарский.
— А денег хватит? — с надеждой выдохнул носильщик.
Челядь засмеялась.
…Со сложным чувством Державин покидал хлебосольную квартиру Янтарского. Вдруг, все-таки, не хватит денег?
Налево от двери банкира, за пожарным щитом, располагался потайной бункер главы кокчетавской мафии, почетного пахана города Солнцево Матвея Перепелицына, носившего прозрачное прозвище — Нож.
— А соседушка, проходи! — приветствовал его хозяин.
В полутемной прихожей бродили охранники в матросской форме, ленточки их бескозырок разлетались от дуновения японских вентиляторов. Сновали путаны. Звери и птицы невиданной красы пересекали воздушное и половое пространство. Сам же Нож, затянутый в черное трико, весь был в поту и красной пыли, он только что головой крушил кирпичи.
— Солнце гибнет! — запинающимся шепотом произнес носильщик.
— Вот оно, началось, — скривил тонкие губы Нож. — Это все придурки из Люберец. Допрыгались, качки!..
Носильщик возразил:
— Да нет! Оно само по себе гаснет!
— А ну-ка пойдем за мной! — приказал Нож.
Они вошли в огромную залу, всю залитую светом свечей, оплавляющихся в канделябрах.
В центре комнаты были настелены татами. На них, затянутые в черные трико, сидели паханы многих преступных группировок.
— Паханы, — отчетливо произнес Нож, и гулкое эхо филином заухало под высоченным мозаичным потолком. — Солнце гибнет!
Паханы тревожно заворчали.
— Кто сказал? — простужено выдохнул пахан Вошь.
— Этот человек, — Нож указал на Державина.
— Косит фраер! — гортанно крикнул пахан Мокрый.
