Пепельница упала ей на глаз.
— Сейчас опять скажут, что я в иллюминатор высовывалась, — жаловалась Машка утром. Фингал вокруг ее глаза был приятного лилового цвета и прекрасно гармонировал с Машкиной же фиолетовой футболкой. Сама Машка была зеленая, как надпись «Hong Kong» на той же футболке, тар; что большого цветового разброса в композиции не было. Машка придирчиво оглядела себя в зеркало и, не найдя в портрете колористических изъянов, пошла в кают-компанию накрывать завтрак.
— Не скажут, что высовывалась, — успокоили мы с Ленкой Машку, — там же еще лед маленький.
Машка подумала и согласилась. Замазать синяк тональным кремом она не догадалась, а ей никто не посоветовал, так как посчитали это само собой разумеющимся.
— Марья, — сказал капитан, — это уже даже не смешно.
— На меня пепельница ночью упала, — оправдалась Машка.
— О Боже, — сказал капитан, — хорошо, что не вертолет. На завтраке не было ревизора пушнины.
— Укачалась, наверное, — предположил капитан, — Марья, сходите к пассажирке, пригласите ее на завтрак. Уже все прошло. И синяк закрасьте там чем-нибудь, смотреть же на вас невозможно.
Ледокол действительно уже не качало: к утру он дошел до кромки ледовых полей, и льдины привычно и успокоительно скрежетали по корпусу, хотя в этих водах были еще слишком слабыми, чтобы дубасить судно по скулам или разворачивать его поперек прокладываемой трассы.
Машка постучалась в каюту к ревизорше. Ответа не было. Тогда она нажала на дверную ручку и вошла, вежливо позвав пассажирку по имени.
Наталья Степановна в надетом задом наперед спасательном жилете сидела прямо с ногами на столе и спала, приклонив голову на боковую стенку рундука.
— Наталья Степановна! — еще раз позвала Машка.
— А?! — вскинулась ревизорша и непонимающими глазами уставилась на Машку.
«Еще одна поехала», — поняла Машка и приготовилась отступать.
— Чего это вы на стол залезли? — спросила она, держась за ручку двери.
— А как ты вошла? — громким шепотом спросила ревизорша.
— Как-как, обычно, — сказала Машка.
— А я выйти не смогла ночью, — сообщила Наталья Степановна. «Слава Богу», — подумала Машка.
Сползая со стола и потягиваясь, ревизорша попросила:
— Помоги эту штуку расстегнуть, пожалуйста.
— Вы ручку не в ту сторону давили, наверное. Надо было вверх ее поднять, а вы, наверное, вниз нажимали, — догадалась Машка, понемногу расслабляясь: пассажирка, хоть и выглядела идиоткой в оранжевом спасательном жилете, надетом задом наперед, разговаривала тем не менее вполне нормально.
— Тьфу ты, черт, — сказала Наталья Степановна и повернулась к Машке спиной. — Помоги же мне наконец эту мерзость снять, я в ней вспотела вся.
Машка расстегнула жилет на спине ревизорши и поинтересовалась:
— А как же вы его надели-то?
— Через голову, — ответила пассажирка. «Нормально», — подумала Машка.
— Страшно было? — посочувствовала она.
Наталья Степановна, сворачивая жилет, обернулась на Машку:
— Синяк у тебя какой. Бодягой хорошо помогает.
— Это пепельница на меня упала, — сказала Машка и спросила во второй раз: — Страшно было?
Ревизорша взяла расческу и подошла к зеркалу.
— Вначале да, — сказала она, вытаскивая из головы шпильки и складывая их в рот, — а потом, когда крысы никуда убегать не стали, то уже нет.
— Какие крысы? — обалдела Машка.
— Ну, крысы же должны убегать, когда корабль тонет? Так вот, они не убегали. Пришлось на столе спать. Боюсь я их, — поведала ревизорша сквозь зажатые в зубах шпильки.
— Нету крыс на ледоколе, — сказала Машка, — нету.
Ей стало все ясно. В том числе и то, что Наталья Степановна этой ночью, устав бояться утопления корабля, все-таки лишилась разума. И Машка уже собралась незаметно покинуть каюту сумасшедшей женщины, чтобы рвануть быстрей в кают-компанию и обрадовать капитана свежей новостью, как Наталья Степановна, не поворачиваясь к Машке, спокойно возразила:
— Как это «нету», когда есть. Только в моей каюте штук восемь живут. Или десять.
— Гдеее?
— Да вон, в шкафу, в самом низу, — и кивнула на рундук.
Смутная догадка заскреблась в Машкином мозгу, но раньше, чем она оформилась в полноценную гипотезу, Машка кинулась к рундуку, распахнула дверь и сложилась пополам, заглядывая в самый нижний отсек.
— АААА!!! Закрой!! Закрой!! — ревизорша орала, стоя на столе, мгновенно вознесенная туда какой-то загадочной, вероятно, нечистой, силой: — ОНИ СЕЙЧАС ВЫЛЕЗУТ!!!
И они действительно вылезли. Хомяк, жена его Света и семеро почти уже взрослых их детей вышли из рундука, а потом, убедившись, что ничего вкусного и интересного им не предложат, зашли обратно и растворились в темных недрах.
— Как же вы с пушниной работаете, если хомяка от крысы отличить не можете! — бестактно и радостно заржала Машка. Она нисколько не огорчилась тому, что ревизорша, оказавшись не спятившей, лишила ее возможности сообщить капитану такую вкусную весть. Нашедшиеся и приумножившиеся хомяки заслонили собой предыдущую сенсацию, которая самоуничтожилась, не успев стать достоянием общественности.
— Я по песцам специализируюсь, — с достоинством ответила Наталья Степановна, сползая со стола, — это точно хомяки?
— Буфетчице срочно подняться в кают-компанию, — строго сказал проснувшийся вдруг матюгальник голосом вахтенного штурмана.
— Ой, блин, там же завтрак еще не кончился, — вспомнила Машка, — вы придете?
— Умоюсь только, — сказала пассажирка.
Машка ворвалась в кают-компанию и, празднично сияя фингалом, сообщила радость:
— Ревизорша хомяков нашла! Целых девять штук!
— Хорошо, что ты у нас всего одна такая, — сказал капитан и неопределенно добавил: — слава те, Господи.
— А где нашла? — поинтересовался главный механик, пытаясь выжать из пустого чайника хоть немного заварки.
— У себя в рундуке. Когда спасательный жилет доставала.
— А на черта она его доставала-то? — удивился капитан.
Машке стало вдруг неловко выдавать ревизоршу со всеми ее сухопутными страхами:
— Доставала, чтоб хомяков найти, — сказала она.
После завтрака дублер капитана тренировал пассажирку залезать в спасательную шлюпку. Половина экипажа собралась на навигационной палубе и с любопытством глядела вниз, где корячилась ревизорша: день сурка временно окрасился в свежие цвета.
И это была уже чистой воды случайность, что в тот же день на ледоколе сыграли учебную пожарную тревогу, и Наталья Степановна, наряженная в спасательный жилет теперь уже не задом наперед, а просто на левую сторону, бросалась то к одному, то к другому бегущему члену экипажа и с надеждой в голосе вопрошала:
— Мы тонем, да? Мы тонем?
— Нет, мы горим, — ответил ей кто-то из матросов, на бегу надевая противогаз, — черт бы побрал старпома.
Наталья Степановна сползла на корточки, прислонилась спиной к железной переборке и увидела большого серого кота, который лежал на ящике с пожарным шлангом, лениво наблюдая человеческую суету.
— Лучше б тонули, — сказала она.
— Моээ, — то ли согласился, то ли возразил однофамилец потомка тевтонских рыцарей, окончательно реабилитированный в связи с обнаружением хомяков, насквозь прожравших переборки семи кают.
Впрочем, на хомяков Пикусу было наплевать точно так же, как и на все остальное.
(ПОЛЕТ НАД ГОРОДОМ В.)Раннее утро 2 января. Осторожно, маленькими глотками, я заливаю в голову свежесваренный кофе и чувствую, как он греет изнутри моё больное правое ухо.
Новый год прошёл, оставив мне стрельбу в ухе и необходимость срочно заполнить резюме.
Резюме — это так, формальность, с которой я не успела покончить в прошлом году. Всё уже решено. Скоро меня здесь не будет. Я давно знаю, где стану работать и где жить. Офис моей работы выходит окнами на Новый Арбат, а будущая квартира находится недалеко от станции метро «Беляево».
А кофе — хороший самец. Ласковый. Люблю.
Если бы еще ухо не болело, было бы совсем хорошо.
Я прикладываюсь больным ухом к тёплой кофейной чашке и делаю вид, что оно не болит.
ГЛАВА IВ тот день из левого зеркала моей души выпала линза и уплыла увеличивать городскую канализацию: нечего распускать сопли прямо на улице. Было дождливо и ветрено, свет от не заснувших еще окон отражался в лужах неправильными квадратами, а звуки расплывались и смешивались с водой. Я опустилась на корточки и, подсвечивая себе зажигалкой, стала гладить лужу, надеясь, что линза плавает на поверхности и я нащупаю ее. Зажигалка гасла от ветра и дождя, я на корячках стояла в луже и, конечно, если бы не первый этаж, то не услышала их диалога, а если бы не линза, черта с два оставалась бы в такую погоду на улице.
