Они прислушались к тому, что делается за окном, и услышали, как поют, щебечут и чирикают, переговариваясь между собой, птицы.
После того как была вымыта и убрана посуда, Йорг отправился на поиски сына. Не найдя его в доме, он спросил Маргарету, есть ли в саду какое-нибудь местечко, где можно укрыться от дождя, и она объяснила ему дорогу к теплице. Теплица давно разрушена, и надо бы ее снести, но кусочек стеклянной крыши еще цел, и, когда идет дождь, она там иногда сидит на перевернутой ванне.
Маргарета оказалась права, дождь начал стихать. Но Йорг забыл дорогу, которую она ему описала, едва она кончила объяснять. Он ринулся искать и весь промок, пока наконец отыскал сына. Он безмолвно сел рядом с Фердинандом, радуясь, что тот хотя бы не встает и не уходит. Он продрог, и ему очень хотелось похлопать себя руками по груди и по бокам, чтобы согреться. Но он побоялся спугнуть этим сына. Поэтому он остался там, где сидел, наблюдая, как дождь понемногу стихает и стихает. Затем он произнес:
— Я ведь и правда много раз писал тебе письма.
Фердинанд не спешил с ответом.
— Я могу спросить у дедушки и бабушки насчет писем. — Он сказал это так, словно речь шла о каких-то незначительных пустяках.
Йоргу опять потребовалось много времени, чтобы произнести следующую фразу:
— Я знаю, что причинил горе твоей матери и тебе. — Сказал и подождал, какая будет реакция. Не дождавшись ответа, он продолжал: — Просить прощения — это такая малость, всего несколько слов, а то, что случилось, это так тяжело. У меня не получается соединить тут одно с другим. Поэтому я не решаюсь.
Фердинанд бросил на отца короткий взгляд. И, едва взглянув, в тот же миг осудил:
— Ты снова забыл? Забыл, что говорил вчера вечером и сегодня утром? У тебя нет причины жалеть маму больше, чем свои остальные жертвы. Я же и вовсе не в счет, я-то, как-никак, жив.
Это было сказано настолько пренебрежительно, что Йорг опять испугался: вдруг сын возьмет и уйдет. Он стал подыскивать осторожные слова.
Но сын опередил его:
— Не думай, что я пожалел тебя из-за того, что у тебя рак и ты носишь памперсы. Мне это совершенно безразлично.
Йорг хотел спросить сына, можно ли ему еще с ним встретиться. Но он не осмелился.
— Можно я тебе напишу? Ты дашь мне свой адрес? У Кристианы есть только адрес твоего дедушки.
Фердинанд ответил враждебно:
— Что тебе надо от меня?
У Йорга было такое чувство, что все дальнейшее зависит от ответа на этот вопрос. Что на это сказать? Почему он сразу, когда говорил о жизни, ни словом не обмолвился о сыне? Тогда он о нем не вспомнил. В тюрьме он приучил себя не вспоминать о сыне. Он сказал:
— Я бы хотел иметь возможность думать о тебе.
— Если тебе в тюрьме было не до того, то на воле тем более не найдется времени.
Фердинанд поднялся и ушел.
— Я…
Но Йорг не крикнул ему вслед, что дело не во времени. Йорг не верил, что Фердинанд действительно так думает. Йорг проводил его взглядом и заметил в его движениях сходство — ту же скованность, какую он знал за собой, когда он сам или другие наблюдали за его действиями. Да и во враждебности сына, в его резкости, язвительности он узнавал свои черты. От этих мыслей сердце у него размягчилось и на душе сделалось тяжело. Да, этот молодой человек — его сын. Да, сыну грозят те же опасности, что и ему в свое время. Даже детство без матери он передал ему по наследству!
Дождь перестал. Йорг посмотрел на часы. До общего сбора для работы в подвале еще оставалось время, чтобы успеть собрать свои вещи. Кто-нибудь подвезет его до Берлина, там он пересядет на поезд, завтра найдет себе комнату и во вторник приступит к работе в лаборатории. Возможно, ему даже понравится эта работа, а главное, там будут люди, которые не станут к нему приставать и примут таким как есть, если он покажет себя хорошим работником.
Подходя к дому, он встретил Маргарету и Хеннера.
— Видишь! — сказала она, запрокинув голову и широко разведя руки.
— Вижу! — засмеялся он в ответ. — Вижу!
— Надо же, он действительно смеется, — сказала Маргарета Хеннеру после этой встречи.
— Полагаю, бывший террорист, убивавший людей, должен быть довольно крутым типом.
— А ты — крутой тип?
— Мне, как журналисту, пишущему о том, как люди друг друга убивают, надо быть… Я не знаю, Маргарета. Я даже не знаю, собираюсь ли я оставаться журналистом. Я не знаю, как оно сложится дальше с моей матерью. Не знаю, как там положено у женщин. Нынче утром я вообще мало что знаю.
— Скамейка вся мокрая. Как же я об этом не подумала! Надо было захватить с собой тряпку.
Хеннер сел:
— Садись ко мне на колени.
Маргарета покраснела:
— Ты с ума сошел!
— Нет, — сказал он, весело улыбаясь. — Я не сошел с ума. Я хочу, чтобы ты сидела у меня на коленях.
— Но скамейка…
Он приглашающим жестом похлопал себя по коленям. Она осторожно села.
— Вот видишь! — сказал он и обнял ее обеими руками.
У него опять появилось такое чувство, как будто он держит дерево или утес и как будто теперь-то уж его не сдует никаким ветром. Ее тяжесть держала его, помогала ему пустить корни. Когда Маргарета перестала осторожничать, расслабилась в его объятиях и уткнулась лицом ему в шею, она спросила:
— Ты еще не устал? Не слишком тебе тяжело?
Он помотал головой.
В его объятиях она уснула и проснулась в его объятиях.
— Нам пора идти?
— Ты поспала всего несколько минут, у нас еще есть немного времени. А что, если бы я… Если бы ты… — На этот раз покраснел Хеннер.
— Если бы — что?
— Ты не могла бы минуточку подержать меня у себя на коленях?
Она рассмеялась и встала:
— Давай!
Она села и взяла его к себе на колени. Он не мог так прильнуть к ней, как бы ему хотелось. Может быть, он слишком большой для нее? Или слишком для нее тяжел? Не презирает ли она его за детскую потребность посидеть на коленях? Он вздохнул.
Она шепнула ему на ухо:
— Все хорошо!
Он расслабился: большой, но не слишком, тяжелый, но не чересчур, а его потребность посидеть на коленях она воспринимает как что-то совершенно естественное. Все было действительно хорошо.
— Сколько у нас осталось времени?
— Пора идти. Мы еще встретимся?
— Да.
— Хорошо! — Хеннер вскочил на ноги, протянул Маргарете руку и поднял ее со скамейки.
Явились все. Обе супружеские пары пришли одновременно; они встретились возле машин, когда укладывали в них вещи. Еще как-нибудь увидимся? В Зальцбурге[84] или в Байройте?[85] Андреас и Марко о чем-то спорили, пока не подошел Йорг, чтобы сказать, что не будет подавать иск по поводу самовольно данного в прессу заявления. Что было, то было, и теперь с этим покончено. Ильза спросила Кристиану, нельзя ли ей снять тут комнату на следующий отпуск, чтобы писать книгу. Дорле стояла рядом с Фердинандом, шептала ему что-то на ушко, поглаживала его руку, спину, дотрагивалась до его щеки, и ему это нравилось, хотя в то же время было неловко, потому что перед отцом он хотел показать свою непримиримость. Все были готовы к отъезду.
Маргарет оглядела всех по очереди.
— Воды там почти по колено. На всякий случай вам лучше разуться и повыше закатать брюки. Вода грязная, и вы забрызгаетесь. Неужели у вас не нашлось надеть чего-нибудь поплоше? Дорле? Твоя майка после этого уже не будет такой розовой.
Однако все ограничились тем, что разулись и закатали штанины. Носки они запихали в башмаки и составили обувь вереницей — как выстроившиеся в очередь перед оперным театром такси. Маргарета расставила друзей цепочкой, которая протянулась из подвала по лестнице в сад и затем обратно к подвальному окну.
— Каждые десять минут будем передвигаться, меняясь местами, чтобы не соскучиться. У меня всего семь ведер, так что у нас каждый раз будет несколько секунд, чтобы перевести дух.
Марко зачерпнул первое ведро и передал его Андреасу, который стоял у подножия лестницы. Из его рук оно, переходя к Ильзе, затем к Йоргу и Ингеборге, поднялось на верх лестницы, оттуда из рук Фердинанда перешло к Маргарете, от нее к Ульриху, а от Ульриха к Карин, та выплеснула воду на лужайку возле садового домика Маргареты и передала ведро Хеннеру, тот перебросил его Дорле, от которой его приняла Кристиана и спустила через подвальное окно к Эберхарду, от которого оно возвратилось к Марко.
Марко передавал Андреасу ведра с размаху, так что часть воды выплескивалась, забрызгивая Андреаса. Йорг трудился усердно: он заботливо наклонялся, чтобы дотянуться до Ильзы; передавая ведро наверх Ингеборге, тянулся чересчур старательно, так что скоро весь взмок от пота. Фердинанд, Маргарета и Ульрих стояли на солнышке, оно уже выглянуло из-за облаков, и они радовались и шутили над Хеннером, Дорле и Кристианой, изощряясь в противопоставлении полноведерщиков — пустоведерщикам, героев труда — примазавшимся бездельникам, водоносов — водолеям, вернее, ведрометателям. Карин выливала ведро широким взмахом, напоминающим благословляющий жест. При первой же передвижке Андреас так столкнулся с Марко, что Марко плюхнулся в воду. Когда после двенадцатой передвижки Марко очутился под чердачным окном и пришел черед Андреаса вычерпывать воду, Марко попытался проделать с Андреасом то же самое. Но Андреас оказался предусмотрительнее. Потом уровень воды понизился, зачерпнуть полное ведро стало уже невозможно, и Маргарета укоротила цепочку, послав Кристиану и Эберхарда со швабрами в подвал сметать воду поближе к лестнице.
