Диктор включил окончание заключительного хорала, за которым последовали приветственные слова епископа, обращенные к президенту. Затем началось выступление президента.
Он говорил о терроризме семидесятых-девяностых годов, о преступниках и их жертвах, о вызове и достойном ответе свободного правового государства, о том, что долг государства — уважать и защищать человеческое достоинство. Этот долг заставляет государство давать силовой ответ тем, кто предпринимает насильственные действия против него и его граждан. Но благодаря этому долгу государство чувствует в себе достаточно сил, чтобы соблюдать должную меру в деле защиты порядка и прекращать борьбу после того, как непосредственная угроза уже миновала. Конечной целью всегда остается умиротворение и примирение. Еще трое террористов сидят в тюрьмах. Всех троих он помиловал.[83] Это должно послужить знаком, что с терроризмом покончено и в обществе нет больше тех противоречий и противостояний, которые привели к его появлению. Сейчас перед нами встали новые угрозы, тоже террористического толка, которые мы хотим встретить в условиях примирения и согласия.
«Я рассмотрел дело каждого в отдельности и (как уже сообщалось в прессе) с каждым встретился лично. Все трое покончили со своим прошлым. Покончить с прошлым, когда твоя жизнь состоит только из этого прошлого и лет, проведенных в тюрьме, задача непростая, и этим троим тоже оказалось нелегко с нею справиться. Вчера один из них опубликовал заявление, о котором мы узнали сегодня. Я вижу в нем попытку покончить с прошлым, сохранив его все же как часть своей биографии. Я сожалею о том, что это заявление сделано. Но я понимаю, почему человек, у которого остается мало времени для того, чтобы обрести новый смысл жизни, предпринимает этот отчаянный, неоднозначный шаг, поскольку знаю, как он недавно разрывался между желанием просить о помиловании и стремлением выразить гордый протест».
Президент сделал короткую паузу. Послышались перешептывания публики, скрип стульев, шаги встающих и ходящих по залу людей. Президент продолжил речь. Обращаясь к родственникам потерпевших, он сказал, что с пониманием относится к их желанию получить исчерпывающую информацию и увидеть знаки искреннего раскаяния и стыда и ради этих людей еще раз хочет выразить сожаление по поводу заявления Йорга. Он поблагодарил общину за то, что ему дали возможность высказать свои соображения в помещении собора, так как это представляется ему подходящим местом для такого разговора.
Диктор объявил, что только что прозвучала ежегодная речь федерального президента из собора, в которой глава государства сообщил о помиловании последних заключенных из числа террористов. Диктор объявил о предстоящем ток-шоу, посвященном выступлению президента, сообщил время его выхода в эфир и назвал участников: дочь одной из жертв, один террорист, который давно добровольно сдался властям и давно уже вышел из тюрьмы, журналист, сделавший немецкий терроризм главной темой своего творчества, министр юстиции и ведущая. Затем диктор сказал, что передает микрофон своему коллеге в Уимблдоне.
Ульрих выключил радио. Все молчали. Во время речи Йорг вместе со стулом отодвинулся немного назад и сидел сначала положа ногу на ногу, а потом поставил их обе на пол, колено к колену, и сгорбился, подперев голову руками. Сидеть неподвижно было уже невозможно. Он пододвинулся к столу, хотел налить себе кофе, но не сумел. Его рука дрожала. Кристиана встала, и, положив ладонь ему на плечо, налила ему чашку.
— Ведь я же просил его ничего об этом не говорить и надеялся… — Йорг произнес это так тихо, словно боялся расплакаться.
Андреас сказал:
— Своим заявлением ты не оставил ему другого выхода. Как еще было президенту объяснить тот факт, что он помиловал террориста, который первым долгом объявляет войну государству? То, что он сказал, соответствует действительности?
— Разумеется нет, — вмешался Марко. — Президент просто хотел умалить заявление Йорга. От страха перед ним они делают из него беспомощную, противоречивую, анекдотическую фигуру. Но наши товарищи хорошо понимают, какая тут ведется игра, так что ничего лучшего он не мог…
— Да прекрати ты болтать ерунду! Все действительно так, Йорг?
— Я…
— Ты сам прекрати этот дурацкий допрос! Я-то думала, что ты его друг, а ты просто адвокат, и…
— Не надо, Кристиана! Да, у меня действительно осталось мало времени. У меня рак. Поздно обнаружили, неудачно прооперировали, не так провели облучение, а может быть, на такой поздней стадии ничего и нельзя было поделать, — у меня уже пошли метастазы.
— Почему я об этом ничего не знала?
Йорг презрительно усмехнулся:
— Рак простаты. У меня уже не встает, я страдаю недержанием мочи, так неужели же я буду сообщать это женщине? Да, ты моя сестра, но… — Сделав гримасу, он помотал головой. — Все ясно, Дорле? Ты сделала очень неудачный выбор. Я не хотел тебе говорить, а теперь это знают все. Что еще вы хотите знать? Верно ли, что я — как он там сказал? — разрывался между желанием просить о помиловании и стремлением выразить гордый протест? Да, верно. Я хотел еще пожить, прежде чем окочурусь от рака, хотя такая жизнь уже и немногого стоит. Ощутить запах леса и мокрой пыли, который можно почувствовать, когда в городе после долгой жары прольется дождь, проехаться с открытыми окнами и поднятым верхом по захолустным французским дорогам, пойти в кино, перекусить с друзьями итальянской пастой, попить красного вина. — Он печально улыбнулся собравшимся. — Я не думал, что все будет так сложно. Слушая Марко, я поддался искушению и вообразил, будто я способен еще сыграть заметную роль и все, что я делал на воле и в заключении, было не совсем напрасно. Тебя, Марко, я ни в чем не упрекаю, ты не внушал мне эту мысль, я сам первый так подумал. Подавая прошение о помиловании, я еще как-то сохранял лицо. При разговоре с президентом… Я тогда только что получил результаты обследования и узнал про метастазы. А он сказал, что это останется между нами, и тут у меня и вырвалось, что жаль меня не застрелили двадцать пять лет назад в какой-нибудь перестрелке.
Кристиана все еще стояла рядом с ним, положив руку ему на плечо.
— Для того чтобы этого не случилось, я тогда тебя выдала. Я не вынесла вечного страха за тебя. Я подумала, что не затем тебя вырастила, чтобы тебя застрелили полицейские. И что когда-нибудь ты и сам будешь рад, что остался жив. Если ты сейчас не рад, прости меня, я очень об этом сожалею. Я прошу прощения за все: за то, что выдала тебя тогда и что сделала бы это снова, и за то, что у тебя рак и ты не хочешь жить, и за то, что так тяжело все сложилось во время этой встречи. — Она заплакала.
Карин хотела встать, но муж ее удержал. В комнате было тихо, за окном шумел дождь. Йорг посмотрел вверх: у сестры по щекам текли слезы и скатывались по подбородку на пол. Она передернула плечами: все было ужасно и непоправимо. Он прижался щекой к ее руке.
Когда он поднял голову, то спросил, обращаясь к Ульриху:
— Твое предложение еще в силе? Можно мне поступить в одну из твоих лабораторий?
— В любое время, когда пожелаешь.
— Где у тебя есть лаборатории?
— В Гамбурге, Берлине, Кёльне, Карлсруэ, Гейдельберге… Ты помнишь пивнушку, в которой мы в студенческие годы играли в доппелькопф, пока ты еще не забросил такие мирские занятия? Так там сейчас тоже одна из моих лабораторий.
— Вот видите, оказывается, я играл когда-то в доппелькопф, а ведь я и это забыл. Но вернуться туда, откуда все началось, — это мне нравится. Я не могу спрятаться под твое крылышко, Тия. Тебе от меня не было бы ничего хорошего, а мне — от тебя. Наездами во время отпуска — это другое дело. Но вдвоем в одной квартире, утром — завтрак за кухонным столом, вечером — на диване перед телевизором, а в ванной мои памперсы — нет, это не годится!
Кристиана кивнула. Слишком велико было ее облегчение, чтобы помышлять о возражениях. Она шмыгнула носом, утерла слезы и принялась собирать посуду и приборы.
— Сядь и посиди. — Маргарета дотронулась рукой до ее плеча, и Кристиана села. — Подвал весь полон водой, ее надо вычерпывать, и было бы очень хорошо, если бы вы могли мне помочь. У пожарных и без того хватает забот со школами, больницами и административными зданиями, мы к этому уже привыкли. Я думаю, через часок дождь перестанет. Вы согласны тогда собраться?
Небо было таким же мрачным, и дождь лил все так же равномерно, как утром и накануне вечером. Дотошный Ульрих и тут задал вопрос:
— Конечно мы соберемся. А почему ты думаешь, что дождь перестанет?
— Слышите птиц? Они начинают петь перед тем, как дождь прекратится. Не знаю почему, но это так.
Они прислушались к тому, что делается за окном, и услышали, как поют, щебечут и чирикают, переговариваясь между собой, птицы.
