— Это надо еще доказать, — опять отчеканила Раиса Юрьевна. И, круто повернувшись, зашагала по коридору, покачивая мощным крупом, постукивая каблуками.
Мой дружок стоял совершенно поверженный.
— Что, съел? — спросил я его и успокоительно положил ладонь на плечо.
Он помотал головой, словно стряхивая дурь. Он проговорил:
— АНАТОЛЬ, ТАКИХ БАБ НА СВЕТЕ НЕ БЫВАЕТ. — И я невольно захохотал.
Расстались мы около входа в милицию, выкурив по сигарете. Я напрочь отказался идти с Автономовым по его машииным делам.
— У меня тоже есть дела, можешь ты это понять наконец? Меня ждет любимая женщина, а я валапдаюсь с тобой. Хватит меня терроризировать! — выпалил я ему в лицо.
— Ладно, Анатоль, не кипи. Что твоя Натали! Знаю я тебя. Поживешь чуток и расстанешься. А вот моя любовь — до гроба.
— Значит, краткосрочная, — безжалостно сказал я и тут же поспешно добавил: — Пошутил, извини. Неудачно.
— А я не припомню за тобой удачных шуток. Ну ладно. Отпускаю тебя. Иди к своей Натали. А я пойду заявлять на Раису. Гнусно это, знаю, но что делать? Нельзя ей спускать.
— Спорим на любые лимоны, что не заявишь, — предположил я.
— Спорим, заявлю.
— Не заявишь, сутяга.
— ЗАЯВЛЮ.
— Не заявишь, я сказал. И вот еще что, — вспомнил я напоследок. — У Зинаиды есть ключ от вашей квартиры?
Автономов сразу нахмурился:
— А тебе зачем знать надо?
— Мне плевать! Я повторяю вопрос этого сыщика. Он нахмурился еще сильней:
— Не помню, возможно есть.
— Ну-ну. Напрягись и припомни, — двусмысленно ухмыльнулся я и оставил его одного размышлять над новой детективной версией.
Ключа под ковриком не было, и я постучал со странным чувством, что стучусь не к себе домой, а в чужую квартиру, где хозяйничает незнакомая женщина. Но едва она открыла, маленькая, пышноволосая, и радостно улыбнулась, я понял, что попал куда надо. Ее место здесь, и мое место здесь. Господь видит, что нам не тесно вдвоем. Нам легко и спокойно вдвоем. Ее руки, ее мягкие губы приветливы и добры. Они способны развеять давнюю хмурь моей души. Пожалуй, я тоже могу растревожить ее сердце, если постараюсь. А ремонтный раскардаж в квартире — это нечто вроде нового замысла, который выльется, надо надеяться, в неожиданное творческое и бытовое благополучие, обернется поздней семейной идиллией. БЕДОЛАГА АВТОНОМОВ И СЧАСТЛИВЕЦ СОЧИНИТЕЛЬ. ДА-С. ИМЕННО ТАК.
— Ох, надолго ли тебя хватит? — вздохнула в темноте Наташа, посланная мне свыше для лечения моих недетских недугов — свирепых хондрозов, хандры, бессонницы. Я мысленно перекрестился: ЧУР, ЧУР!
А затем — КАР, КАР! Это вороны за окном на высоких тополях возвещали о начале очередного дня, — не поленюсь посчитать, — двадцать тысяч сто шестьдесят пять дней набежало в моей бренной жизни. Откуда взялись? И куда, интересно знать, убежали эти деньки? А на подступах новые, свеженькие — сколько их, интересно, предстоит, прежде чем начнется отсчет небытия?
Но разве К. П. Автономов даст возможность подумать о вечности! Вот опять барабанит в дверь спозаранку сиюминутный человек. По стуку его узнал.
— Наташа, открой дверь этому шатуну и прогони веником.
Она засмеялась. У нее свежее утреннее лицо. Она уже одета и готова к выходу на работу.
РАЗУМЕЕТСЯ, АВТОНОМОВ. Я услышал его голос в прихожей. Он ворчливо поздоровался с Наташей и спросил:
— А где этот… как его… дрыхнет еще?
— Нет, уже проснулся. Просто возлежит. Извините, я спешу.
И она убежала, оставив меня наедине с Автономовым, который тут же появился в дверях комнаты. Едва увидев его, очень энергичного, я сразу заявил:
— Никуда не поеду. И не мечтай.
Он бухнулся на ближайший стул, огляделся.
— Вылизываешь квартирку? Омещанился ты, Анатоль, однако. Мы сколько не виделись?
— Слава Богу, дней девять.
— И за это время ты так омещанился? Поди и к рюмке не прикасаешься?
— Поди.
— Поди и писанину свою забросил?
— Временно.
— Поставь на писанине крест. Твоя не даст тебе писать.
— А не пошел бы ты, Костенька…
— Не любишь правду! Вот я веду правильную жизнь. Продал дачу, — вдруг сообщил он.
— Да ну? — приподнялся я на локте.
— Ну да. Продал со всеми потрохами. Сердце кровью обливалось, знаешь. А что делать? Надо. — Он закурил. Он загоревал. На его заострившемся, запаленном лице ясно читалась хроника безумных дней и ночей.
— И сколько выручил за дачу? — помедлив, тревожно спросил я.
— Зачем тебе знать, сколько? Ты же не налоговая инспекция, — огрызнулся Автономов.
— Я-то нет. А Раиса как?
— Раиска рвет и мечет. Совсем озверела. Можешь представить, подала на меня в суд. Претендует на половину суммы. Только хрена! Не пройдет номер! — Он сделал несколько затяжек одну за другой. — С кем я жил, Анатоль, а? — И, вскочив со стула, стал расхаживать по комнате туда-сюда. Я следил за ним со своего ложа. Я спросил:
— Ну а с машиной что? Есть новости?
— Эх, «тойоточка» моя! Нуль информации.
— А ты дал наводку сыщикам, как грозился?
— Нет. Раздумал. Раздумал. Ну не смог! Да и не уверен я… Да машинеху, наверно, давно уже разобрали на запчасти.
— Ясно, ясно. С тобой все ясно, Константин Павлович.
Автономов прекратил свой бег по комнате. Он крепко почесал в затылке:
— Да, хреновый из меня сутяга! — И громко закричал: — А ты, собственно, чего разлеживаешься, мещанская душа! — И внезапным рывком сдернул с меня одеяло. И я предстал перед ним абсолютно голым, безобразно голым. — Ого! Целую ночь упражнялся? — цинично удивился мой дружок. — Давай мигом одевайся! Дела важные есть.
— Ни шагу из дома! Я сказал!
— Да? Не поможешь другу с переездом па новую хату? Так надо понимать? — склонил он голову набок.
— Чиго-о такое? — замер я с трусами в руках.
— А то! — торжественно отвечал Автономов, и глаза его по-молодому заголубели. — Я не в кровати валяюсь, я действую. Мы купили двухкомнатную, понял? К обеду переезжаем, понял? Грузчик из тебя хреновый, но все-таки… будешь па подхвате. Одевайся и поехали!
— Погоди… — Я был слегка ошеломлен. — А Миленина однокомнатная?
— Продана!
— Ну и темпы у тебя! — искренне подивился я.
— Потому что жизнь нам дадена один раз, — выдал сентенцию К. П. — А ты поди думал, что их две?
— Я поди думал, что смерть нам тоже дадена одна.
— Вот-вот. Иногда соображаешь.
— Милена поди визжит от счастья? — предположил я, натягивая трусы.
— Конечно, она рада. Но она не визжит, писака. Подбирай слова. Она воркует.
— А ты ей подворковываешь?
— Я веду себя как мужчина. У нас, Анатоль, полное духовное согласие. Полное.
— А сексуальное, прости?
— Полнейшее!
— Ну, тогда я, пожалуй, помогу вам. Не могу отказать. Такая дружная пара! Перенесу какую-нибудь сковородку или подушку, это мне по силам.
А что оставалось делать? Он полонил меня, установил какой-то рабский режим моей жизни. Я вспомнил, что давно не посещал издательство, забыл дорогу в писательскую организацию — вообще сто пятьдесят тысяч жителей Тойохаро и среди них десятка два моих знакомых и приятелей как бы перестали существовать, вымерли, и в пустом городе хозяйничал, как Бог и царь, господин Автономов плюс его недоброе семейство со своими бесконечными житейскими проблемами. ТОЧКА. АБЗАЦ.
…который надо начинать с носки-таски Милениного домашнего добришка. Его оказалось на удивление много. Во всяком случае, по насыщенности домашним скарбом ее однокомнатная на несколько порядков опережала мою. (А вскоре еще предстояло перевозить книги с бывшей дачи Автономова.)
Внизу нам помогал водила рыбводовского «ЗИЛа». И это было очень кстати, потому что Автономов сразу исключил свою любимую Милену из числа грузчиков.
— Не смей! — приказывал он, едва она пыталась поднять что-нибудь существенное. — Брось!
— Да я же сильная, Костя, — смеялась разгоряченная Милсна.
— А я говорю — не смей! — трясся он над ней, как над беременной. — Твое дело контролировать процесс. Подхватывай, Анатоль!
— Ты думаешь, что я Жаботинский или Власов? — кряхтел я.
— Не срамись перед дамой. Двигаем! — командовал он, и следовал очередной спуск с пятого этажа с каким-нибудь допотопным тяжеленным комодом. Ну, вот эту-то этажерку я могу вынести сама, Костя? Она легонькая, — упрашивала Милена.
— Не смей! Это не женское дело. Анатоль, бери, тащи!
— Может, подсобишь?
— Не срамись перед дамой.
Мысленно матеря его, я в очередной раз спускался вниз.
В один из заходов Автономов появился из подъезда, прижимая к животу и груди огромную кадушку с раскидистым фикусом. Тяжесть, видимо, была непомерная. Он страшно скалил зубы. Вдвоем мы с трудом вскинули многопудовый фикус на машину.
