— Аллах милостив… у нас все по правилам, ни одного лишнего… Помоги, господи, рабам твоим.
И он искусно останавливает машину, поравнявшись с господином офицером. Затем проворно выпрыгивает из кабины, подобострастно здоровается. Офицер задает обычные вопросы:
— Сколько у тебя пассажиров?
— Всего пятеро, господин офицер.
— Никого сверх нормы?
— Что вы, господин офицер, как можно? Вот они все тут, извольте пересчитать.
— Ну, а вон те, что пешком идут, разве не с тобой ехали?
— Упаси господи, я ведь уже старик, врать не буду.
— Говори без уверток.
— Клянусь великим аллахом, у меня всего пятеро. Да и машина совсем разваливается. Больше пяти и не подымет.
Офицер смеется:
— Если она разваливается: продай ее да купи себе новую.
— На какие деньги? Нынче машина стоит тысячи. Откуда мне взять столько?
— И впрямь дело нелегкое. А на этой ты сколько лет ездишь?
— Двадцать лет, господин офицер. Можно сказать, всю жизнь.
— И на сколько федданов ты заработал?
— Клянусь жизнью своих детей, она сжирает все, что приносит. На одну покрышку и то кучу денег надо. Раньше я покупал их у английских солдат по восемьдесят пять пиастров, а теперь, чтобы резину сменить, в долги влезаю.
— Так брось эту рухлядь и не мучайся.
Слова эти — что нож в сердце дядюшке Майгубу. Брось, не мучайся! С чего люди на тебя взъелись, «старушка»? Брось, не мучайся! Неужто и впрямь время твое прошло?
На этот раз дядя Майгуб постарался отъехать от поста как можно дальше. Он не остановился, чтобы обождать пассажиров на обычном месте, заставил их пройти лишку добрых две сотни метров. Сердце его было переполнено горечью.
— Ну, поехали с богом, дядюшка Майгуб.
— Дошли благополучно?
— Все здесь.
— Ладно. Тогда пускай кто-нибудь крутанет ручку. У меня что-то сил нет.
Пятеро, которые слышали разговор дядюшки Майгуба с офицером, поняли, старик так огорчен, что не в силах даже завести мотор.
«Старушка» снова поползла по шоссе, и вскоре вдали показался город. Пассажиры расположились как прежде. Обладатели толстых кошельков заняли лучшие места. Их защищал от солнца брезентовый верх. А стоявших на подножках обжигало горячее солнце и хлестал ветер, парусом вздувавший их галабеи.
Городской шум вывел дядюшку Майгуба из оцепенения. Машина свернула на центральную улицу, ведущую к базару. По ней двигались толпы людей, машины, автобусы, проносились быстрые, как молния, мотоциклы. Все спешили. Даже пешеходы норовили обогнать «старушку», и чаще всего им это без труда удавалось. Из-за толчеи дядюшке Майгубу пришлось вовсе сбросить скорость. Нога его едва касалась акселератора, руки крепко держали руль. Ему казалось, что он впервые неопытным новичком въезжает в этот город.
Остановив машину, он почувствовал, что вконец обессилел. Словно невидимая рука сдавила его сердце. Глаза будто ослепли за стеклами очков. Он пришел в себя, лишь услышав голос своего старшего сына Сабира, который ждал его, как обычно, на стоянке такси, чтобы отдать выручку.
— Вот возьми сорок пиастров, папа.
— Оставь их при себе, сынок.
Говоря это, он подыскивал глазами место, куда бы поставить «старушку» так, чтобы постоянные пассажиры сразу ее увидели, когда придет время возвращаться домой.
Выйдя из машины, дядюшка Майгуб направился к кафе. За ним шел Сабир, впервые положивший себе в карман выручку — целых сорок пиастров. Никогда еще не было у него таких денег.
Пока дядюшка Майгуб дожидался, когда официант принесет ему два стакана чаю, Сабир ерзал на стуле, как на иголках. Слабым голосом Майгуб спросил:
— Ты что-то хочешь сказать мне, Сабир? Говори же.
— Не знаю, отец, как начать…
— Говори, не бойся… Я уж сегодня всякого наслушался…
— Дело вот какое… Ты же сам видишь, машина совсем в негодность пришла. И обивка вся рваная… И скорости никакой. Развалина, да и только. Пассажиров с каждым днем все меньше. Сейчас все ездят на автобусах.
— Что мне автобусы! Наши пассажиры остаются при нас.
— Нет, папа, не говори. «Старушка» уже не та, что раньше.
— Нет, сынок, «старушка» все та же. Это люди переменились.
— Но, папа, жизнь движется вперед. Смотри, сколько теперь новых машин. Разве может наша с ними тягаться?
— Но что же делать, Сабир? Она дает нам кусок хлеба. Лучше ездить на хромом осле, чем побираться с нищенской сумой.
— Нет, папа, если так будет продолжаться, мы умрем с голоду, и никто нам не поможет.
— Что же делать? Давай займем денег, отремонтируем машину.
— Ее невозможно отремонтировать. Она слишком старая.
— Выходит, пока молода, всем нужна, а теперь на свалку?
— Ну какой от нее толк?
— Ты, однако, так и не сказал мне, что делать?
— Давай бросим «старушку» и устроимся на работу. Махмуд ас-Самадиси, твой помощник, зарабатывает в транспортной компании сорок пиастров в день. Поступим и мы туда.
— А возьмут они меня, старика?
— Там всех берут.
— Да разве такие, как я, им нужны? Выжили нас со «старушкой» новые автобусы.
Разговор прервался. Последние слова потонули в шуме толпы, валившей по улице к базару. Майгуб задумался. Ему не верилось, что наступила все-таки пора расстаться со «старушкой» и проститься с той дорогой, по которой он ездил двадцать лет. Но совсем иными были мысли Сабира. Сердце его усиленно билось, перед ним пролегла длинная дорога, пересекающая весь город и уходящая далеко-далеко, за горизонт. Дорога длиной в целую жизнь.
Родился в 1942 году в деревне Старый Карнак в Верхнем Египте, в семье крупного землевладельца. После окончания средней школы несколько месяцев служил во флоте, затем занимал мелкие должности в различных учреждениях. В настоящее время живет исключительно литературным трудом.
Первые рассказы «Любимец солнца» и «Мельница шейха Мусы» были написаны в 1964 году и напечатаны первый — в журнале «Аль-Кятиб», второй — в журнале «Роз аль-Юсуф». В 1970 году вышел сборник «Три больших апельсиновых дерева». Готовится к печати второй сборник — «Медленные и размеренные ритмы».
Рассказы «Мельница шейха Мусы» и «Три больших апельсиновых дерева» взяты из сборника «Три больших апельсиновых дерева».
Три больших апельсиновых дерева
Перевод В. Кирпиченко
— Мама…
Мать вышла, встала подле палатки.
— Я здесь.
Словно не слыша, Азза плаксиво повторила:
— Ма-ма…
«Как жалобно она зовет меня», — подумала мать.
Она стояла совсем близко от дочери. Сделала несколько шагов, подошла почти вплотную к девочке. Задрав голые ножки, девочка лежала животом на теплом песке, погрузив в него локти и поддерживая головку ладошками. Ветер вздымал песчинки, и они застревали в ее волосах. Песчинки блестели на солнце, и волосы девочки, казалось, были сотканы из золота.
«Малышка моя… Доченька… Вырастет невестой, наденет белое платье, воздушное, легкое… Жених у нее будет». (Так думала мать.) А еще думала: «И дом у нее будет, свой».
Она взглянула вдаль, за проволоку: «И виноградник будет».
— Мама, скажи ему, чтоб он пришел… Мама, я хочу апельсин… Хочу апельсин и чтоб пришел папа Джасим, слышишь, мама?
Азза называла своего старшего брата Джасима папой. Хамад, ее отец, умер шесть лет назад. А было тогда Аззе полтора месяца и один день. Хамад умер в этой самой палатке, где живут теперь мать с дочерью. Тело его было холодным и бледным как воск. Он умер. Лежал в палатке, на циновке… уснувши навеки! Мать сказала тогда мужчинам, которые рыли могилу в песке: «Неправда, неправда это… он умер с голоду. Будь он сыт, не умер бы так скоро». И был там один европеец со значком Фонда помощи беженцам. Все видели, что ему грустно и стыдно. А она кричала:
— Разве люди не умирают с голоду? Умирают, я вам говорю.
Там, в Яффе, Хамад был сильным… сильным и неутомимым. Его называли: «Море». А еще называли: «Ночь». Он смеялся шуткам… и всегда улыбался ей, его жене… и был счастлив… там, в Яффе. Но пришли чужие, обступили со всех сторон. И сейчас там чужие. А он добрался сюда и умер. Умер на чужой земле. Нос, да брови, да глаза с легкой косинкой — вот все, что осталось от Хамада в чертах Джасима, их сына.
Малышка подбросила в теплый воздух пригоршню теплого песку и крикнула:
— Где он, мама? Почему не идет так долго? Куда подевался?
Мать ответила:
— Он там, — и указала рукой за проволоку.
«Он там», — повторила она еще раз про себя. Девочка спросила:
— А почему он там?
— Потому что там чужие. Потому что надо заставить их уйти оттуда, тогда он придет за нами и возьмет нас с собой.
Девочка вскочила, но тут же снова опустилась на колени, закинула головку и стала смотреть вдаль, за проволоку. Шепотом она повторяла: «Он придет и возьмет нас отсюда».
