Девочка вскочила, но тут же снова опустилась на колени, закинула головку и стала смотреть вдаль, за проволоку. Шепотом она повторяла: «Он придет и возьмет нас отсюда».
— Мама, он придет и возьмет нас, да?
— Только когда их там не будет, он сможет прийти и забрать нас…
А потом, уже про себя, продолжала: «Хоть один из нас должен быть там, чтобы впредь там были не они, а мы».
Девочка подошла, прильнула к матери, которая сидела теперь на песке. Та обняла ее, прижала к груди, крепче, крепче. Малышка пискнула, хотела высвободиться. А матери нравилось дразнить ее, и она не размыкала объятий. Девочка напрасно пыталась ускользнуть. Это удалось ей, лишь когда мать сделала вид, будто не может с ней справиться. Тут она стала колотить мать по спине обеими ручонками:
— Они оттуда уйдут… Там папа Джасим… Он придет и возьмет нас с собой. Мама, я люблю папу Джасима. Папа Джасим заберет нас туда.
— Когда они уйдут, папа Джасим придет и возьмет туда нас обеих, тебя и меня.
— А он принесет мне апельсин? Я так люблю апельсины, мама. Пускай принесет мне апельсин.
— Там у нас три апельсиновых дерева.
— И они большие, эти деревья?
— Да, большие, очень большие.
Мать показала руками, как велики деревья, и сказала:
— Вот такие.
— И я буду спать под апельсиновыми деревьями, мама?
— Да, да, ты будешь спать под тремя большими апельсиновыми деревьями.
— И буду кушать много апельсинов?
— Будешь кушать много-премного апельсинов, радость моя.
— А смогу я залезть на большое апельсиновое дерево?
Нет, на апельсиновые деревья нельзя лазить.
— А я залезу… На все три дерева залезу.
— Ты еще маленькая и не должна лазить по большим деревьям.
— Но тогда я уже не буду маленькая.
— Правда, моя крошка, не будешь.
* * *
И снова мать обняла дочку, прижала к себе. Сказала ей:
— Ты будешь большая… И пойдешь на базар за свежими овощами к обеду… У нас там есть базар… В Палестине много базаров. У нас в городе очень большой базар. Я буду старая. Ты станешь вести все хозяйство. Будешь одна спать на кровати. Не станешь уже спать со мной. Вырастешь. У тебя будет своя кровать, а у меня своя. На твоей кровати будет белая простыня. И на моей тоже белая простыня…
— Нет, зеленая простыня, мама! — запротестовала девочка.
Мать согласилась:
— В нашем городе на базаре продают и зеленые простыни.
Обрадованная девочка воскликнула:
— И зеленые платья, да, мама?
Желая еще больше порадовать дочку, мать подтвердила:
— У нас на базаре продают и зеленые платья, и красные, и желтые.
— Зеленые и красные?
Прихлопывая в ладоши, мать запела:
— Зеленые, зеленые, и желтые, и красные. Зеленые, зеленые, и желтые, и красные!
А дочка запела вслед за матерью:
— Желтые, и красные, и зеленые платья! Зеленые, и желтые, и красные платья!
Мать сказала:
— К твоей свадьбе я испеку большой торт.
А малышка подхватила:
— Красный!.. Большой красный торт!
— И сверху покрою его миндалем.
— Желтым и красным!
— Посыплю фисташками.
— Желтыми и зелеными… и красными.
— И орешками.
— Они будут зеленые, и желтые, и красные.
Мать поправила:
— Орешки бывают красные и желтые.
Девочка тотчас подхватила:
— Красные и желтые.
Мать продолжала:
— И еще на торте будут толченые грецкие орехи… много-премного.
Девочка захлопала в ладоши:
— Зеленые и красные!
Мать спросила:
— Ну как, добрая у тебя мама?
— Да, мамочка, ты очень добрая.
— Я добрая и старая.
— Да, старая и добрая.
— А дочка у меня добрая и маленькая… и красивая.
— Я добрая и маленькая.
— А когда вырастешь, будешь большая, добрая и красивая.
— Буду большая и красивая.
— Будешь стирать платья… красные, и желтые, и зеленые.
— Все-все — и красные, и желтые, и зеленые.
* * *
Девочка уснула. Она улыбалась во сне. Ей снилось красное солнце, расплескавшееся красными бликами по желтому песку. Песок и дальние холмы тоже стали красные. Ей снилась красная вода, и красные платья, и много-премного красных птиц с красными крыльями, трепещущими в красном воздухе. А потом птицы садились на землю и клевали красными клювами красные крошки. Вокруг было много-премного красных крошек, и птицы, трепеща крыльями, то опускались, то взмывали в красную даль.
* * *
Ночь окутала палатку мраком. Снаружи ветер обрушивал на нее песок и приносил запахи Яффы, пронизанные ароматом зацветающих апельсиновых деревьев.
А откуда-то из угла — матери не удалось разглядеть, откуда именно, несмотря на сочившийся в палатку лунный свет, — доносилось дыхание еще одного человека… Она прошептала:
— Хамад…
И сказала себе:
— Это Хамад. Как всегда, он пришел, когда там, в Яффе, апельсиновые деревья одеваются белыми цветами и дивно благоухают. А по ночам ветер доносит сюда запахи Яффы, и Хамад появляется вместе с ними. Сильный, каким он был в Яффе. Я слышу его могучее дыхание. В эту пору он всегда со мной и с Аззой здесь, в этой палатке. Они оба здесь: Хамад и Джасим…
И она позвала:
— Хамад…
Но ответа не было. Там его называли: «Море». А иногда называли: «Ночь». А здесь он умер… вот здесь, в этой палатке… Умер на чужой земле… Он пришел сюда из Яффы ночью и принес с собой запах цветущих апельсиновых деревьев, а сейчас он спит и ровно дышит во сне.
Она вновь позвала:
— Хамад…
Но услышала только его дыхание и дыхание Аззы, их дочери. Она сказала себе:
— Когда зацветают апельсиновые деревья и по ночам ветер из Яффы доносит их запах сюда, в эту палатку, к нам всегда приходит Хамад… И ты, Джасим, приходишь к нам из Египта. Джасим, сын мой. Ты давно уж выучился грамоте. И всякий раз, когда зацветали апельсиновые деревья, ты приходил сюда из Египта и присылал письма!
Сын мой Джасим, ступай в Яффу, где наш дом и где наши враги. Бей их. Возьми в Египте оружие и бей их, бей, чтобы следа их не осталось в Яффе. А потом приходи сюда и забери нас в Яффу, где наш дом и где растут три больших апельсиновых дерева.
* * *
Мать думала: «Цветы распускаются… я слышу их запах. Прошло много дней, а Джасим не пришел в срок. Женщины из соседних палаток говорят: но ведь не один Джасим, никто не пришел!» Он еще придет! И вступит в наш дом, там, в Яффе, в дом Хамада, который был настоящим мужчиной. У него были густые усы и брови и волосатая грудь. А один глаз у него слегка косил. Когда он сердился, это становилось заметнее. Как сейчас вижу это сердитое выражение».
Потом она заговорила с Джасимом:
— Услышь мой голос, Джасим. Я молюсь за тебя и жду. Услышь меня, мой единственный. Я молюсь за то, чтоб завтра и я и ты, Джасим, увидели бы свой дом и свои деревья.
Обращаясь к спящей Аззе, мать шептала:
— Он придет сюда и заберет нас в Яффу, в наш дом, где нам будет хорошо, где сердце радуется всему вокруг, всякой земной твари: и овцам, и коровам, и птицам в небе, и рыбам в море.
Она сняла повязку с головы, распустила косы, промолвила:
— Почему, когда нам так трудно, ты прячешься от нас? Явись, о господи! Спаси наших близких от смерти и унижения. Занеси карающую свою длань! Порази злодея, гордящегося своей ненасытностью, грабителя, хулящего имя господне. Разве суд твой не превыше всего?! Пусть враг наш узнает смерть и страдания. Ведь они убийцы, господи. Они не пашут нашу землю. Не собирают хлеб. Мы пахали, и сеяли, и собирали… хлеб, оливки, апельсины. Мы жили честно, и поступали справедливо, и говорили правду, и не чинили зла ближним. И доходы наши были честными, мы не брали взяток и не обманывали невинных людей.
Воспылай гневом, о господи. Обрушь гнев свой на злодея. Спаси нас. Порази того, кто занял твой дом, твои святыни. Верни моему сердцу право радоваться и петь.
Вот уж заря. Я вижу ее серебристый свет, чистый и ясный, как наше право на счастье. Чистый, как наши сердца, как справедливость. Разве не таковы мы, о господи? Разве не был он «Морем»? Разве не был «Ночью»? Он был сильным, густоволосым и слегка косил одним глазом. Он улыбался. Он был счастлив. Там, в Яффе.
— Мама!
Это вскрикнула Азза. Она уже не спала и очень испугалась. Мать умолкла и обняла дочку. Девочка сказала:
— Ты такая горячая, мама.
— Да.
— Ты не спала?
— Нет.
— Я знаю почему.
— Да, ты знаешь.
— Ты говорила с ним.
— Да, я просила, чтобы он пришел.
— Пускай он принесет мне апельсин, мама.
В задумчивости глядя на свет, заливающий пустыню, мать сказала:
— Там у нас три больших апельсиновых дерева.
Мельница имени шейха Мусы
