— Так она не умерла тогда, что ли? — робко, неуверенно спросил Петр. — В лесу?
— Почему не умерла? — невозмутимо сказал Виктор. — "Уж если я чего решил, так выпью обязательно". "Какой бы мы красивой были парой, когда бы не было…", — он пристально взглянул на Петра. — Похоронили ее, браток! Но без меня. С двусторонней пневмонией я валялся, без сознания, с двумя вывихами и сломанным носом по твоей милости! С температурой за сорок! Чуть Богу душу не отдал! Но оклемался! Себе на горе, людям на беду!
Лицо Петра приобрело страшный землистый оттенок.
— Так как же… — начал он и осекся, не в силах продолжать.
— Темнота ты, Петруха! — посетовал Виктор. — И с подсознанием у тебя большая напряженка! О Фрейде, небось, не слышал? Оно, впрочем, и к лучшему! К чему себе голову чепухой забивать!
— Чокнутый ты! — в страхе прошептал Петр. — Я и раньше заметил…
— Не дрейфь, Петро, я в полном порядке! — успокоил его Виктор. — На учете в диспансере не состою, так что дееспособен и за свои поступки отвечать по закону обязан!
— А родители твои где? — вдруг спросил Петр.
— Ты чего о родителях вспомнил? — удивился Виктор. — Всю биографию хочешь знать? Отца никогда не видел, а мать десять лет назад умерла. Она у меня старенькая уже была, я у нее родился под завязку, единственный поздний ребенок.
Петр как-то сразу обмяк и посмотрел участливо.
— Я тоже без отца рос, — сообщил он. — Из Твери я… Тут недалеко.
— А это действительно недалеко! — обрадовался Виктор. — Я знаю Тверь: чудесный городок! Старинный, сказочный, волшебный! На Волге! А какой у вас там музей Салтыкова-Щедрина! В жизни нигде такого не видал!
— Кого музей? — недоуменно спросил Петр.
— Салтыкова-Щедрина, темнота! — повторил Виктор. — Неужели не читал? В школе проходили!
— Не помню, — пробормотал Петр. — Это давно было… Я потом сразу в армию попал… Ты не служил?
— Бог миловал, — сообщил Виктор. — Я от армии в институте косил. Ну, валяй дальше! У нас с тобой сегодня получается вечер под названием "Расскажи мне о себе". А чего ты назад в Тверь не вернулся? Видать, чтобы любимый город спал без тебя спокойно?
Петр снова съежился, сжался в грязный плотный комок. Свою водку он так и не допил, и Крашенинников подумал, что он сильно загнул по поводу своего пьянства.
— В армии… — пробормотал Петр. — Ты не служил, не поймешь… Я молодой был, тосковал шибко… И женщина у меня до армии была… Зоей звали.
— Хорошее имя! — быстро вставил Виктор.
Петр глянул на него с ненавистью.
— Заткнись ты! Что ты понимаешь?! Я без нее… Но это так поначалу казалось… Я просто без бабы обезумел… Когда молодых, здоровых мужиков отрывают на два года от баб — это подонство, Витюха… Один у нас, грузин, вешаться надумал… Спасли. И под суд отдали. А мы с Толиком сбегли. Ночью как-то ушли, под Москвой мы стояли, тут недалеко…
Виктор побарабанил пальцами по столу. Этот странный, отвратительный тип, которого он был готов убить в любой момент, становился ему близок и понятен. И даже почти оправдан в его глазах. Затравленный зверек, не умеющий владеть своими инстинктами. Да неизвестно еще, как бы сам Виктор справился в такой ситуации!
— Думали, не поймают? — поинтересовался он.
— Так ведь не поймали же! — воскликнул Петр. — Самое смешное, что так и не поймали! Лето было, ночью мы в лесу спали, тепло… Потом вечером женщину заметили… Молодую, с двумя сумками… Она, видно, на дачу к себе шла с электрички. Ну, мы ее… того… сам понимаешь… Сначала Толик, потом я… Я не хотел убивать, но Толик убедил, говорил, ведь выдаст, дубина! И ремнем своим солдатским задушил… Очень быстро все получилось… Ремень вот только мы там Толиков забыли… Боялись долго потом… Но все обошлось…
— У нее осталось двое детей, — негромко сказала Таня. — Мальчик и девочка трех и пяти лет. И они все время вечерами спрашивали, когда же придет мама…
— Танюша! — радостно вскочил Виктор и взлохматил руками волосы. — Танюша, наконец-то! Ну, вот видишь, Петро, я же говорил, что она обязательно придет!
Петр судорожно вздрогнул и вцепился в стул, словно боялся с него свалиться. Глаза у него стали совершенно дикими и безумными. Он пугливо озирался, в ужасе косясь в угол, куда обращался Виктор. Кажется, ничего не видно: темно, пыльно… Грязные стены с картинами…
— Танечка, смотри, кто к нам пришел! — радостно продолжал Виктор. — Его зовут Петром. Парень вполне ничего, неплохой, мы о многом с ним без тебя потолковали. Салтыкова-Щедрина любит! Прямо страницами наизусть шпарит!
Таня улыбнулась.
— Не веришь? Правда-правда! Жизнь у него тоже не задалась, баба попалась мерзкая, прилипчивая, как лейкопластырь! Мрак! Хочешь с ним побеседовать?
— Бестолковкой пошевели, Витя! — холодно посоветовала Таня. — Ну о чем нам с ним говорить?
— О любви! — объявил Виктор. — Это самый наболевший и нерешенный вопрос в его неудавшейся судьбе. Расскажи ему, что есть любовь на Земле, Танюша, а то он до сих пор не знает! Или лучше мне ему рассказать?
— А ты знаешь? — спросила Таня.
— Ну, ты даешь! — протянул Виктор. — Кому же об этом знать, как не мне? Богатый жизненный опыт, изумительная теория и такая же практика!
Таня молчала. Крашенинников неожиданно опустил голову, сделал два неверных шага к столу и тяжело сел, почти рухнув на табуретку.
— Прости меня, Таня, — прошептал он, закрывая руками лицо. — Сам не понимаю, что говорю… Опять перепился… Но я так ждал тебя! А тут этот… Все пасется возле мастерской и пасется. Ну, я и не выдержал, взял и пригласил его зайти… Думал, развлекусь…
— Развлекся? — поинтересовалась Таня.
— Более чем, — глухо ответил Виктор. — Я кругом виноват, Танюша… Прости, я опять за свое. Ночь была ужасно длинная без тебя, и я вдруг подумал сегодня: а ведь жизнь каждого из нас на Земле разыгрывается лишь в четырех трагедиях. Сначала — "Красная шапочка", потом — "Ромео и Джульетта", затем — "Маскарад", и, наконец — "Сто лет одиночества". Я подбираюсь уже к самой последней… Но, видимо, чересчур увлекся третьей. Хотя человек всегда чудовищно одинок на Земле… Любой. Каждый. Независимо от возраста и обстоятельств.
Виктор отнял руки от лица и посмотрел на Петра, совершенно серого от страха и ужаса.
— Ну, ты, братец Кролик! Чего ежишься? Поди, обоссался со страху? Я ведь тебя честно предупреждал, падла, что она придет! Она и пришла! Чего ж ты весь скукожился?
Петр ничего не отвечал.
Крашенинников подошел к нему и с силой рванул со стула вверх. Петр не сопротивлялся и беспомощно, испуганно повис в его огромных руках, болтая в воздухе тряпочными ножонками.
— Не качок ты, дядя, и не в кассу въехал! — бесстрастно констатировал Виктор. — А вот теперь объясни мне, паскуда, что у тебя там дальше по заданному сценарию? Для чего ты за мной без конца шляешься? Тебе чего от меня нужно, мудила?
Петр по-прежнему не отвечал, только пугливо болтал ножками да серел еще больше.
— Оставь его, Витя! — брезгливо сказала Таня.
— Нет, сначала я из него всю душу вытрясу! — пообещал Виктор. — А потом удушу! Опыт уже имеется! Ты это хорошо помнишь, мудак?
— Это… ты ее… убил! — неожиданно прохрипел мужичонка. — Мы бы… не стали!
— Во дает! — воскликнул Виктор и от изумления выпустил Петра из рук.
Тот шмякнулся на пол, как мешок с сеном, и с трудом сел, потирая ушибленное колено.
— Значит, не стали бы, говоришь? А что бы вы тогда сделали с ней, интересно?
Петр испуганно покосился в угол. Там ничего не было видно.
— Я не могу… при ней… — пробормотал он.
— Ничего, говори, я разрешаю! — великодушно распорядился Виктор. — Ей тоже интересно знать!
Петр совсем стушевался и напоминал полураздавленного дрожащего червяка.
— Ну… это… — пролепетал он. — Ты сам знаешь… Побаловались бы… а потом отпустили…
— Сомневаюсь! — отрезал Виктор. — Ведь как говорил твой мудрый и дальновидный Толик, она бы вас выдала! Странно только, что вы меня тогда не порешили на месте! Неплохо бы! Ну, потрепался — и будет! — он снова схватил Петра в жесткие объятия. — Побаловались бы они… Отвечай, скотина, а зачем ты тогда возвратился ко мне в лесу? Навестить шибко захотелось, проведать? Соскучился? Почему не пришил, гнида?
Таня молчала, спокойно наблюдая за происходящим.
— Я не собирался… тебя… убивать, — с трудом выговорил Петр. — Веришь, нет? Я чего-то сильно испугался тогда, а Толик вообще был плохой: травкой он баловался, ты верно заметил… До сих пор не знаю, где он ее доставал, денег-то ведь не было… Из дома, что ли, получал? После тебя… после того… в лесу… мы бросили все, ушли с нехорошего места, на юг подались… Три года мотались… Одно время с табором. Без паспортов, без денег, без одежи… Искали нас, да не нашли… Уж так вышло. Документы потом нам приятель Толиков в Ростове сделал. А сел я по другому делу, за драку.
