Софья Андреевна знала, что Ив не умеет воодушевляться. Не воодушевился он и на этот раз. Но, сказав последние слова, он почему-то встал с места и выпрямился. Несколько секунд промолчал, во что-то всмотрелся, а потом опять заговорил.
— Видите ли… Сотни лет назад жил в своем замке владетельный граф. А в его лесу жил угольщик в яме. У графа было все: сила, богатство и власть. А у угольщика не было ничего. Это был не человек, а оборванный и голодный нуль. И он никогда и никак не мог стать графом. Не мог и знал, что не может. Не только разумом знал, но и всем своим естеством. Вот точно так же, как всем своим естеством знает лягушка, что она не может стать орлом и полететь под облака. Каждая клеточка ее мозга, нерва и крови знает, что взлететь она не может. И угольщик это тоже знал. Лягушка знала это в своем болоте, а угольщик — в своей яме. Да? Да! Но так было раньше, теперь же оно не так. Теперь чистильщик сапог знает и чувствует, что он может стать миллионером, сенатором или главой своего тред униона. Президентом? Да, даже и президентом! Он не станет ни тем, ни другим, ни третьим, но он знает: он может стать! В нем есть сознание: «Могу!» У угольщика в яме такого сознания не могло быть, а у уборщика мусора в Бруклине оно есть. Это хорошо? Да, это очень хорошо, потому что раскрывает перспективы перед каждым человеком и перед нацией. Но это и очень плохо, потому что создает особую психологию: психологию человека-могу. Вы понимаете, что это значит? Это — наша эпоха: эпоха пробуждения и укрепления «могу» в людях. И вы понимаете, к чему это приведет и к чему это уже привело?
— Кажется, понимаю! — неуверенно сказала Софья Андреевна, но тут же решительно отказалась. — Нет, не понимаю!
Подняла глаза и посмотрела на Ива.
— Человек-могу уже вышел на арену истории! — ответил Ив, и Софья Андреевна видела, что он отвечает не для того, чтобы объяснить ей что-то, а для того, чтобы еще раз сказать себе то, что он хочет сказать. — Такой человек народился давно, он уже жил и тысячу, и две тысячи лет назад, но он всегда был только одиночкой, случайностью, эпизодом. В наше же время он становится явлением. В этом — смысл нашей эпохи. Она — эпоха человека-могу. Он уже стал собираться в прочный и сильный кулак, он перестал быть одиночкой. Как называется этот кулак? Все равно! Для него еще нет имени, а потому он называется старыми словами: коммунизм, нацизм, фидеизм… Вы спрашиваете, может ли коммунист стать нацистом? Вы это спрашиваете только оттого, что не понимаете: ни коммунизма, ни нацизма как идеи нет, все это только ярлыки на бутылке. А что же в бутылке? В ней — человек-могу. В этом человеке нет ни марксова «Капитала», ни гитлеровского “Mein Kampf”, ни бреда о Новой Европе, ни бреда о всемирной победе коммунизма. В человеке-могу есть только одно: власть.
— Послушайте, — пересилила себя Софья Андреевна и попробовала улыбнуться. — А это не страшно?
— Смотря для кого. Но ведь это не все. Почему в наше время такая тяга к диктаторству и к диктатуре? Многие думают, будто это результат политических событий и сложившихся отношений. Нет, думать так, значит не видеть внутренней сути. Это — не политика, это — психология современности. Это порождено человеком-могу, т. е. угольщиком в угольной яме, который уже готов стать графом и видит, что графом он может стать. Возьмите десяток или два случайных людей из любой толпы: двое-трое из них — потенциальные диктаторы большого или маленького калибра. Большого или маленького, но — диктаторы!
— Но остальные семеро-восьмеро? — спросила Софья Андреевна, чувствуя, что она должна что-то возразить и что-то опровергнуть.
Ив нехорошо усмехнулся.
— Остальные? — брезгливо переспросил он. — Я уже сказал вам: человек-могу — еще не все. Он был бы бессилен, если бы не было этих семерых-восьмерых. Кто они? Они на диктаторство, конечно, неспособны, в них нет ни признака «могу», но зато они способны на другое: на подчинение диктатору. Вы помните, в прошлый раз мы говорили о таких людях. Они тянутся к подчинению и готовы подчиняться. Не за страх, а за совесть, не по принуждению, а по доброй воле. Вероятно, они сами не знают, насколько они готовы к подчинению и как сильно хотят его, но они готовы и хотят. Они будут рады подчиниться и найдут даже свое счастье в подчинении. Жажда подчинения в наше время так же сйльна, как и жажда властвования. Сопротивляющиеся? Да, сегодня еще есть и сопротивляющиеся. Но разве вы не видите, как они с каждым днем становятся все пассивнее и инертнее! Главное же, будут ли они завтра? И если так обстоит дело сегодня, то что же будет через пятьдесят или сто лет? Подумайте сами!
Он сел в кресло и стал деловито, со вкусом закуривать сигару. Софья Андреевна молчала, смотрела перед собой и все сильнее чувствовала, что Ив неправ, что она не хочет, чтобы он был прав, и должна возразить сильно и веско. Но ни слов, ни мыслей не было.
— Вы как-то спрашивали меня, — продолжал Ив, — раскуривая свою сигару и приняв прочную позу, — могу ли я заставить мать возненавидеть своего ребенка? А можно ли заставить нормального человека утверждать, что дважды два — пять? Вы скажете, что это очень легко и просто сделать: надо приставить ему ко лбу револьвер и сказать, что вы размозжите ему череп, если он не согласится с тем, что дважды два — пять. Двенадцать из дюжины испугаются револьвера и в ту же секунду согласятся: «Пять!» Но ни один из них внутри себя в это «пять» верить не будет, а всякий будет убежден: «Четыре!» Но вот коммунисты на наших глазах добиваются того, что двое-трое из дюжины уже начинают в это «пять» верить: верить твердо, убежденно, непоколебимо и даже с блеском в глазах. Что вы смотрите с таким сомнением? Но ведь еще так недавно не двое и не трое, а миллионы людей верили в то, что Сталин — гений и отец народов. Ведь верят даже и сейчас эти и другие миллионы в то, что Хрущев проводит мирную политику, что в СССР царит полная свобода и что полунищие колхозники живут зажиточной жизнью. То же было в гитлеровской Германии: даже честные люди в истреблении евреев видели высшую справедливость, в порабощенных народах видели какую-то «Новую Европу», а в палачах — философов и моралистов. Разве все это не то же, что дважды два — пять? Разве это не высшая степень «могу»? А с другой стороны, — выпрямился и возвысил он голос, — разве это не высшая степень подчинения? Сталин и Гитлер смогли заставить полюбить себя… Разве это легче, чем заставить мать возненавидеть своего ребенка? Так почему же вы не понимаете меня? Почему вы не понимаете, что если я заставлю эту женщину добровольно прийти ко мне, то это будет то же, что и дважды два — пять. «Могу!» Она добровольно придет и добровольно скажет «Пять!» Вам это непонятно?
— Да, непонятно!.. И, вероятно, потому непонятно, что я не хочу понимать это. Не хочу! Слышите вы? Не хочу!
— Не хотите? — опять нехорошо усмехнулся Ив, и его лицо сделалось холодным и тяжелым. — Все равно, вам рано или поздно придется понять. Сейчас вы, как и многие другие, прячетесь. Но ведь вы не спрячетесь!
— От чего?
— От того, что уже началось и от того, чем кончится. Говорят, что сейчас идет холодная война между свободным миром и коммунизмом. И люди спрашивают себя: кто победит?
— Кто же?
— Побеждены будут все. А победит человек-могу. Он уничтожит и свободный мир, и коммунизм. Прежний человек со всем тем, что называлось «человеческим», обречен. Настала эпоха человека-могу.
Софья Андреевна знала Ива давно и, казалось ей, знала его хорошо. Но сейчас она смотрела на него так, словно видит его по-новому, во весь рост, как не видела никогда раньше. Он стал непонятнее и сложнее, и вместе с тем она почувствовала обостренную враждебность к нему, непохожую на ту, какая была в ней прежде, давно, всегда. Это не была враждебность человека к человеку, в этой враждебности не было ничего личного, что касалось бы их двух, Софьи Андреевны и Ива. Враждебность шла из невидимых глубин, из тайников интуиции, похожая на ту враждебность, какая есть у собаки к волку и у волка к собаке, а поэтому была несомненна и непреложна.
И вместе с тем, не веря себе, с небольшим страхом она чувствовала своеобразный гипноз силы, власть тех невидимых волн, которые исходят от силы и покоряют не своим проявлением, а только тем, что они есть, т. е. покоряют не воздействием, а одним своим присутствием. Она возмутилась: «Неужели он так силен? Неужели он настолько сильнее меня? Чем же он силен?»
— А я? — с вызовом спросила она. — Кто же, по-вашему, я? Из тех, которые подчиняют, или из тех, которые подчиняются?
— Вы? — не сомневаясь в своих словах, ответил Ив. — Вы принадлежите к очень распространенной категории: вы способны подчиняться тем, которые сильнее вас, но вы умеете и подчинять тех, которые слабее. Вы — ротный командир, средний командный состав. Вам обязательно нужен тот, кто командует вами, потому что без него вы не будете знать, что приказать роте: идти ей направо или налево? В вас есть кусочек «могу», но небольшой кусочек. Вы не лишены инициативы, но вам нужна инициатива более сильного. Вы — подчиняющий подчиняющийся, вот кто вы!
