Ознакомительная версия.
— Ах, тебе, видите ли, только свеженькие трупцы подавай? — как будто подслушал их разговор Хачмамедов. Лене пришло в голову, что он — стоящий в проеме своей двери, сейчас похож на веник. Так же растопырился, опираясь на косяки, и так же в разные стороны расходятся у него усы.
— А все гнилье я, что ли, буду вскрывать? — Вид у Хачека был такой, будто он готов разорвать всех на куски. — Нет уж, взял себе ставку, так давай, работай, мать твою… — Хачек напоследок нервно дернул шеей и скрылся назад.
— Не расстраивайся ты, Петь, — сказал Рябинкину Виктор Извеков. — Даже если случай будет несвежим, твои студенты его на всю жизнь запомнят. Особенно как понюхают… — Извеков уже был у выхода, а морской колокол все звенел и звенел. — Во сне им будет это утопление сниться.
— А мне однажды приснилось, — вдруг опять распушил усы веником Хачмамедов, снова появившись в дверях. Он, видимо, так и циркулировал от дверей к окну в своем кабинете для успокоения, — что у нас на Центральной площади на памятнике Ленину повешенный висит. Прямо на его вытянутой руке. И было это еще, между прочим, при советской власти.
— Вот этот сюжет и надо пустить в наш пятый шкаф, — на ухо Рябинкину шепнула Лена и оступилась на вдруг подвернувшейся ноге.
Соболевский сделал шаг вперед и поддержал Лену под руку.
— А не пора уже вашей новой сотруднице домой?
— А ты чего беспокоишься? — ухмыльнулся Хачек. Он был постарше Соболевского и обращался к нему неодинаково: когда на «ты», когда на «вы».
— А я о девушке беспокоюсь, — не смутился Игорь Владимирович. — Вы тут все люди стойкие, а она неважно себя чувствует. Я отвезу ее домой.
— Ну-ну, — почесал затылок Хачмамедов и скрылся в кабинете.
— Я в принципе сам могу ее отвезти, — Рябинкин вдруг почувствовал укол ревности. Не лично по отношению к Лене, а как бы ко всей кафедре, интересы которой он вроде бы, как начальник, должен был представлять.
Соболевский мягко улыбнулся:
— У вас, Петр Сергеевич, насколько я знаю, второго шлема нет. А без шлема на мотоцикле нельзя. Еще милиция остановит. — Он посмотрел Лене прямо в глаза. — Правильно я говорю?
Рябинкин не нашелся что ответить и молча пошел из танатологического отсека. Лена внезапно почувствовала себя отступницей. Нет, в предательстве она замешана никогда не была. Она поспешила за Петей к лестнице.
— Петр Сергеевич, у нас рабочий день на сегодня уже закончился? Или я вам еще нужна? Если нужна — я останусь. — Ей хотелось, чтобы он хотя бы ей улыбнулся. Но Петя буркнул:
— Я вас не задерживаю. Завтра быть на кафедре ровно в восемь. — И, не попрощавшись, ушел в свой кабинет. Лена беспомощно оглянулась. Следом за ней легкой походкой фигуриста, насвистывая, на кафедру поднимался Соболевский.
Саша Попов вяло ковырял ложкой в тарелке с грибным супом.
— Белые грибы. Сам собирал. — Отец стоял у раскрытого окна и дымил во двор.
— Да? Где же ты их нашел? — притворно удивился Саша. Весь город собирал белые только в одном месте. Километров на двадцать от набережной с «писающим летчиком» вдоль берега реки тянулась детская железная дорога. Оканчивалась она станцией «Дубки». Там, в дубовой роще, где когда-то были разбросаны ведомственные пионерские лагеря, всегда водились белые грибы. В других местах — год на год не приходилось. То в лесах вырастали гигантских размеров подосиновики рядом с какими-то подозрительными чернушками, то все более или менее старые пни обрастали опятами, и тогда в Бюро наступало «грибное меню» — среди настоящих опят нередко росли и ложные, и тогда людей с отравлениями ядовитыми грибами привозили целыми семьями. Однако место для белых вблизи города было только одно — «Дубки».
— Я, пока тебя не было, в Бор ездил, — сказал отец.
— В Бор? — Огромный сосновый Бор был в двухстах километрах, почти на самом краю области.
Отец докурил сигарету и повернулся к Саше.
— Ага. — И он довольно хмыкнул, будто поездка в Бор оказалась для Саши каким-то необыкновенным сюрпризом.
— С кем же ты ездил? Неужели один?
— Старый прокурор собрал компанию. Он с женой, да его бывший помощник, да еще два мужика из следственного отдела. Сейчас никто уже не работает. Времени у всех до черта — сели в машину и поехали. И не зря.
Саша только тут заметил два таза, стоящих в углу, доверху наполненных белыми грибами. Да еще не разобранную корзинку под столом с крепкими, коричневыми шляпками белых и отдельно их ножками на газете на полу.
— В корзинке — самые лучшие, — подмигнул отец.
— Куда такая прорва?
— На ниточки нанижу, высохнут. Зимой будем суп варить. А шляпки и ножки по отдельности заморозим.
Саша с трудом проглотил ложку супа. «Шляпки, ножки…» А там мать мучается с какими-то курами…
— Батя, давно хотел спросить тебя. Что, у нас совсем нет денег?
Отец прищурился:
— А тебе на что?
— Батя… — Саша замялся. Он боялся начинать этот разговор — обычно ничем хорошим эта тема не кончалась, но сейчас решился. — Я сегодня у мамы был… — Отец сразу переменился в лице и побледнел. И сразу стал выглядеть старше. — Видишь ли, батя… Она ушла с работы, и ей очень плохо…
— Конечно, она всегда сидела за моей спиной, — перебил отец. — Работала на полставки, себя не утруждала! И вообще в Бюро ходила, видимо, для того, чтобы показывать новые платья, новые шубы…
— Батя, я ненавижу, когда ты так говоришь! — Саша тоже побледнел, вскочил и встал напротив отца. Ложка из тарелки упала на пол. — Мама была хорошим экспертом. У нее просто легкий характер. Да, она любила наряды, духи, машины, но теперь… если бы ты видел, как она одета. И не забывай, что, кроме работы, ей приходилось заботиться еще и обо мне, о тебе и о доме…
— Дети и дома были у всех. Твоя мать была избалована своей так называемой красотой.
— Батя, ей правда очень плохо. — Саша отвернулся от отца и сел на место. Ну почему никто не может отказаться от своей ненависти?
— Ты даже не представляешь, как она изменилась. Она постарела… Живет, я подозреваю, впроголодь. Она ведь никогда не умела экономить, — Саша усмехнулся, — так же, как и я. Я тоже не знаю, пап, куда идут у меня деньги.
— Она сломала мне жизнь, — глухо сказал отец. — Пусть теперь расплачивается.
— Папа, дай, пожалуйста, ей денег на ремонт квартиры. Не жадничай. Она живет ужасно. Я тоже отдам все, что у меня есть.
— Для этой женщины у меня денег нет. — Отец повернулся и вышел из комнаты. Саша посидел еще за столом, за отодвинутой тарелкой. Где взять деньги? Вроде он и получает не так уж мало, а от получки до получки почти ничего не остается. Он задумался. Как же живут другие? У Витьки семья. Соболевский один, но он два раза в год ездит за границу. На это тоже нужны средства. Он вспомнил, что Витька весной звал его совмещать на кафедре. Он отказался. Может быть, зря. Он надеялся, что Хачек даст ему еще ставку. Но лето прошло, а Хачек молчит. Теперь уж точно не даст. Отпускной период закончился. А то, что иногда Саша замечал, как санитары о чем-то договариваются с экспертами… Для него это было очень сложно. Он знал, что Витька, например, очень часто тихонько о чем-то говорит с санитарами. Антонина вообще ходит к нему как к брату родному. Все время — шу-шу-шу… Также ходит и Клавка, и этот их гомик Алексей… Вскрыть труп пораньше, чтоб было удобно родственникам, когда в выходной день, когда после дежурства… Рассказать им что-нибудь этакое… интересное, чтоб они долго потом обсасывали это между собой. Дополнительную пайку таким образом заработать — только ленивый не сможет. Но вот он, Саша, не может. Клавка как-то раз тоже подошла к нему с таким предложением, но он отказался. А больше к нему никто и не подходил. Он ведь в Бюро вроде свой, но как бы и особняком. Он сын своего отца. Хачек следит за ним особенно строго. И он, Саша, не может допустить, чтобы у Хачека была хоть малейшая возможность прищемить его. Санитары ведь обо всем докладывают начальнику, Саша знает это на сто процентов. И повторить печальную судьбу матери ему тоже не хочется. Она вот тогда гордо вскинулась и ушла. Не захотела больше работать с отцом. А куда идти — не подумала. В области у них одно-единственное Бюро. И захочешь сменить работу — а идти некуда. Вон Соболевский вроде раньше работал врачом. Он рассказывал Саше, с каким трудом выцарапал специализацию по судебной медицине. А уж обратный путь — из экспертизы в больницу — вообще, наверное, неосуществим.
Еще отец в самый первый день его выхода на работу предупредил Сашу:
— Ты никогда не иди на поводу у следователя. Хоть этот следователь прислан от самого Господа Бога. Один раз на что-нибудь согласишься, хоть на самую малость — потом на всю жизнь останешься у него в кармане. Посадить тебя будет — раз плюнуть.
Саша встал, прошел к отцу в комнату. Отец сидел перед телевизором и невидящими глазами смотрел на экран.
Ознакомительная версия.
