Аминь
Ната Сучкова (Сучкова Наталья Александровна) родилась в Вологде в 1976 году. Публиковалась в столичных и провинциальных журналах, альманахах и коллективных сборниках. В течение четырех лет издавала в Вологде альманах “Стрекоза”. За издательскую и творческую деятельность в 2000 году получила Пушкинскую стипендию Международного ПЕН-клуба и фонда Альфреда Тёпфера (Германия). Учится в Литературном институте им. А. М. Горького. С 2002 года живет в Москве.
* *
*
Откуда взялась Марина?
Из пены без слез? Пластилина?
Из желтого мандарина
косточки плюнутой выросла?
И нет и да.
Ерунда.
Марина была всегда.
Сидит на ковре и ногами босыми
рисует круги по воде,
по мягкому ворсу,
рисует знаки вопроса
острыми коготками по белой твоей спине,
в красный ее раскрашивая.
Откуда взялась Наташа?
Из славного бурга Ростова?
Из Льва Толстого?
Из белого льна простого?
Из золотого руна?
На опеле стареньком въехала
в шагреневой кожанке всклоченной
с шенгеном просроченным,
целует тебя в многоточия,
гуляет тебя в воскресения.
Откуда взялася Ксения?
Из шерсти какой связалась?
Из облака из осеннего,
из физкультуры в бассейне,
из каждодневной рассеянной
привычки что-то отсеивать,
умения плавать брассом и
так широко разбрасываться,
как улыбаться.
* *
*
На Остоженке пахнет ладаном,
Позолотой осенней сусальной,
Шаурмою, хурмой, ханом Батыем
И неистребимо — Рязанью.
Словно шарик к рюкзачку привязали
Суетой, беготнею вокзальной,
Тем, что мы безнадежно устали
С поездами, следами, слезами.
На Остоженке пахнет Боженькой,
Облаками в прожилках творожными,
Тем, что непоправимо и прожито,
На Остоженке пахнет прошлыми,
На Остоженке пахнет Ожеговым
И афишным путеводителем,
Воробьями, дождями, крошками,
Номерами дробными, литерными.
На Остоженке пахнет кошками,
Молоко по ладони стекает,
На Остоженке пахнет брошенным
И не пахнет стогами.
* *
*
Но я расту быстрее травы,
намного, намного быстрее…
А то еще — облако, ничего интересного,
Ты входишь в траву, и оно качается
Так низко, что можно панамкой детскою
Его коснуться и сдвинуть нечаянно.
И ты напуган, что небо падает,
Такое близкое — только тронь,
Но ляжет спелой огромной ягодой
Ручное солнце в твою ладонь.
Сапропель
Возле озера Неро, под илом,
Под сосновой смолёной корой,
Спят любимые мои могилы,
Укрываясь водой с головой.
И, заросшая тиной и лескою,
Чешуей набивая рот,
Над тягучей водою пресною
Моя старая лодка плывет.
И болит у лодки уключина,
И скрипит, как больное колено,
Парусиновой белой брючиной
Задевая озеро Неро.
* *
*
Дачник мой август, тетрадь на столе,
В ней по линеечкам ходят трамваи,
Я к твоим буквам язык прижимаю,
Но за щекою поет карамель.
Тут, за щекою, поет, говорю,
Дырочкой хрупкой, стеклянной, глубокой,
Яблочным розовым треснувшим боком,
Как здесь вместиться еще букварю?!
Но на минуту всего повзрослеть —
В сладкой слюне карамелька растает,
Дачник мой август тетрадь пролистает,
Встанут трамваи, и нечему петь.
* *
*
Большеротым птенцом, садоводом прожженным
Я глотаю шмеля, как мохнатый крыжовник,
И на вкус не могу узнать.
И стою рядом с мамой, шмелем пораженный,
Но гудит во мне шмель, он — живой, не прожеван,
И в ладони мои, как крыжовник тяжелый,
Опускается благодать.
* *
*
В городе Богом данном, у самого синего Черного,
Как на диване продавленном, скрючившись на песке,
Павел лежит и курит, слова из себя вычеркивая,
И полоса на шее его начинает краснеть.
Дальше, но пленка кончилась, скрипнут по снегу валенки,
Скрипнет, чуть наклоняясь влево, перо гусиное,
Павел лежит и думает великое государево,
И газировки хочется — радостной апельсиновой.
Да, газировки б здорово — в пену, как в море, броситься!
Хрипло гудят динамики и ударяют в медь,
И прибывает скорый Санкт-Петербург — Феодосия,
И полоса на шее, не надо туда смотреть.
* *
*
Как бы такую штуку на берегу проделать:
Верное слово галькой выложить на песке.
Доктор идет в купальню, доктор проснулся в девять,
И преломляют солнце стекла его пенсне.
И пусть последним станет слово: будем!
Я это море точно книгу перечла,
Меня, как прежде, умиляют люди,
Которые купаются в очках.
Которые прикладывают ухо
Послушать хрип в его больной груди
И смотрят так печально-близоруко,
Что непременно нужно их спасти.
И вдоль волны за ними вплавь бросаться,
Ловить очки: держи, держи, уносит!
И трогать след, который вот остался,
Как маленький рубец, на переносье.
Гейде Марианна Марковна родилась в Москве, окончила философский факультет РГГУ. Поэт, прозаик, переводчик с латинского языка. Лауреат премии “Дебют” (2003) и молодежной премии “Триумф” (2005), автор книг стихов “Время опыления вещей” (М., 2005), “Слизни Гарроты” (М. — Тверь, 2006). Живет в Москве.
1
В четверг, как всегда, в шесть часов. Нелепо носить с собой эту гуашь в коробке, гремучую, схваченную резинкой, чтобы не рассыпалась. Акварель лучше, она легкая и сухая, а гуашь мокрая и жирная. Она похожа на кефир, гуашь, а масло — оно похоже на масло. Кефир хорош, когда хочешь пить и есть одновременно. А когда не хочешь ни пить, ни есть, а только рисовать, то гуашь не поможет, лучше масло. Потом засыхает корочкой, даже в альбомах видно. Где вы, юноша, видели таких коней? Нигде я не видел никаких коней. Начинается: рисуем такую вот картошку, от нее такую вот загогулину, а отсюда у них растут ноги. Знаете, как рисовали средневековые китайские художники? Одной линией от большого пальца ноги до большого пальца ноги. Мы не средневековые китайские художники. Рисуем общий контур, выделяем более мелкие части. Высота головы составляет седьмую часть высоты человеческого тела, так и нужно замерять. Пробовал, сколько раз, всегда тело получается слишком длинным, должно быть не больше пяти. У кого еще получилось не больше пяти? У всех получается по-своему. Просто у тебя всегда слишком вытянутые головы, поэтому. Позвоночник выгибается вот так. А у тебя прямой, как столб. А у тебя кривой, как серп. Если не веришь мне, посмотри на себя. Я не на коне. Я, так сказать, в полном говне. Открываю коричневую краску. Самая жидкая, всегда пятна. Хром и кобальт, чтоб им пусто, но им никогда не будет пусто, не то что белой. Кобальт похож на бельевую синьку. Есть целая картина, вся такой краской, мой любимый художник, но не люблю. На заднем плане маленькое привидение в белой рубашке, со свечкой в руке. Грязненько так, но ему можно.
