Оставшиеся уроки прошли на удивление спокойно – словно никакого продолжения и не подразумевалось. Колеся на переменах держался особняком, но если и заговаривал с кем-нибудь, ему отвечали нормально, без всяких там угрожающих кривляний. Колесю такое поведение, видимо, дезориентировало, как и было запланировано. Только нетерпеливые двоечники, желая выделиться, пару раз как бы случайно задевали его плечами, предлагая дать им «законный» повод для ускоренного приведения приговора в исполнение. Но Колеся, нервно кивая в ответ на их лицемерные извинения, поспешил укрыться в классе, а слишком ретивых двоечников Фурман строго урезонил: мол, класс уже решил, каким быть наказанию, и нечего теперь лезть вперед батьки…
По утвержденному плану казни каждая девчонка могла треснуть Колесю один раз – этого будет вполне достаточно, чтобы проучить осужденного, а если он начнет сопротивляться, так ему же хуже. Почетное право первого удара предоставлялось Меркуловой, и ее теперь наперебой инструктировали и пытались тренировать на себе все кому не лень. «Ничего, она и так сделает все как надо», – наконец увела ее Людка Капралова. «Вы смотрите только, не убейте его раньше времени! – посмеиваясь, предупреждали мальчишки. – Оставьте и нам что-нибудь!..»
У Фурмана все эти приготовления вызывали странную дрожь, он то и дело вздрагивал, как от холода, и в какой-то момент на перемене у него даже зубы застучали. Конечно, и Колесю было тоже жалко, но он с удивлением понимал, что колотит его именно от близости исполнения всенародного приговора: как будто вот-вот, с минуты на минуту должно прибыть ужасное и могущественное существо – их настоящий господин, которому все они будут служить с праздничным восторгом и страхом…
После последнего урока все торопливо оделись и выскочили на улицу, а группа добровольцев почти без применения силы проводила Колесю к месту собрания. Сначала все столпились на утоптанной дорожке, ведущей мимо школы в сторону Каляевской, но тут кому-то вдруг пришло в голову, что они встали как раз под окном директорского кабинета, легко опознаваемого по особым занавесочкам. Все со смехом, даже зачем-то пригибаясь, словно под обстрелом, перебежали немного подальше, под наполовину закрашенные окна кабинета труда. Здесь все выстроились двумя неровными кругами. В середине, прижатый спиной к стене, оказался Колеся, вокруг него – девчонки, а во внешнем кольце мальчишки приготовились к возможной охоте или к быстрому подавлению сопротивления, смотря по обстоятельствам. Они даже коротко условились между собой, кто чем займется. Фурман все радостно трясся, остальные хмурились, скрывая улыбки.
Девчонки, распаляя себя, начали выкрикивать Колесе обвинения от всего класса: мол, он думает, раз нет Любовь Захаровны, так значит, все теперь можно, да? И никакой управы не найдется?! Ну-ка, проси прощения! Перед всеми!.. Затравленно озираясь, Колеся крикнул: «Не буду просить прощения! Делайте со мной, что хотите!..» – «Ах вот он как заговорил?! Выходит, ему понравилось с девчонками драться? Ну, давай… Начинай! Что же ты? Испугался, может?!» – «Да отстаньте вы от меня! Вот привязались…» – Колеся судорожно усмехнулся, пытаясь обратить все в шутку, но тут на него двинулась невысокая, но крепкая Людка Капралова: «Давай, попробуй меня ударь». – «Да зачем ты мне нужна…» – пренебрежительно огрызнулся он, но когда Людка сделала неожиданное движение рукой, Колеся непроизвольно отдернулся. «Дайте, дайте вы ему! Кончайте его агитировать! – крикнули мальчишки. – Видно же, что он просит! А не хотите – мы сами с ним поговорим. Хватит, не тяните, надоело уже! А то мы замерзнем, пока вы тут с ним будете разговоры разговаривать…»
Людка еще раз угрожающе замахнулась, и в этот момент девчонки с другой стороны вытолкнули на Колесю Меркулову с нелепо вытянутыми вперед руками и выставленными, как у кошки, когтями. Скорее всего, это был тайно заготовленный ход: как только она неожиданно хлопнула Колесю ладонью сверху по голове, подскочили остальные, и на него посыпался град неловких ударов… Мальчишки, глядя на это, просто помирали от хохота. Колеся, с которого сразу слетела меховая шапка, сперва с застывшей улыбочкой ловко и гибко уворачивался и закрывался локтями, но пара-другая тычков, видно, все-таки попала. В руке у него был зажат полотняный мешочек со сменной обувью, и он вдруг с размаху огрел кого-то из девчонок по плечу. Девчонки испуганно отпрянули, но к Колесе тут же метнулись застоявшиеся охранники и, вырвав мешок, отбросили его далеко в сторону. Это вызвало у мальчишек новый приступ смеха: из кучи-малы вдруг, точно бомба, вылетел черный мешок и, описав дугу, зарылся в снег, – разве что шипенья не было…
Проходившая в это время по дорожке женщина с сумками приостановилась и сказала что-то осуждающее: мол, что же вы, все на одного, – но мальчишки ей весело объяснили, что это ж не они его бьют, а девчонки, и он это заслужил. Но у женщины такое объяснение вызвало еще большее возмущение, и она пригрозила, что сейчас позовет кого-нибудь из учителей, на что ей уже грубо ответили, чтобы она катилась отсюда. Женщина, сердито бормоча, ушла, но после этого возник небольшой спор, так как Фурман недовольно спросил, какого хрена они с ней разговаривали как уличные хулиганы.
За это время пыл девчонок заметно угас, и Колеся, подхватив из-под ног свою шапку, неожиданно совершил мощный таран и вырвался из окружения. Он побежал к Каляевской, а поскольку домой ему было совсем в другую сторону, его никто здесь не ждал. Двоечники предложили кинуться в погоню, но Фурман опять вылез, сказав, что уже хватит, он свое получил, как и было задумано, а гонять его – это уже лишнее. На этот раз с ним согласились, и Колесе вслед понеслись только снежки и улюлюканье. Кто-то, вспомнив про Колесин мешок, крикнул: «Эй, козел, вещички свои забыл! На, возьми!..» – и по мешку поддали ногой. Колеся обернулся и, видя, что его не преследуют, с яростью ответил: «Да пошли вы все к черту, скоты! Сволочи!!!» Мальчишки затопали, имитируя погоню, и Колеся, дрогнув, опять побежал, «Куда же ты, псих? Тебе ведь в другую сторону!.. Вещички потерял, мудила!..» – заухали ему вдогонку, но он, перейдя на быстрый шаг, вскоре свернул на Каляевскую.
Все стали неторопливо расходиться, но, кажется, особого подъема никто не испытывал. Пошел медленный густой снег. Фурман подобрал Колесин мешок и, с легкой усмешкой отряхивая его, сказал, что надо бы его как-то отдать, а то потеряется. Ребята поморщились: «Да ладно, фиг с ним! Он, небось, за углом прячется, ждет, пока все уйдут, – потом придет и возьмет…» – «Не, если он там, я лучше сейчас быстренько сбегаю и отдам ему. Подождете меня?» – попросил Фурман своих всегдашних попутчиков. Его стали отговаривать: мол, это же не твой мешок, пусть валяется – кому надо, сам возьмет, а если даже и потеряется, тебе-то какое дело? «Не, надо отдать, – примирительно улыбаясь, но с твердеющим убеждением сказал Фурман. – Там кеды – он же их не на свои деньги покупал, а на родительские. Мы его наказали за дело, все по-честному, а родители-то его здесь при чем?»
Ребята по-прежнему морщились и отводили глаза, что Фурмана только возбуждало. Колесину маму он знал, они и жили-то совсем рядом, в большом доме посреди Оружейного и Садово-Каретной, ну и вообще Фурман не мог вот так все оставить. С уже нехорошей горячей рассудительностью он стал объяснять, что поскольку он является старостой класса и они, между прочим, сами же его и выбрали, у него есть определенный долг перед всеми, который он – в меру своего понимания, конечно, – пытается исполнять. Когда его переизберут – ему же будет легче! Но пока он должен думать не только о себе, но и о других. Он вместе со всеми участвовал в вынесении Колесе справедливого приговора, а потом следил, чтобы наказание было честным, – и даже вынужден был некоторых из них удерживать, хотя это, возможно, кому-то и не понравилось… Но теперь, когда все то, что было решено единогласно всем классом, выполнено, нужно восстановить нормальные отношения. В том числе и с Колесей, которого они, конечно, наказали за дело, но который является таким же человеком, как и они. До сих пор все было по справедливости – зачем же напоследок все портить и делать еще какие-то глупые пакости?.. После этого на Фурмана просто махнули рукой: ладно-ладно, можешь бегать за своим Колесей, если тебе это нравится, но мы уж тебя ждать не будем. «Нравится мне это так же, как и вам, но все-таки, по-моему, лучше не мараться», – занудно уточнил Фурман, но его уже никто не слушал.
Остатки компании с криками побрели в сторону Косого переулка, чтобы там распрощаться, как обычно, а Фурман показным неторопливым шагом направился к Каляевской. Потряхивая мешком и незаметно поглядывая назад, он озабоченно прикидывал, куда и как далеко мог уйти за это время Колеся.
Едва скрывшись из поля зрения одноклассников, Фурман припустил на большой скорости. Вероятнее всего было, что Колеся просто пошел к себе домой кружным путем через Оружейный – туда Фурман и побежал. Однако впереди, за снежной завесой и тяжело передвигающимися фигурами прохожих цель пока не просматривалась. На другую сторону Каляевской Колеся вряд ли стал бы переходить – тут и светофора не было, и вообще, это уже было бы слишком похоже на стремление к самоубийству – уйти неизвестно куда. Но на всякий случай Фурман, щуря глаза от остро налетающих снежинок, на бегу пытался контролировать фигурки и на той стороне улицы.
