Ознакомительная версия.
Андрей увидел птичку по телевизору, о ней Дроздов в своей передаче рассказывал. Рассердился он тогда на любимого телеведущего за то, что показал соловья. Исчезла загадка. Мысль прервалась кукованьем, раздавшимся в лесу. То замирало, то вновь возобновлялось:
— Ку-ку, ку-ку, ку-ку.
Андрей спросил:
— Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?
Птица отмерила ещё сорок семь лет.
— Маловато будет, бездетная мать, — дружелюбно сказал Андрей. — Успею ли?.. Должен успеть во что бы то ни стало.
— "Хорошо, что рано начал, — завязался узелок мысли. — Не истрепался на житейское, не увязнул в быту. Сколько ребят высшей пробы в семьях потерялось?.. Нет им числа. Всю юность свою на притирку с жёнами да мужьями потратили, максимализм на тряпки и скандалы с коврами распылили. С двенадцати до двадцати восьми надо себя искать, за всё общество в одиночку сражаться, сотрясать степенное равнодушие старших, свой Шервудский лес найти, подобно Робин Гуду, человеку эпохи "львиных сердец". А ещё звуками рога вольных стрелков собрать — таких же, как ты — молодых и горячих. Настоящая дружба завязывается в пору юности, когда деньги ещё не играют существенной роли. Для меня это время настало. Я буду проверять, и пусть меня проверяют, — пока режется без стеснения правда-матка, пока жизненный опыт не научил уходу от прямого ответа, пока душевные порывы не контролируются головой. Выстрою ряды единомышленников, а потом, если не буду справляться, жизнь заменит меня кем-нибудь другим, более решительным и мудрым. Пожалуй, не жизнь, а я сам передам руль достойному кормчему, как только увижу среди своих друзей такового. Моя задача — научить ходить и понимать прописные истины. Потом я уйду… И единственное, о чём попрошу, так это разрешить мне занять место в первой шеренге стройно идущих легионов. Рядовым. Без всяких нашивок и орденов.
Андрей привстал на колено. Прохладное течение ударялось о мраморное изваяние молодого человека, решившего произнести клятву перед своей совестью на заре нового тысячелетия. Слишком много он понимал, чтобы расточать дремлющие в нём силы на суету. Взяв в руки камень со дна, он начал выводить на реке слова, сопровождая их леденящим душу шёпотом.
— Пока в моей груди бьётся сердце, оно будет биться за народ, — отнесло течением первую строку клятвы. — Только строить и никогда не разрушать. Клянусь. Подчиняться обстоятельствам, но никогда не становиться их рабом. Клянусь. Все неприятности, которые будут происходить со мной, расценивать как очищение за видимые и невидимые грехи. Клянусь. Не потакать слабостям, не останавливаться на достигнутом. Клянусь. Всех принимать хорошо: и добрых, и злых. Гнать в шею тех, кто при всей своей порочности нагло утверждает: "Зло торжествует над добром. Повеселимся, а после нас — хоть потоп". Клянусь. Поддерживать всякое доброе начинание и возносить до небес даже незначительный хороший поступок, совершённый человеком. Клянусь. Искать правду, внутри себя искать. Она — там. Точно там и нигде больше. Клянусь. А вся мерзость, существующая среди людей, идёт из тёмных сторон моей души. Только из моей и ничьей больше. Клянусь, что своими собственными руками вырву из сердца тошнотворную полынь и высушу её на солнечной равнине моей души. Клянусь, что не поверю в Апокалипсис, пока люди, окружающие меня, будут говорить: "Здравствуй, Андрей". Просто: "Здравствуй Андрей". Клянусь никогда не убеждать человека встать на мой путь, пока он сам не присоединится ко мне по доброй воле, потому что моя дорога — ведёт к погибели. Клянусь специально не искушать судьбу, но и не уклоняться от её ударов. Клянусь, что не буду на "обломовском диване" наблюдать за горизонтом возрождения, а забегу далеко вперёд и стану ожидать там остальных. Клянусь, что не упаду духом, если горизонт начнёт отодвигаться вместе со мной, и с людьми я так и не встречусь. Клянусь, что в этом случае вернусь назад и начну медленно брести вместе со всеми. Клянусь, что не стану выть от одиночества и замыкаться в своём тесном мирке, раз уж так повелось, что люди сосуществуют вместе. Клянусь, что даже если все ополчатся против меня, я буду за всех.
Клятва была закреплена росписью, которая врезалась в воды реки на добрые двадцать сантиметров. Чувство необъяснимого восторга овладело Спасским, какого раньше он никогда не испытывал.
— "Господи, ради того, что я сейчас испытал, стоит жить", — подумал Андрей и как подкошенный рухнул в воду.
Прохладные струи Абакана сомкнулись над головой юноши и остудили выжженные калёным железом слова клятвы.
Спасский прозрел будущее. То, что было спрятано за пеленой тумана, открылось вдруг и стало ясным и прозрачным. Воля сжалась в кулак и пробила брешь в стене непонимания. Заплакала утренней росой душа, почувствовав, на что себя обрекает. Андрей ужаснулся от того, что увидел. Всё те же беспросветный мрак и пустота, о которых он раньше подозревал, но всё же надеялся на лучшее; а теперь он знал, что никакого светлого "завтра" нет, и никогда не будет. Есть лишь "Чёрная дыра", в которую засасывает тлеющие угли звёзд. Если бы не Андрей, а кто-нибудь другой увидел эту бездну, куда наслаивающимся комом скатывается всё живое, он бы сошёл с ума от отчаяния.
Спасский встряхнул головой и отогнал видение. Ликование переросло в апатию, так как теперь он понимал, что ничего не добьётся. Вскоре апатия сменилась сильнейшей депрессией, и мельком увиденный рай стал представляться турникетом перед входом в ад; а те немногие, кто, веря в ренессанс человечества, распространяет жетоны на входе — самыми страшными лицемерами.
Андрею тисками сдавило виски, и жизнь показалась такой дурацкой штукой, что на сознании самопроизвольно накернилась мысль о самоубийстве.
— "Нет альтернативы. Что бы ни делал, а на всё один конец", — подумал он и горько улыбнулся.
Андрей перебирал в памяти знакомых ему людей и радовался, что они находятся в блаженном неведении.
— "Нет, убивать себя не стану. Нельзя впадать в крайности. У вечности не существует только белого или только чёрного. Цвета перемешаны. Чёрный при соединении с белым, красным, жёлтым, фиолетовым, синим или голубым даёт чёрный, но Бог исключил его из радуги. Цвет тьмы просто нельзя использовать, не надо даже думать о том, что он есть. Сила чёрного проявляется тогда, когда мы вводим его в свою палитру; на холсте жизни ему подвластно закрасить всё. Стоит лишь усомниться в непрочном по структуре белом, и чёрный уже достаточно силён, а при употреблении он всемогущ", — подумал Андрей.
— Эй, сатана! — воскликнул Спасский. — Ты же сейчас где-то поблизости трёшься. С прискорбием должен отметить, что ты всего лишь тень, отбрасываемая Господом. Безусловно, большая тень. Это из-за того, что Бог большой. Когда в следующий раз решишь ко мне приблизиться, придумай что-нибудь пострашней.
***
— Спас, я сэкономил! Эти конкретно поистратились, а у меня почти все бабки целы и невредимы. Куда сгружать продукты? — спросил Митька.
Санька, Брынза и Антон покатились со смеху, заметив недоумение, промелькнувшее в глазах Андрея.
— Скоропорт — в холодильник, остальное — под навес. Давайте-ка я вам помогу. Устали ведь, наверное, — сказал Андрей.
— На славу погуляем, — заметил Митька, сгружая колбасу в холодильник, — а всё благодаря тебе. Спасибо.
— Ничего особенного, — скромно ответил Андрей. — Мы ещё и не такими делами воротить будем.
— Спас, а зачем тебе всё это надо? — спросил Брынза, сооружая из консервов египетские пирамиды.
Санька с видом всезнайки опередил брата:
— Проще простого. За тем, блин.
— Как это так? — удивился Брынза.
— Так это так, — улыбнувшись, ответил Санька.
— Молодцом, пацаны, — похвалил Андрей. — А тебе, Митька, финансистом быть. Как там говорится? Экономика должна быть экономной, кажется.
— Красавчик — базара нет. Стибрил консервы и в ус не дует, — вырвалось у Брынзы.
Санька, Митька и Антон переглянулись. Они забыли предупредить Брынзу, что при Андрее нельзя сильно распространяться о тёмных делишках.
Все трое подумали примерно одно и тоже:
— "Что-то сейчас будет… Отмазываться бесполезно".
Спасский и в этот раз никого не "разочаровал". Под его яростным взглядом, обозревающим всех вместе и каждого в отдельности, стали опускаться головы виноватых. Парни почувствовали приближение неизбежной бури, которой и не собирались сопротивляться, чтобы сохранить хорошие отношения с человеком, которого за прямоту и справедливость они успели уже полюбить.
— "Пусть ругает нас последними словами, пусть выговорится. Мы — бронявые", — думал и Митька, и Забелин, и Санька, а теперь уже и Брынза. Они старательно прилагали усилия, чтобы выглядеть как можно более жалкими, раскаивающимися и смешными.
Но буря оттягивалась. Спасский перестал метать громы и молнии. Он начал улыбаться, и это не предвещало ничего хорошего. Митька здорово струхнул, он теперь ни сном, ни духом не знал, что будет дальше, потому что от городского можно было ожидать всего, чего угодно.
Ознакомительная версия.
