Штука еще и в том, что Даша не сказала бабушке, зачем пошла. Она пошла будто к подруге Свете Козиной, в Трунино, а это день пути да день назад, ну и там бы они погуляли дня два, сходили бы на танцы или еще к какой подруге, но потом бы она всяко вернулась. Поэтому бабушка три дня не волновалась, заволновалась на четвертый, заявила на пятый, а на пятый, сказал Ухтомин, искать уже трудно. Уже не осталось следов. Заявили, конечно, в город, но в городе сказали, что мало ли, может, они с подругами пошли в Сельцово, там мотоклуб. Запросили Сельцово — нет, никто не приходил, и мотоклуба нет. Пока искали мотоклуб, прошла еще неделя. Наконец стали прочесывать вдоль опушки, ничего не нашли, а вертолеты все были заняты, и как-то руки у всех опустились. Мать в Балахове спросила экстрасенса, экстрасенс сказал, что жива, но очень печальна. Мать Даши плюнула экстрасенсу в рожу и пошла бы искать сама, но август, август, огород! В августе день всю зиму кормит. Отлучись от огорода — и что тогда? А Даша Антипова была девушка самостоятельная, так просто пропасть не могла, и как знать, может, прав экстрасенс?
Даша Антипова в это время уже месяц ходила по тайге и стала догадываться, что заблукала. Это не страшно, человеку из деревни Булыгино тайга — дом родной, и у нее были с собой бутерброды. На третий день она их доела и перешла на грибы, которых было мало. Мобильный то брал, то не брал, но в деревне никто не отвечал, а Сергей Сергенбаев был почему-то вне зоны доступа. Это получилось потому, что за участие в чате «Дома-2» с него сняли все, что у него там было, а больше он положить пока не мог. Даша и тут не растерялась, она прислушалась всем телом, как умела, это многие умеют в тайге безо всякой Перепетуи, и услышала рядом с собой охотничью избушку. В избушке этой не было никакого запаса, но можно было хоть пересидеть те самые дожди, которые рядом заливали Балахово. Потом она призвала кабаргу, убила и наелась. А потом она почувствовала себя ужасно виноватой, сначала перед кабаргой, потом перед бабушкой, и такая это была ужасная вина, что ни сесть, ни встать. Так она и сидела в избушке, когда увидела за окном огромного коричневого человека. Он только мелькнул и сразу пропал. Мобильный у Даши давно разрядился, и снять его она не сумела. Это, кстати, причина, по которой никто до сих пор не снял йети. Мобильный на пятый день разряжается, а йети обычно приходят на шестой.
Йети приметил Дашу давно, еще когда она только приехала на каникулы. Он присмотрелся всем телом, как это у них водится, и выбрал Дашу, потому что она была молода, красива и могла дать хорошее потомство. Осталось дождаться, пока она пойдет в лес, а потом хитрым образом отвести ей глаза и направить чуть в сторону с тропинки. Сам йети еще не решался показаться Даше, только ходил вокруг и заглядывал в окна. Даша один раз увидела его большие следы. Она знала, что в тайге ходят всякие, да в Булыгине все это знали, но что вот так прямо — она представить не могла. Йети стал за ней ухаживать, то есть добиваться ее любви, но это была молодая особь, он не имел еще навыка ухаживания и вел себя довольно глупо. Даша, может, поговорила бы с ним, послушала бы музыку. Но музыки у него не было, а говорить он почти не умел и страшно стеснялся. Принести хворост — это он мог, и приносил, и однажды принес туесок ягод, но на большее не годился. Даша давно бы от него ушла, но ей страшно было отходить от избушки, а главное — йети напускал на нее виноватость, а в этом смысле им равных нету, что старым, что молодым.
Это было сложное чувство. Даша и сама была не простая. Ошибаются, кто думает, что в оставленных или малолюдных уральских и сибирских деревнях вырастают простые дети. У таких детей много навыков, каких городской школьник не имеет. Они могут убить и съесть кабаргу, позвать всем телом, сходить поваляться за сорок километров, нюхом найти гриб, по запаху крови определить — чья она. К этим людям вернулись сотни навыков, которые в христианские времена ушли в подсознание, а теперь опять полезли наружу. Городской человек не всегда почувствовал бы вину, исходящую от йети, а сельский чувствовал, и там часто все были виноваты. Даша остро ощущала, что йети хороший, только несчастный. Однажды, когда внезапно кончилась августовская жара и хлынули дожди, он ей принес резиновые сапоги, огромного размера, почти как на себя. С кого снял — непонятно. В другой раз он ей принес куртку, но куртка совсем уж была велика, а главное, что немодная. Даша в жизни бы такую не надела. Она пошла погулять, нашла медведя, убила, шкуру сняла, перочинным ножом сделала дырки, получилось стильно. Это не стыдно было надеть. Даша все такие вещи очень хорошо умела, у нее только с бухгалтерским делом в городе не ладилось, а медведь у нее даже не понял ничего.
Остальное время жили они, как в сказке «Аленький цветочек». Чудище ходило кругом и гугукало, а Даша все никак не могла решиться. Они начали издали разговаривать жестами. Даше иногда хотелось поваляться, но Сергей Сергенбаев был все-таки совсем другое дело. Он был красавец, смуглый, с приятно жесткими ладонями. Представить себя с йети она совсем не могла и потому ждала. Однажды над ними сравнительно низко пролетел вертолет. Йети упал и слился с пейзажем, а Даша, напротив, стала прыгать, пытаясь себя обозначить. Но вертолет, видно, искал кого-то другого, да и листья были еще густые, они могли Дашу в шкуре не разглядеть. Она уж призывала как могла, но, видно, летчики были защищены вертолетом. Даша плохо умела призывать сквозь вертолет.
Однажды она решилась включить телефон — вдруг он за это время как-то зарядился? И он ненадолго включился, согретый, видимо, теплом ее тела, и она получила смс от Сергея Сергенбаева: «Зая что ты так долго я скучаю». Смс был сравнительно свежий, дня два. Счет времени она вела внимательно, завязывала узлы на косынке, а потом развязывала. Еще она делала зарубки. Получалось, что она ушла из дома два месяца назад, и там уже, наверное, беспокоились. Мать со своим хахалем в Балахове вряд ли, а бабушка точно, и хотя здоровье у бабушки было крепкое, таежное, укрепленное смородиновым чаем, а все-таки надо было как-нибудь дать ей знать. Даша показывала йети издали мобильный телефон, но он только бил себя в грудь, как Кинг Конг, то есть, видимо, негодовал. Даша попробовала послать бабушке мысленный сигнал о том, как ей грустно и больно, больно, больно, — так пела певица Зара в песне «Больно, больно, больно!», ей оттого было так нехорошо, что почему же ты меня не простил, зачем же ты меня отпустил, теперь я тут одна ни в чем не вижу дна или что-то в этом роде. Но бабушка вряд ли это услышала. Наверное, она нашла бы способ прогнать йети, ведь прогоняли их как-то в прежние времена, когда они приходили в деревню или приставали к одиноким девушкам, идущим, допустим, по грибы. А с другой стороны, без него было бы совсем одиноко, а как вернуться на тропу, Даша не знала, хотя из последних сил напрягала спинной мозг. Спинной мозг обычно все понимал, но на этот раз молчал как убитый.
Несколько раз Даша пыталась уйти. Всякий раз, стоило ей на километр удалиться от избушки по сплетению почти невидимых троп, которые она, однако, чуяла, — ее накрывало такой волной тоски, будто она только что смертельно ранила беззащитного зверя, будто она предала отца, которого никогда не видела, и мать, которая ее сбросила бабушке; как будто она и бабушку бросила по доброй воле, захотев поваляться, а у той теперь наверняка ноги отнялись. Вот именно сейчас отнимаются. И у нее у самой начинали отниматься ноги, и она, полубесчувственная, еле брела назад, держась за стену стволов. Лес начал желтеть и буреть, дни стали короче, странные осенние тени проплывали по полянам, словно облака, но это были не облака, — всякий, кто походил по тайге, знает осенние тени, но это надо две недели проходить без хлеба, без связи, тогда и видно, что с тобой будет. Говорят, что это были души. Говорят, что в этих местах до сих пор плавают бестелесные тени группы Скороходова, восемь плавают, а девятая еще живая ходит, мучаясь чувством вины. Но отойти от избушки Даша не могла, не шлось, красавицу сторожило персональное чудовище, которое и было истинным хозяином здешних мест. И от того, что этих былых прекрасных гигантов вытеснили новые биологические виды, загнали в чащу леса, лишили всех удовольствий, — здесь никто и не мог ничего, и владело всеми безвыходное чувство вины. Только кто начнет что-нибудь делать, как опускаются руки. От этого же чувства вины все и позволяли с собой делать что угодно, и подписывали все, и никогда потом никого не проклинали, а считали, что с ними так и надо. Это чувство вины было как паутина, осенняя паутина, липнущая к лицу. Паутину тоже, видимо, делал йети. Если бы он захотел, он все бы тут оплел, находили в лесу такие коконы — думали потом, что это гигантские насекомые, а это не насекомые. Это человек хотел уйти от йети, а его так сильно любили, что оплели. Так любили, что даже не съели.
