— Да, — кивнул старик, — лавина. Но это было не все, далеко не все… Мы разрезали палатку изнутри и попытались выбраться. У Станицына была раздроблена нога, он страшно кричал, когда мы его тащили. Ночь была холодная, температура резко упала. Мы не успели одеться и взять вещи. Стали спускаться по склону, поддерживая Станицына, потом поняли, что он не может идти, и понесли его. Но тут из-за хребта выплыл огромный огненный шар, похожий на страшно раздутую луну. Он плыл над нами и вдруг взорвался — взрыв был ослепительный и, видимо, огромной температуры… Сашу Брянского ослепило сразу, он упал, закрыв лицо руками, и не шевелился больше.
— Значит, все-таки испытания? — чуть слышно спросил Валя.
— Да, — скорбно подтвердил Шухмин. — В эту ночь на склоне проводились секретные испытания, о которых никто ничего не писал, нас не предупредили, и мы выбрали самое неудачное место. Потом выплыли еще два шара, мне рассказывали туристы, что их видели местные жители… Сам я, как вы понимаете, ничего об этом прочесть не мог, а до середины восьмидесятых к нашей трагедии вообще не возвращались. Так мы потеряли Брянского. Но надо было спасаться, и мы спустились вниз, туда, где рос на склоне огромный кедр. Там мы оставили Станицына и Скороходова, который как старший принял решение ему помочь и развести костер. Остальные должны были спуститься вниз, там был мелкий лес, место казалось безопасным… Но это была страшная ошибка. Там нас караулила группа беглых заключенных, которые как раз в эту ночь пробирались в Балахово. Они надеялись там вскочить в электричку и уйти, но на их пути встретились мы. Они не стали ни в чем разбираться и сразу убили Володю Старикова. Остальным удалось затаиться в кустах, и мы лежали в снегу в чем были, в ватных штанах и свитерах, пока эти негодяи уходили в лес. Никто из нас не мог остановить их — ведь у нас не было оружия, кроме ножей…
— Значит, беглые зэки, — кивнул Валя.
— Да, — продолжал уцелевший, — но наши несчастья не кончились на этом. По ужасному совпадению, именно в эту ночь на склоне должна была высадиться американская диверсионная группа. Тогда Урал был главной мишенью американской разведки, через год там сбили Пауэрса — американцы постоянно пытались сфотографировать наши военные объекты… Американская группа увидела Борю Вершинина и убила его сразу, а Иру Саблину пытала, чтобы она сказала, где остальные. Но Ира ничего не сказала, и тогда они застрелили ее. Они надеялись, что девушка не выдержит и выдаст остальных — нас к этому времени оставалось трое, — но Ира была выносливее многих мужчин. Она думала, что платит жизнью за наше спасение, а между тем нам угрожала опасность не от американцев, а от своих.
Этого поворота Песенко уже никак не комментировал.
— Да, — сам себе сказал Шухмин, — нас оставалось трое, и мы пытались продержаться до утра. Американцы ушли, мы хотели вернуться к кедру и узнать, что происходит со Скороходовым. Но на нашем пути оказалась советская рота, которая собирала обломки взорвавшегося секретного оружия. Их нашли потом — несколько цветных обручей неясного назначения, — но никто не мог понять, откуда они. Рота прочесывала склон, увидела Игоря Сальникова и Аню Голубеву. Они вообще почти не расставались… Наши оказались грубей американцев, никого не стали пытать и убили их сразу. А я отстал, и это меня спасло.
— Наши? Все-таки наши? — не верил Валя. — Неужели просто убили?
— Им не нужны были свидетели запуска, тем более неудачного, — объяснил Шухмин.
Все остальные слушали молча, не в силах преодолеть недоверия: несомненно, это был он, таинственно пропавший, так и не найденный, — у поисковиков, пытавшихся решить загадку группы Скороходова, была даже поговорка насчет «найти Шухмина», примерно то же, что и найти квадратуру круга. Существовало несколько базовых версий насчет группы Скороходова, ни одна из них не объясняла всего, — но кому же могла прийти в голову версия, объясняющая все сразу: случилось все предполагавшееся, причем одновременно? А ведь именно эта мысль и должна была явиться первой: если в СССР, а потом и в России что-то случалось, это всегда было, как писали в расследованиях, результатом совокупности крайне маловероятных факторов. Вероятно, когда-нибудь это получит и чисто математическое объяснение: есть несколько запущенных — в обоих смыслах, то есть начатых и не отслеженных, — трагических процессов, каждый из которых чреват катастрофой, и ни один из них нельзя прекратить, потому что одна такая остановка чревата общим крушением расшатанного механизма, давно держащегося на честном слове. Иногда эти линии пересекаются, и в точках пересечения происходят взрывы невероятного масштаба. Каждая советская катастрофа, если вдуматься, несла на себе следы трех, а то и пяти внезапно сошедшихся деградаций, ошибок и позабытых угроз. Два поезда взрывались и начисто выгорали не потому, что сталкивались, а потому, что из-за опоздания одновременно оказывались в низине, полной газа, выходящего из поврежденного газопровода; проскакивала случайная искра — и все взлетало на воздух. Техногенная катастрофа, погубившая АЭС и прекрасный город будущего рядом с ней, происходила из-за того, что аварийную систему отключили из-за эксперимента, а кто-то из ответственных техников отвлекся на матч местного «Динамо», которое полностью погибло в авиакатастрофе на следующий год, потому что их самолет столкнулся с другим из-за поломки системы навигации, изготовленной как раз на том заводе, который незадолго перед тем взорвался от столкновения поезда, везшего промышленную взрывчатку, с другим, застрявшим на путях, и поскольку реставрация завода производилась ударными темпами, некоторое время он давал брак, на который в Москве смотрели сквозь пальцы. Ни одна катастрофа не происходила сама по себе, поскольку процессы распада и деградации множились — тут тебе и бардак в армии, которая не умеет запустить ракету, и тотальная скрытность, и диверсионные группы, шаставшие по местной тайге, как по Ближнему Востоку сорок лет спустя, с абсолютной, непростительной наглостью; все гадали, какая оплошность или гнусность погубили студентов, — а их погубили все сразу, и если вдуматься, здесь никогда не бывало иначе. В остальном пространстве случались катастрофы и похлеще, но нигде они не были так многофакторны — поскольку хоть часть угроз удавалось отсечь; здесь же, в предельно плотном и взаимосвязанном мире, большая часть и без того иссякающих сил уходила на то, чтобы все прятать, и ткань разлезалась неостановимо. Валя боялся предположить, что произошло со Скороходовым и раненым Станицыным, но реальность обогнала его предположения.
— Скороходову удалось развести костер, высокий, прекрасный костер. Один из лучших в его жизни. — Тут Шухмин сделал паузу, и стало слышно, как тихо плачет Даша Антипова. — Разведрота двинулась к этому костру, но тут случилось самое страшное. То, что мне и сейчас не дает заснуть спокойно.
Он замолчал.
— Вакуумная бомба? — вспомнил Валя сравнительно недавнюю версию. Никаких следов взрыва вакуумной бомбы на склоне не было, но, может быть, это была бесследная вакуумная бомба, впоследствии снятая с производства, или нейтронная бомба, уничтожившая всех, но не произведшая разрушений.
— К кедру начала стремительно снижаться летающая тарелка, на которой, видимо, догадались о намерениях разведроты, — сказал Шухмин, глядя в огонь. — От нее и остался тот непонятный круг около кедра, о котором так много врали потом. Мне рассказывали, будто Скороходова подозревали в совсем уж идиотском поступке — он якобы вытаптывал круг, чтобы согреться… Нет, это был идеально ровный круг, и снег протаял в его центре. Открылся люк в днище, и Скороходова буквально втянуло внутрь, а следом за ним взяли Станицына. Станицын страшно визжал. Он не понимал, что их пытаются спасти, и выпрыгнул из полуоткрытого люка с десятиметровой высоты. Тарелка медленно поднялась в воздух — спускалась быстро, а взлетала очень медленно, я успел ее рассмотреть. На борту у нее была надпись BCK-67. Все эти буквы есть и в латинице, и в кириллице, так что я не мог понять, наша она или американская, но не исключаю и того, что у инопланетян тоже принят наш алфавит. Трудно ведь придумать более экономный способ записывать слова. Не иероглифами же им было пользоваться? А может быть, это было скрытое послание нам всем, чтобы его поняли и русские, и американцы, — но я до сих пор не могу его прочесть, сколько ни пытаюсь. Может быть, это написанное без гласной BACK-67, то есть вернемся через 67 лет? А может быть, это русское сокращение «Войско»? Теперь мы никогда этого не узнаем, если только они не прилетят снова. Иногда мне говорят, что их видели тут, но лично мне не приходилось больше никогда. Разведрота дала несколько автоматных залпов по тарелке, но пули отскакивали от нее, как от лучшей брони. Она еще повисела над склоном, словно издевалась, а потом вдруг резко взмыла и пропала — я не успел даже понять, когда именно она исчезла. И ни следа, ни клочка дыма, ни инверсионного следа.
