— Как же спаслись вы? — после небольшого молчания спросил Дубняк.
— Моя история не закончилась и до сих пор, — ответил Шухмин, словно рассказывая множество раз повторенную сагу. Видимо, он не раз делился ею со всеми встречными туристами, и никто ему не верил либо просто не знал толком историю скороходовской группы. — Я лежал в снегу, бредил, тело теряло чувствительность, и я наверняка замерз бы в ближайший час, но меня заметили и подобрали местные старообрядцы. Они давно живут здесь, часть ушла еще при Никоне, а часть сбежала от советской власти. В глубине тайги есть целые города старообрядцев — журналисты нашли всего одно поселение, а сколько их всего, точно не знаю даже я. В любом случае их больше, чем поселений инков на Амазонке. Я когда-то мечтал увидеть эти города в джунглях, но увидел совсем другие, гораздо таинственнее. Это отдельная цивилизация, о которой можно рассказывать неделями, но никто из встречных не поверил мне и не пошел туда. Впрочем, может быть, это и к лучшему: вас все равно бы там оставили у себя. Зачем им выдавать тайну?
В интонациях Шухмина отчетливо было сходство с говором ведущего программы «Очевидное — невероятное» — ее часто крутили по ностальгическому телеканалу, и все поисковики Савельева смотрели знаменитые выпуски про Тунгусский метеорит или бушменов, избегающих всякого контакта с прочим человечеством вот уже триста лет, с тех пор как их, дураков, вообще открыли; никто не верил Шухмину, потому что старообрядческие города в тайге — это уже перебор. А с другой стороны — почему бы и нет? Много всего в нынешней тайге, да и во всегдашней; треть российской территории вообще не заселена — леса, снега, тундры, полтора человека на сотню квадратных километров; кто же знает, что там есть? Там наверняка есть подземные города, подводные царства, Шамбала, а где-то даже справедливое мироустройство, а сколько беглецов от ужасного мира живет там, где их никогда не найдет никакая поисковая группа? Да и надо ли кому-то кого-то искать? Оттого и разбежалась Россия так широко, пока не уперлась в океаны, что бежала подальше от щупальцев, которые могут везде нащупать; оттого-то и не спешит она осваивать свою территорию, что надо же где-то прятаться. Жестокость законов уравновешена не тем, что они дурно исполняются, а тем, что всегда можно куда-то деться. В любом лесу тебе укрытие, в любом снегу пещера, а сколько всего таится в воде и под землей, в заброшенных городах и на пустующих дачах, в тайных скитах и охотничьих избах — про это лучше вообще не думать. Там такое делается, чего не придумали бы де Сад с Захер-Мазохом, там вызревает такое, до чего не додумались бы Эйнштейн с Бором, там копится такое, что заполнит однажды все низины и бабахнет от первой искры, — но пока это глубоко, очень глубоко. Там секретные заводы, еще более секретные разведроты, секты, скиты, коммуны, крепостное право и первобытное племя, и все это покрывает девяносто процентов земли, а десять, контролируемые и видные прочему миру, давно никому не нужны. Все делается там, под коркой, которую чуть колупни — и провалишься навеки. Почему же там не быть старообрядческой культуре и целому городу, ушедшему в леса при патриархе Никоне? А сколько всего происходит в загробной России, входы в которую легко обнаружить в нескольких уникальных, но ничуть не охраняемых местностях, — про это вам пока вообще не нужно знать и лучше даже не думать.
— С тех пор я живу со старообрядцами и сам стал одним из них, — продолжал Шухмин, пока Валя Песенко все это про себя проговаривал. — Я свободен передвигаться по тайге, как захочу, но они, — он показал длинным смуглым пальцем в чащу, — они знают, что я не уйду. Ведь я не могу вернуться к людям. Я и не хочу к ним возвращаться — вырос в детдоме, родителей не знаю, никто меня не ждал. Но стоит мне появиться в Екатеринбурге — все тут же скажут, что это я убил остальных. Я уже слышал, что именно меня сделали крайним. Чтобы закрыть дело и не упомянуть ни о разведгруппе, ни о взрывах, ни о роте, — меня назначили убийцей, объявили в розыск, и некоторые до сих пор верят, что это я раздробил ногу Станицыну, застрелил Сальникова и выдавил глаза Ире Саблиной…
«А ведь это больше похоже на правду, чем испытания, разведгруппа и летающая тарелка», — подумали все.
— Я знаю, что и вы охотней поверите в мою вину, чем во все, о чем я рассказал вам, — кивнул Шухмин, отлично выучившийся в тайге слышать мысли. Их было тут мало, полторы на сотню квадратных километров, и все слышались отчетливо. — Доказательств у меня нет, кроме того, что один человек не может нанести столько ранений восьми другим, да и оружия в группе, как признали все, не было. Но правда никого не интересует — нужен крайний. Я хотел открыться американцам, когда они приезжали сюда выбирать место для съемки, но, во-первых, не знаю английского, а во-вторых, их переводчик немедленно сдал бы меня… Нет, я доживу век в скиту. Если кто-то из вас захочет пойти со мной, пойдемте. Старообрядцы владеют многими знаниями — целительскими, ботаническими… Некоторые живут по сто десять лет. Правда, идемте. Ведь кого-то одного вам все равно придется оставить после похода в эти места, иначе вам просто не выйти.
«О господи, — подумал Валя. — Ведь с Савельева станется. Он захочет остаться, потому что во всем идет до конца».
— Скажите, — не зная, как обращаться к Шухмину, хрипло спросил Савельев, — а самолет тут не падал в последнее время? Дело в том, что я получил сигналы…
— Падал, — уверенно сказал Шухмин. — Конечно, падал. Здесь довольно часто падают самолеты. Летом как раз упал небольшой, уцелели трое…
— Вы знаете, где они?
— Конечно, знаю, — спокойно отвечал Шухмин. — Если вы пойдете со мной, я покажу их вам.
«Да, конечно, — с ужасом понял Валя, — сейчас мы пойдем туда и уже никогда не вернемся». Неужели не ясно, что этот старик просто заманивает их в лес, а там у него целая банда, сейчас у них отберут все консервы, а самих убьют? Или даже если там действительно прекрасный город старообрядцев, смолистые скиты, вековая мудрость и разговоры на таком же правильном русском языке, как в программе «Очевидное — невероятное», — неужели кто-то надеется выйти оттуда живым? Ведь это серьезные люди, они себя сжигали, когда их пытались вывести из леса, — стоит попасть к ним, и ты уже навеки их пленник! «Надо объяснить Савельеву хоть знаками, остановить его — тут же все засасывает! Мы чудом сбежали от Ратманова, еще более чудом — из племени, вовсе уж чудом покинули завод, но скит нас не отпустит, не на тех напали. И опять смотреть на эту жуткую сектантскую жизнь, на веру и правду, честь и совесть, возможные тут только в закрытых сообществах! Снова дисциплина, непонятные племенные ритуалы, дикие запреты, слежка, сумасшедшие бабы и мужики-шпионы… нет, нет! Я не пойду, не хочу в скит, потому что знаю, что и он окажется не скитом, что все это снова будет с двойным дном — военный лагерь, игра „Зарница“, учебно-тренировочная база партии ИРОС, замаскировавшаяся посредством бород… Я не хочу больше ходить по тайге, попадая ко все более безумным бе-зумцам, я не хочу глубже, потому что оттуда мы уже никогда не вернемся, но как, как ему объяснить?!»
Видимо, он воззвал об этом всем телом, потому что в следующую секунду у Савельева зазвонил телефон.
Шухмин не удивился — он уже видал такие штуки у других туристов, которым рассказывал свою историю. Конечно, в этих местах мобильный не брал, но, как мы знаем, иногда связь сопровождается таким сильным эмоциональным зарядом, а сообщаемое так важно, что физические законы пасуют перед моральными.
Это была Инна, сестра Савельева.
— Игорь! — сказала она так отчетливо, словно стояла за соседним деревом. — Вы в порядке?
— Да, все нормально, — ответил оторопевший Савельев.
— Валя с тобой?
— Да, конечно.
— Ну, в общем, возвращайтесь, — сказала она деловито. — Нашли ваш самолет. Он никуда не летал.
Савельев уронил телефон в карман и беспомощно обвел взглядом всю компанию. Вид у него был растерянный и виноватый.
— Что там? — встревожился Валя. — С мамой что?
Савельев только помотал головой.
— Ну так что же? — продолжал Шухмин, будто ничего не заметив. — Пойдем? Я отведу, все покажу.
— Нет, — сказал Савельев. — Нам пора.
Идея была вовсе негодная — еще стоял день, но через несколько часов начнет темнеть, и куда ему приспичило на ночь глядя? Дубняк не терпел идиотского поведения в тайге, потому что прекрасно знал, чем заканчиваются шутки с ней. Нет, он-то мог найти дорогу в любых потемках, что и доказывал неоднократно, но, во-первых, он не поручился бы за остальных, а во-вторых… Во-вторых, его просто бесило, что он тут не главный — от этого чувства он отвык еще в старших классах. Но тут, так уж случилось, главным был именно Савельев.
