Бой постепенно сходил на нет. Теперь нападающие старались измотать стрелков замка частыми, короткими вылазками. Они появлялись из леса сразу во многих местах, мгновенно рассеиваясь и вынуждая Джозефа и Тристано стрелять наобум, бестолково расходуя боезапас и ни в кого особенно не попадая. Наемники беспрерывно маневрировали вокруг замка, стремительно и легко, как мухи, такими неожиданными и одновременно хорошо согласованными рывками, что Джозеф и Тристано ни на минуту не могли сосредоточиться и поразить ту или иную опасную движущуюся мишень. Укрывшись за окнами, они на время прекратили стрельбу и стали ждать. С обеих сторон без предварительного сговора наступила пауза. Наемники тоже решили выждать. Пауза затягивалась.
Она тянулась так долго, что окрестная живность, которая с началом боя попряталась, предоставив одетым существам сводить счеты между собой, теперь снова ожила: пернатые защебетали, мохнатые засопели и захрюкали.
Гутман на своей яхте уловил эту тишину и тоже принялся ждать. Стояла жара, вокруг тихо и ласково шелестело море. Гутман потел и мало-помалу успокаивался. Никаких сюрпризов больше не предвиделось: замок сейчас будет взят, остров вернется к нему, проект «Престиж» либо просто был блефом, либо провалился. Даже удивительно, сколько предосторожностей потребовал от него этот штурм. Переправка на остров Армстронга Джонса, ночной подводный взрыв, произведенный в целях устрашения, наконец, миссия Рассела — ни одна из этих дерзких акций не вызвала ответа, адекватного тому ореолу тайны и почтительного страха, который окружал этот загадочный проект «Престиж». Конечно, и слепой, и альбинос погибли, один сразу же, второй чуть позже, но это были сущие пустяки. Главное состояло в том, что в них стреляли из самого обыкновенного оружия, ничего сверхъестественного не произошло. Оккупанты его острова ограничились банальнейшими убийствами, повели себя как слабаки, как бессильные трусы. Отсюда следовал вывод: больше у них за душой ничего нет. А может, они просто в неведении, как и он сам; может, они вообще понятия не имеют, что именно поставлены защищать и что обороняют там, в данный момент, своим оружием, своими руками, липкими от оружейной смазки, в страхе, в поту, в грязи, скорчившись за окнами осажденного замка.
Внезапно под этими самыми окнами что-то резко задвигалось, прочертив сначала объектив и стекло подзорной трубы, а затем радужную оболочку и хрусталик Гутмана. Он вытаращил глаза.
Бак потерял терпение. Решив то ли испытать реакцию осажденных, то ли ускорить события, то ли просто поглядеть, что будет, он послал к зданию отряд камикадзе, которых Джозеф и Тристано изрешетили в один миг. Те, кто мог идти, мгновенно отступили за деревья, оставив по пути еще троих мертвецов и громко ругаясь. Снова наступила тишина. Это уже всем осточертело.
Посовещавшись, Бак и офицеры решили ускорить развязку. Дело слишком затянулось, и, хотя жертв было много, ситуация казалась им проще простого. Бак знал, что на острове живет больше двух человек. Он опасался, что вражеское подкрепление может зайти ему в тыл, — значит, нужно срочно овладеть замком.
Они стали готовиться к штурму. Массированную атаку следовало начать со всех сторон одновременно, с использованием мертвого пространства, недосягаемого для пуль противника. Так они и сделали. Не прошло и пятидесяти секунд, как замок был взят. Тристано погиб на тридцатой секунде, Джозеф — на сорок шестой.
Услышав сигнал к штурму, они поняли, что пришел их последний час. Однако, не тратя времени на раздумья о ближайшем будущем, схватили оружие и, уже не скрываясь, встали в амбразурах окон, поливая свинцом окрестности и стараясь угробить как можно больше народу. В какой-то момент воздух разорвали на части пулеметные очереди, которые шли во всех направлениях, симметрично, параллельно, вкривь и вкось. Но в тот миг, когда Тристано нагнулся, чтобы схватить новую обойму, с мимолетной мыслью, что успеет справиться, одна из пуль — более меткая, чем остальные, — ударила его в левый висок, прошила мозжечок, разорвала аорту и застряла в правом легком. Тристано рухнул на пол.
Увидев это, Джозеф ринулся к нему под грохот пальбы, констатировал смерть, приподнял труп и вытащил из-под него пистолет-пулемет. Затем подхватил тело Тристано под мышки, мощным рывком придал ему вертикальное положение, выставил перед собой в окне, словно щит или эмблему, и начал бешено палить с обеих рук, полосуя пространство огненными трассирующими очередями, — так размахивают в ночной темноте красными светящимися жезлами, подавая условные знаки. Джозеф стрелял веером, сметая все живое, и положил еще немало солдат. Но кончилось тем, что кто-то выпустил пулю 38-го калибра модели Special Metal Piercing, с титановой сердцевиной в тефлоновой оболочке, и эта пуля пробила в обеих грудных клетках — Тристано и Джозефа — широченную дыру диаметром с долгоиграющую пластинку. Через четыре или пять секунд один из офицеров ворвался в зал, предварительно изрешетив его последней, совершенно излишней автоматной очередью, которая вдребезги разнесла радиопередатчик.
Подзорная труба Гутмана была недостаточно мощной, чтобы он мог разглядеть сцену во всех деталях. Он приказал капитану подойти к острову лишь после того, как увидел победоносную фигуру офицера в обрамлении оконной рамы, точно парадный поясной портрет. На пляже его ждал Бак.
— Там их было всего двое, — доложил он, помогая Гутману выгрузить на берег его центнер веса, — я разослал людей обыскать окрестности, чтобы найти Кейна и остальных, если таковые имеются.
— Может, им удалось сбежать? Вы нашли свои документы?
— Я осмотрел верхнее помещение, там нет ничего интересного.
— Но есть еще и подвалы, — изрек Гутман, воздев палец.
— Для этого я ждал вас. А пока что велел забаррикадировать все люки, на случай если кто-то сидит внутри.
— Хорошая мысль, — одобрил Гутман, — но теперь у нас полно времени.
Он громко пыхтел на ходу. Вокруг валялись трупы наемников, застывшие в самых разнообразных позах. Гутман и Бак обходили их стороной.
Пока уцелевшие солдаты прочесывали остров в поисках новых мишеней, их пострадавшие собратья сбились на первом этаже здания, перевязывая раны и болтая; они сидели вокруг молоденькой пальмы, чьи листья и ствол, и без того черные от смазки, теперь украсились вдобавок шальными пулями и порезами, которые превратили деревце в элемент городского, где-то даже индустриального, пейзажа, почти лишив его растительной сущности.
Гутман отказался карабкаться на второй этаж по лестнице. Бак собрал здоровых солдат и велел им соорудить нечто вроде лебедки на талях, с помощью которой толстяка и доставили наверх. Войдя в зал, Гутман наклонился и стал разглядывать трупы.
— Вы их знали?
— Не так чтобы очень, — ответил Бак. — Однажды, лет пять-шесть назад, работал с ними вместе.
— Ну, сегодня вы тоже с ними поработали, — ухмыльнулся Гутман.
— Можно и так сказать, — ответил Бак.
Гутман отошел от мертвецов.
— Надо бы прибрать здесь.
Бак дотащил Джозефа и Тристано до двери и выбросил вниз; при падении они получили множественные переломы, правда, посмертно. Гутман неторопливо обходил зал, осматривая мебель, приподнимая драпировки, перелистывая бумаги, ощупывая проваленные кресла. Одно из них выглядело довольно солидно, и он повалился в него. Кресло чуть заметно вздрогнуло под этим анатомическим напором. Гутман немного поерзал, словно прилаживал кресло по фигуре, и замер, прикрыв глаза.
— Ну, что теперь? — спросил Бак.
— Торопиться некуда, — сказал толстяк. — Ох, до чего же хорошо дома!
Однако Байрон Кейн, находившийся в шести метрах под ним, так не думал.
— Значит, новый паззл — это вы? — спросил изобретатель, открыв глаза.
Они проспали ночь на полу возле его машины, завернувшись каждый в свое одеяло, на расстоянии полуметра друг от друга; эта нейтральная полоса заменила им меч или ягненка — гарантов средневековой непорочности. Устраиваясь накануне вечером на ночлег, и Вера, и Кейн, разумеется, мысленно прикинули, что может подумать другой о возможности сексуальной связи между ними. Всецело поглощенные воображаемой картиной этих отношений, они как-то позабыли воплотить их в реальность; каждый решил предоставить инициативу соседу. Результатом явились только тщетные умозрительные построения и ничего больше. Замурованные в собственных телах, они ограничили их смутным взаимным вожделением, а потом и вовсе заснули оба, каждый в своей сторонке и своим сном, таким крепким, что его не нарушило даже ночное вторжение Рассела. Проснулись они довольно рано, как раз перед высадкой наемников.
— Мне приснился сон, — сказал Кейн, открыв глаза. — Трудноописуемый.
Он нашарил спички, зажег свечу и взглянул на Веру. Она лежала на боку, лицом к нему, с широко раскрытыми глазами. Кейн слегка приподнялся, сунул руки под спину и размял поясницу, потом снова лег и завозился под одеялом. Ему совсем не хотелось вставать.
