— А мне все равно.
— Тебе — да. А мне — нет, — Алиса сделала паузу и с почти мужской суровостью добавила: — По большому счету… вся эта наша с тобой любовь… сильно повредит моей карьере.
Банкиру не понравилось, как она произнесла: «вся эта наша с тобой любовь». Про карьеру он почти прослушал. Он не очень понимал, что такое карьера. Боссы и хозяева — особенно те, кто ходит в боссах с двадцатипятилетнего возраста, — неважно разбираются в психологии наемного работника. Знаев всю жизнь фигурировал в роли босса, долгое время он ошибочно считал, что любой манагер не может мечтать ни о чем ином, кроме как о кресле босса, что каждый кассир грезит о собственном банке, и только к середине нулевых, когда фирмы и компании, некогда созданные с нуля отважными авантюристами, превратились в гигантские корпорации со своей бюрократией и сложной субкультурой, банкир догадался: увы, наемные манагеры желают стать не боссами, а всего лишь еще более высокооплачиваемыми наемными манагерами. Так жить проще и выгоднее.
Сейчас он сглотнул неприятный комок, осторожно спросил:
— Ты что же, карьеристка? Такая же, как они? — и кивнул головой в сторону окна, подразумевая ИХ — тех, кто убивает время в поисках наиболее простого и выгодного способа жизни; ленивых, малодушных, мелочных, жадных; медленных.
Хотел добавить: зачем тебе карьера, выходи за меня замуж, будешь иметь все сразу, — но не добавил. Промолчал. Из благоразумия.
— Лучше быть, как ОНИ, чем как эти, — рыжая показала пальцем на экран телевизора, где сыто жмурилась и плямкала силиконовыми губами неизвестная банкиру чувиха, явно принадлежащая к прослойке «блондинок в шоколаде».
— А у тебя, — излишне резко сказал Знаев, — нет выхода, дорогая. Либо быть, как ОНИ, либо — как ЭТИ.
— Но ведь ты нашел выход. Для себя.
— Я нашел. Да. Надеюсь, ты со мной именно поэтому. Потому что я ни с теми, ни с другими.
Алиса внимательно слушала, смотрела ему в переносицу, она явно хотела поспорить, но была она сейчас нагая, белая, соблазнительная, очень свежая в это очень свежее июньское утро, и банкир миролюбиво предложил:
— Пойдем завтракать. Пока ты спала, я заказал из города еду. У нас есть хамон, горячие оладьи, авокадо, творог, земляника и кофе. И сливки. Чего ты хочешь?
— Я хочу хамон, горячие оладьи, авокадо, творог, землянику и кофе. Со сливками. И еще одно…
— Что?
— Я собиралась кинуть в тебя подушкой. Вот тебе.
И она кинула в Знаева подушкой.
Потом, завернутые в халаты, насыщались, болтали лениво, исключительно о пустяках, благодушно соглашались друг с другом, кидали воробьям крошки, кормили друг друга с ложечки, перебрасывались шариками из скомканных салфеток. Смотрели, как солнце уходит за вдруг набежавшие жирные тучи, как поднявшийся ветер выворачивает листья на дубах, понуждая их демонстрировать обратную, изжелта-салатового цвета, сторону, отчего деревья выглядят слегка непристойно, как женщины с задравшимися юбками. Хлынул ливень, сильный, но не злой, теплый — сбежавший, кажется, прямо из Тарковского.
— Не хочешь пройтись? — спросил Знаев. — В лес?
— Дождь, — возразила Алиса.
— Ага.
— Можно, я подумаю?
— Думай, — великодушно произнес банкир, сбросил халат, одним рывком перемахнул через перила веранды (быстро подумал: она опять решит, что я набиваю себе цену, ну и пусть) и поспешил в глубь чащи, босой, голый. Рыжая что-то прокричала вслед, но он уже не слышал ничего, кроме монотонного шелеста падающих с неба капель.
Загадал: если она сейчас догонит, обнаженная, и встанет рядом, и молча разделит с ним удовольствие, — она всегда будет рядом с ним. А он — рядом с ней. Она должна понять. Она почти сорок часов наблюдает его жизнь во всех подробностях — она не может не догадаться. Деньги, банки, дома со стеклянными стенами — всего этого нет. И никогда не было. Есть только человек и природа. Голое мокрое существо однажды решило, что защитой от диких стихий ему будет служить разум, а не когти, клыки и волосы. Согрев себя, обезопасив и насытив, добыв огонь и мясо, зачем оно захотело пойти дальше? Не только защититься от мира, но и подчинить его, преобразовать, распахать, подвергнуть дрессуре? Объяснить это можно только всепоглощающей жаждой самоутверждения. Личной экспансией.
Я должен быть везде. Меня должно быть много. Чем больше, тем лучше. Я буду повелевать всем сущим. Диктовать волю звездам.
Когда человек придумал себе бога — было уже поздно.
Однако правда и то, что если б идея бога не отрезвила человека, он бы вымер, стертый с лица земли собственной гордыней. Он был обязан отделить бога от себя, иначе отождествил бы себя с богом и неминуемо погиб; идея и ее носитель не могут образовывать единое целое.
Так думал Знаев, раскинув руки ладонями вверх, закрыв глаза и запрокинув голову, улавливая ртом сладковатую, со слабым жестяным привкусом, влагу неба. Расхаживать нагишом меж мокрых стволов, погружая ступни в податливый, слабо чавкающий мох, под хлещущими по плечам и лицу струями, был его любимейший отдых. Еще лучше проделывать такое ночью, когда при свете луны легко вообразить бесшумное появление собственного, завернутого в шкуры, волосатого, жилистого пращура, абсолютно ничего не знающего про фондовый рынок, кредитные карты, силиконовые имплантаты, цены на нефть, рингтоны, кабельное телевидение, детскую порнографию, пенсионные накопления, кофе без кофеина, оперативную память, массаж с ароматическими маслами, адвокатов, шипованную резину, свободную демократическую прессу, формат «блю-рэй», карманные навигаторы, стволовые клетки, детокс, джихад, яхтенных брокеров, бизнес-класс, земельный кадастр, судебных приставов, реалити-шоу, фьючерсные контракты, битцевских маньяков, тефлоновые сковородки, коррупцию, пластиковые мины, молекулярную кулинарию, синтетические наркотики, гаражный рок, прослушивающую аппаратуру, дипломатические скандалы, цифровые спецэффекты, металлочерепицу, анорексию, самогоноварение, пиар-агентов, бензин «Евро-3», ипотеку, хай-сезоны, управляемые заносы, нанотехнологии, офшорные зоны, травматические пистолеты, услуги психоаналитиков — про все, ради чего люди двадцать первого века тратят свое время и энергию.
Алиса не пришла.
Вернувшись в дом, Знаев нашел ее в постели, сладко спящей — объелась, видать, творога с земляникой и задремала под шум дождя.
Мизансцена становится типичной, подумал банкир. Я стою, суровый, слегка измотанный, но отмобилизованный, и наблюдаю, как спит моя любимая. Пусть спит. Когда я переехал в этот дом, я тоже беспробудно спал почти неделю, а когда просыпался, чувствовал апатию и боль во всякой мельчайшей мышце — так действует лесной воздух на городского человека.
Он запустил баню, щедро плеснул на камни эвкалиптовой настойки. Долго мучил себя контрастным душем — ждал, пока кабина нагреется до нужных ста тридцати градусов. Улегся на обжигающие доски. Улыбался: вспоминал, как безуспешно пытался проделать то же самое в саунах европейских отелей. Подходил, бывало, изучал температуру — семьдесят по Цельсию, недолго и замерзнуть; выкручивал регулятор до отказа, но если отворачивался — тут же возникал какой-нибудь немец или француз и вращал рукоятку назад. Зато когда удавалось московскому банкиру протопить парную до привычного состояния — он сидел в ней один, настоящий оккупант, крейзи-рашен; прочие месье, фрау и герры, едва войдя, в ужасе спасались бегством.
Парился обстоятельно. Двигался плавно, дышал носом. Вдумчиво потел. Пять заходов по десять минут, с последующим прыжком под ледяные струи душевой кабины. В перерывах выходил на воздух, отдыхал в положении полулежа, неторопливо выпивал литр воды. Каждый раз облекался в другой, сухой халат; махровые банные халаты в доме висели во всех углах, всех цветов радуги — Знаев имел к ним слабость, покупал ежемесячно, в доме ходил если не нагишом, то в лохматом купальном халате, опять же на голое тело. Уже и про девочку свою забыл, и про все на свете забыл. Отдыхал. Как работаешь — так и отдыхай. Не умеешь отдыхать — не сумеешь и трудиться. Расслабляйся, Знайка. Наслаждайся. Дыши глубже. Сегодня ты пластилин — завтра легко обратишься в крепкий камень.
Был второй час дня, когда он опять толкнул дверь спальни. Вернее, почти толкнул; с той стороны донесся иронический смех, восклицания, игривые междометия, недоверчивое фырканье — рыжая говорила с кем-то по телефону, и не просто беседовала — флиртовала, со всем азартом ее двадцати четырех лет; банкир, галантный чувак, решил не мешать, на цыпочках отошел. Разумеется, слегка оторопел. Затеял разжигать камин. Алиса, правда, что-то почувствовала, оборвала диалог и возникла в дверном проеме — румяная, с блестящими глазами, с изогнутым в улыбке пухлым ртом. Стопроцентная ведьма, роковая принцесса из страшной сказки.
