— Видно, ему пришлось потрудиться.
— Не забывай, он все-таки бог.
— Значит, титаны — дети бога?
— Правильно. Они тоже боги, рожденные Землей и Небом. У каждого из них своя история, Мнемосина, например, была матерью всех муз, Иапет — отцом Прометея, который потом украл священный огонь и знания и отдал их людям, но это уведет нас в сторону. Давайте сосредоточим внимание на Кроносе и его сестре Рее, с которой он был обручен…
— С собственной сестрой!..
— Да, со своей старшей сестрой. Но позвольте продолжать…
— Мне показалось, ты сказал, будто Кронос был с самого начала, а теперь ты говоришь, что его родила Земля, Гея? — спросил Давид.
— И то и другое верно, пойми это. Но на Монмартре начались беспорядки. Гея была недовольна своим мужем Ураном. Он отдалился от нее и занимался только управлением своей империей на Монмартре.
— Выходит, он был монополист, — заметил Джейсон.
— Вот именно. Он наведывался к Гее, когда ему хотелось, и оплодотворял ее. Но хуже было то, что он не помогал своим детям, если они попадали в беду, не заботился о них, не позволял им обрести какое-либо влияние. Титанам приходилось полагаться только на себя, на Монмартре они были и уличными музыкантами, и фокусниками, и просто бродягами. Это относится и к Кроносу с Реей.
Гея родила Урану и других детей, в том числе трех одноглазых киклопов и трех страшилищ, у каждого из которых было по пятьдесят голов и по сто рук. Уран запер этих уродов в подвалах и катакомбах Монмартра, и Гея была вынуждена слушать доносящиеся оттуда вопли и стенания. Уран был настоящим тираном, хотя он и отец всего сущего.
И вот Гея вызывает на конспиративную встречу своего сына Кроноса. И Кронос решает отомстить Урану и защитить права своих братьев и сестер. Гея дает ему опасную бритву, и в тот же вечер, когда Уран усталый является в супружескую спальню, чтобы возлечь с Геей, Кронос набрасывается на него и отхватывает ему…
— Благодарю, я уже сыт, — сказал Джейсон.
— Да-да, просто взял и оскопил его. Капли крови падают с небес на землю, и появляются новые существа — лесные нимфы, эринии и гиганты. Уран убирается подобру-поздорову на небеса, но предсказывает Кроносу, что и с ним произойдет то же самое! Твой сын свергнет тебя так же, как ты сверг меня! Так титаны захватили власть, и дюжина братьев и сестер стала управлять заведением на Монмартре.
— А Гея? — спросил Давид.
— Ее отправили на заслуженную пенсию.
— А страшилища в подвале?
— Кронос во многих отношениях был похож на своего отца. Он их не выпустил, потому что они внушали ему страх. Однако некоторое время, после того как новое поколение взяло власть в свои руки, в заведении царили мир, покой и благодать. Трудности начались, когда у Кроноса и Реи появились дети.
— Какие же?
— Рея родила Кроносу шестерых детей — Гестию, Деметру, Геру, Аида, Посейдона и Зевса. Однако Кронос, помня пророчество своего отца Урана и желая помешать следующему поколению прийти к власти, съедал всех своих детей.
— Еще чаю? — вежливо спросил Джейсон.
— Полчашечки. Он съедал их, как только они рождались. Рею, естественно, это весьма огорчало, и когда она должна была родить самого младшего, Зевса, она родила его втайне. Кроносу же дала камень, завернутый в пеленки, и Кронос, близорукий и опьяненный властью, проглотил вместо сына булыжник. Рея скрыла Зевса на Иль-де-ла-Ситэ, к сведению несчастных, не знающих Парижа, это остров на Сене. На нем стоит Нотр-Дам, и Зевс воспитывался там в монастыре — разумеется, это был мифологический монастырь.
— Я понимаю, — сказал Джим.
— Пока Зевс рос, господство титанов сделалось совсем невыносимым. Дюжина титанов и титанид вскоре захватили весь город и творили там все, что хотели. Но Зевс рос. И вырос большим и сильным. Однажды ночью он прокрался в катакомбы, сломал ворота, ведущие в подземный мир, и освободил томящихся там страшилищ — киклопов и сторуких. Киклопы выковали Зевсу оружие — громы и молнии, — и вооруженный ими Зевс отправился сражаться с титанами.
Битва, состоявшаяся на улицах Монмартра, была пострашней революции. Дома рушились, земля сотрясалась, гром грохотал. Тысячи и тысячи лет продолжалась эта война, но однажды утром Зевс и страшилища победили титанов. Зевс освободил своих сестер и братьев из утробы Кроноса, титанов низвергли в преисподню и приковали там. А сторукие чудовища были поставлены сторожить их. С тех пор повелевать всем стали олимпийские боги — Зевс, его братья и сестры. И на Монмартре воцарились человечность, справедливость и свет. Музыка и мир, канкан и приключения. Такова греческая мифология.
— Ясно, — сказал Джим. — Теперь я все понимаю.
— Конечно, там было много других личностей и других историй, о которых я не мог вам рассказать. Это только в общих чертах. Очень упрощенно, конечно.
— Мы понимаем, — сказал Джейсон. И вдруг рассердился: — Боги, боги. Мифологии и религии. Одно хуже другого. Надо научиться жить без богов.
Все с удивлением обернулись к нему.
— Хотел бы я знать, по какой причине наша судовладельческая компания дала нашему пароходу имя одного из этих богов? — засмеялся Спот.
— Это имя из второго поколения богов, которое погибло и было низвергнуто в бездну. «Олимпик» назван в честь богов третьего поколения — Зевса и других главных богов-олимпийцев. Будущий пароход «Гигантик» будет назван в честь гигантов, родившихся из капель крови Урана, когда его…
— Спасибо, мы поняли, — быстро сказал Джейсон.
— С твоей стороны было очень любезно, что ты просветил нас, — сказал Джим Жоржу, сиявшему как солнце.
Такова была мифология по Жоржу Доннеру.
* * *
Утро. Давид и Джим стояли на баке. Перед ними лениво перекатывались волны. Гребешки волн слегка пенились. Погода была по-прежнему ясная, с легкими кучевыми облаками.
На море не было видно ни одного судна, Давидом вновь овладело счастливое чувство бесконечности. Он задыхался от морского воздуха.
— Чувствуешь запах? — спросил Джим.
Запах? Давид принюхался к ветру. Сперва он ничего не заметил, в ветре не было даже намека на запах. Воздух был прохладный, без вкуса и запаха. Он не понимал, о чем говорит Джим.
— Неужели ты его не чувствуешь, он же такой явный? — Джим засмеялся. И в самом деле в воздухе ощущался дух большого открытого пространства, обнимавшего все море, весь океан, все небо. Давид тут же понял, что имел в виду Джим.
— Знаешь, что это за запах?
— Нет.
— Это запах свободы.
У Давида закружилась голова. Джим положил руку ему на плечо.
— Свобода непостижима, — сказал он. — Она может испугать человека, если он не привык к ней. Точно так же, как море.
— Ты вырос на берегу моря?
— Да. На севере, в рыбацком поселке. Наш дом стоял у самой воды. Во время шторма волны иногда хлестали в окна. Но шторм длится не вечно. Чаще на море бывает тихо. В солнечную погоду волны смеются, болтают. Можно вбежать в море, я так и делал в детстве, летом конечно. — Глаза Джима были прикованы к горизонту. — Мы встречали рыбацкие боты, полные рыбы, и сильные, обветренные руки рыбаков лежали на веслах… Подходя к берегу, рыбаки убирали паруса и шли на веслах, понимаешь, раз-два, раз-два, все гребли, как один, и держали курс прямо на берег. Мы, дети, бежали к воде, чтобы помочь им. Сперва вытаскивали боты на сушу, мы бегали по камням и помогали тянуть. Однажды я поскользнулся на мокром камне и разбил голову. Пролежал одиннадцать дней, хе-хе. — Джим не отрывал глаз от горизонта. — А запах рыбы! Ничто не может сравниться с запахом только что выловленной трески… Ты хоть раз нюхал свежую треску?
— Нет.
— Треска блестит и бьется в садках. Крупная и мелкая, плавники ее трепещут. Мы совали руки в садки и гладили скользкую, бьющуюся рыбу… Корпус корабля имеет форму рыбы, он такой же обтекаемый… Рыба совершенна, совершенна, и все тут.
Иногда, если вода прозрачна, рыба кажется блестящим глазом, глядящим из глубины. Но она тут же сливается с косяком. Ты знаешь, что такое косяк?
— Нет. — Давиду стало стыдно. Но Джима не смутило его невежество.
— Косяк — это рыбье стадо. В нем сотни, тысячи рыб. От этого зрелища нельзя оторваться. В глубине как будто скользит множество серебряных предметов. Но видны они лишь мгновение, когда на них падает солнечный луч. В этом есть что-то таинственное. Косяк — это единое целое; он движется, подобно летящей стае. Только еще быстрее, стремительнее. Глядя на косяк, понимаешь, что никогда не сможешь спуститься к нему. Я в детстве мечтал стать рыбой в таком косяке. Хе-хе. Такой же бесшумной и гибкой. И чтобы мою спину так же освещал проникающий сквозь воду луч солнца. Странное, должно быть, ощущение. К этой рыбе нельзя прикоснуться.
— Да, если не поймаешь.
— Ну, это уже совсем другое. Тогда ты прикасаешься словно и не к рыбе. Вытащенная в лодку, она перестает быть рыбой, просто лежит и бьется. В лодке она становится предметом, вещью и должна умереть.
