Что касается самой плутократии — банкиров и Биддла, они долго не могли ничего понять. В конце концов, ворочать деньгами было их работой, и, возможно. именно в силу привычки каждый день иметь дело с деньгами, эти люди не видели, на чем сходились один за другим заезжие иностранцы: все твердили, что явной национальной особенностью американцев является одержимость деньгами. Даже такой вдумчивый приверженец американцев, как Алексис де Токвиль[76], счел эту одержимость «основой всего»: он решил, что деньги неизбежно становятся мерой существования в условиях демократии. Гамильтон, видимо, ломился в открытые двери, пытаясь сделать их мерилом амбиций американцев и принципом общественного порядка: кажется, доллар выполнял ту же функцию, что в Европе отводилась классу или вере. Доллар был их епископом, королем и судьей. То. что Мишель Шевалье[77] в 1839 году назвал «страстью к деньгам», по большей части, не было алчностью: оно просто отражало значимость доллара и центов для общества, у которого не имелось другого мерила.
Богатому, образованному и лично незаинтересованному Биддлу это было трудно понять. Денежный стандарт не был так прочно утвержден, как, вероятно, надеялся Биддл, но он был более значим для простых американцев, чем он, быть может, догадывался. Результатом стало глухое недовольство в обществе. Революционная волна в Европе привела к отправке на гильотину знати, обузданию власти духовенства и написанию или переписыванию либеральных конституций. В Америке она, наоборот, часто поднималась против денег, поскольку те являлись важнейшим институтом страны. Способ обращения денег для многих определял путь, которым следовала республика. Одни полагали «власть денег» величайшей угрозой американской свободе и благосостоянию, другие считали кредит даром свыше, который позволит им извлечь природные богатства страны; точкой отсчета американской мечты и американских страхов всегда оставались деньги. И когда американцы были встревожены, обеспокоены или чувствовали, что счастливый шанс ускользает из рук, они обращали подозрительный взор на доллар в поисках панацеи или объяснения.
Период с 1804 года, когда Перкинс изобрел неподделываемую банкноту, и до начала Гражданской войны в 1861-м стал для Америки временем нестабильности. Судьба банкноты Перкинса была одновременно симптомом и символом перекоса, который случился со страной в девятнадцатом столетии и сопровождался таким переселением народов, какого не видели со времен падения Рима.
В конечном счете неподделываемая банкнота Перкинса оказалась недостаточно защищенной от неумелого с ней обращения. Это не было его ошибкой — виноваты банки. Перкинс предполагал, что доллары будут выглядеть единообразно, за исключением названия выпустившего их банка. Это сильно облегчило бы выявление подделки. Его план отвергли сами банки, желавшие, чтобы их банкноты выглядели по-разному. Они составили величественную галерею Американы, и это подорвало их надежность. Тысячи разных банкнот печатали и эмитировали сотни банков в разных штатах. В таких условиях трудно знать наверняка, как должен выглядеть доллар, и, чем больший путь он проделывал от выпустившего банка, с тем большей опаской к нему относились люди, от которых трудно было ждать, что они смогут отличить подлинную банкноту или даже банк, не говоря о том, чтобы оценить его надежность.
Во время банковской блокировки в 1815 году, между смертью Первого и рождением Второго банка Соединенных Штатов, когда никто в стране не расплачивался золотом за свои бумажные деньги, один из книготорговцев Филадельфии опубликовал книгу под названием «История крошки-француза и его банкнот»:
«Кажется, этот малыш прибыл с Кубы с приблизительно восьмью тысячами долларов золотом, которые он из соображений безопасности разместил в одном из банков Саванны. Когда он пришел потребовать назад свои деньги, ему было сказано, что они не выплачивают золотом или серебром, и потому он должен взять сумму бумажными купюрами или не получит ничего. Будучи совершенным иностранцем он взял никчемные бумажки и начал свое путешествие на север. С каждым шагом его деньги ценились все меньше и меньше, и ныне он на пути в Бостон, пребывает в полной уверенности, что к тому времени, когда он туда доберется, он будет абсолютно нищим».
Два года спустя английский путешественник Генри Бредшоу Фирон[78] подошел к делу с противоположного конца. В Вашингтоне он отправился купить пару шерстяных перчаток стоимостью в полдоллара. Цена на перчатки была фиксированной, но покупатель и продавец стали торговаться из-за наценки, которую продавец хотел получить с различных купюр, обнаружившихся в бумажнике Фирона. Согласившись на долларовую купюру из Балтимора, владелец лавки был вынужден признать, что у него нет сдачи. Поэтому он взял ножницы и разрезал долларовую купюру пополам. «Уже привыкнув к накромсанным разными кусками испанским долларам», Фирон больше не удивлялся никаким манипуляциям американцев с их деньгами. Он лишь лаконично осведомился, «примет ли кто-нибудь у него половинку, и, получив утвердительный ответ, без колебаний ее взял».
Фирон обнаружил, что может приобрести в Питтсбурге банкноты Цинциннати с 5-процентной скидкой, а из Луисвилля — со скидкой в 7,5 %. «Это происходило не по причине недоверия к тем банкам — что один, что другой казались одинаково надежными, — объяснял он, — скидка росла по причине того, что Луисвилль был на 150 миль дальше. Тот же принцип действовал в отношении любого другого города, равно как и самого Питтсбурга. Если бы я правильно понял эту торговлю, когда только высадился в Америке, думаю, что я почти окупил бы все свои расходы, просто покупая банкноты того города, в который я собирался отправиться. Раздобыть их было нетрудно, поскольку у ростовщиков [брокеров] и в лотерейных киосках всегда был запас».
Но отыскать менял все равно стоило денег. Предприниматель из Род-Айленда по имени Эндрю Декстер учредил Бостонскую обменную контору, скупавшую с уценкой мало кому известные банкноты байков из глубинки, которые обычные торговцы не хотели принимать к оплате. Так что это было полезным учреждением, подобным обменному пункту. Декстер получал прибыль так: раскладывал по пачкам банкноты конкретных байков и отправлялся с ними в выпустивший банк, чтобы потребовать обмена на звонкую монету.[79] Эта операция называлась «бритьем», а такие «цирюльни» существовали в каждом городе, «состригая» определенную уценку с каждой купюры, выпущенной за пределами города. Среди неудобных последствий «бритья» и уценки денег — уценка с хороших банкнот, в зависимости от моды; приобретение банками собственных банкнот с уценкой; недоверие к незнакомцам, которых просили показать свои деньги.
В 1808 году Эндрю Декстер решил вывернуть свои обменные операции шиворот-навыворот и сосредоточился на Фермерском банке Глочестера, которому Род-Айленд выдал лицензию четыре года назад и который управлялся, как многие другие, ради удобства его директоров, внесших уставной капитал в 100 000 долларов. Они выпускали не реальные деньги, а долговые расписки. На основе обязательств выкупить их за звонкую монету банк начал выдавать свои банкноты заемщикам. Некоторые из числа крупнейших заемщиков были управляющими банком. К 1808 году банк выпустил в обращение бумажных банкнот на общую сумму $22 514 и $380,5 — в звонкой монете. Это было очень солидное учреждение.
Декстер пошел еще дальше. Он приобрел контрольный пакет акций у одиннадцати директоров глочестерского банка, разделив его активы между ними и первым делом вернув долговые обязательства, отданные на хранение в банк. Теперь он владел банком, и банк, естественно, ссужал ему деньги — столько, сколько он хотел, под обеспечение, которое ему было угодно выбрать, под любой желаемый процент и на любой срок. У него нельзя было «потребовать внести платеж до тех пор, пока он сам не считал это удобным, поскольку он был владельцем контрольного пакета и лучше всех знал, когда стоит платить».
Он привез печатные формы из Глочестера в Бостон и учредил здесь типографию по выпуску денег. После того как купюры подписывал кассир глочестерского банка, Декстер продавал их в Бостоне с уценкой или отправлял небольшими партиями паре банков в далеком Огайо, с которыми заключил соглашения. Возможно, он владел и ими. Главным для Эндрю Декстера было выпустить как можно больше денег, продать их за столько, за сколько получится, и помешать их предъявлению обратно в банк.
Для ускорения бизнеса Декстер указал кассиру банка, мистеру Колвеллу, квакеру, подписывать банкноты только ночью, чтобы никто не мог увидеть, сколько их на самом деле выпускается. Днем работа Колвелла заключалась в том, чтобы препятствовать обмену клиентами бумажных банкнот на звонкую монету: вместо того чтобы выдавать наличные, он расплачивался распиской к уплате в обменной конторе со сроком реализации через сорок дней. Если это не срабатывало, начинал неловко и медленно отсчитывать деньги. Часто он сбивался со счета и начинал все сначала: американская денежная система была очень сложна, требовалось взять, рассмотреть и сопоставить множество монет, прежде чем кассир мог включить их в свои подсчеты.
