– Пойдем, Василий, побыстрей. Вправду похолодало, – предложил солдат. – А женщин ругать нельзя. На них, сам видишь, весь тыл держится.
– Вижу. Только жениться бы я все равно не стал. Противно это.
– Что тебе противно-то?
– Да все. Целоваться противно. Я, конечно, сам не целовался, но видел. Лично мне не понравилось. А ты целовался, дядя Андрей?
– В общем… Да.
– Тогда скажи, когда взрослые целуются, им не стыдно в глаза друг дружке смотреть?
Андрей усмехнулся, прибавил шагу. Васька рысцой поспевал за ним.
– Когда люди любят друг друга, ничего стыдного не может быть. Понял?
– А как узнать? – спросил Васька. – Мы в детдоме много об этом спорим, ребята говорят, что любви не бывает. А вот учительница рассказала историю… Знаешь, жил дворянин один, а в него влюбилась девушка. Она ему даже письмо написала в стихах… Ну, такое письмо, ахнешь! А он ей, значит, говорит… Ты молода еще, поживи с мое, тогда поймешь, почем фунт изюма… И стал ухаживать за ее сестрой. А сестра эта была прости господи, такая, ну… С одним, значит, с другим, да еще жениху голову морочила. А жених был приятель этого дворянина. Он возьми да вызови дворянина на дуэль. Это раньше так было – из-за баб вызывали на дуэль. А дворянин его и кокнул. И уехал на фронт добровольцем… А потом приезжает с фронта, а девушка его уже замуж вышла, да не за лейтенанта, а за генерала, что ли… Он ей по аттестату и деньги, и продукты, она и пошла за него. А дворянин увидел и влюбился. Генерал на передовой, понимаешь, немчуру бьет, а этот к ней каждый день домой ходит. Еще письмо написал, они раньше так делали… Вроде и встречаются, и письма еще пишут. И он, значит, в стихах как ей катанет на целую тетрадь. Написал, что он зазря не оценил ее, что был груб, а теперь, мол, любит. А она ему при встрече и говорит. Я, говорит, тебя любила и сейчас люблю. Но генерал меня обеспечивает, и я ему изменить не могу. С тем и прощай, дорогой! А в это время генерал в командировку приехал. Как увидел он их вдвоем, достал гранату, как ахнет!
– Не бреши, Василий, – сказал солдат. – Не было гранаты.
– Ну, не было, – сознался Васька. – А ты откуда знаешь?
– Слышал.
Шагалось по холодку легко.
Ночь не казалась уже темной. Дачная улица была пустынной, молчаливые ряды домов с потухшими стеклами.
Чтобы сократить дорогу, свернули они в редкий сосняк, на тропинку. Откуда-то сбоку вынырнули две фигуры, пошли наперерез. Один остался сзади, а другой приблизился вплотную, попросил прикурить.
Васька сообразил моментально: урки, раздевать начнут.
Покрылся липким потом, а руки и ноги ослабели от страха. И голос пропал. Но испугался не за себя, за солдата, который, ничего не подозревая, полез в карман за спичками.
– Дядя Андрей… – прошептал Васька, но кончить не успел.
Человек выкинул вперед нож, держа на уровне пояса, снизу вверх, хрипло приказал:
– Часы, деньги – быстро! Будешь кричать – прикончу! Живей! Живей!
Солдат стоял будто в растерянности, медленно доставая руку из кармана. Дальше Васька не успел увидеть, что произошло. Солдат ударил ногой по руке, и нож улетел в темноту. Потом он захватил локоть бандита, так что хрустнуло, и тот грузно шмякнулся на землю. Да попал на пень ребром, заорал от боли.
Зато второй навалился солдату со спины, опрокинул на себя.
– Помогите! – закричал Васька, но голос, срывающийся, слабый, прозвучал как во сне. И ноги подгибались, и не было сил бежать.
Он почти достиг дороги, упал, ударившись о какой-то булыжник. Тут только сообразил, что бросил дядю Андрея одного с бандитами. Пока Васька будет звать на помощь, они ведь убьют его.
Заплакал Васька, потерев ушибленную коленку, нащупал злосчастный булыжник, поднял его. Прижимая к груди, поплелся обратно.
Острым детским зрением разглядел в серой мгле, как хрипят, катаясь по земле, двое, а в стороне сидит третий и пытается встать и не может. Здорово, видать, хрястнуло его об пень.
Васька увидел, что бандюга подмял под себя солдата, навалился грудью, стал душить. Всхлипывая, подошел к ним, положил камень у своих ног и вытер рукавом слезы, чтобы не мешали видеть. Поднял камень и с размаху опустил его на голову бандита.
Тот мгновенно раскис, размяк, отвалился набок, издав гортанный звук.
Солдат встал на ноги, покачиваясь сделал несколько шагов, увидел Ваську. Протянул ему руку, произнес только: «Бежим!»Они с треском летели сквозь темный лес, спотыкаясь на колдобинах, на ямах, процарапываясь через кусты. Потом замедлили бег, пошли шагом, а на подходе к детдому остановились. Сели на землю и слова не могли сказать, задохнулись. Смотрели друг на друга и тяжело дышали.
Тут стало видно, что наступил рассвет. Верхушки деревьев все ясней очерчивались на фоне светлеющего неба. Звезды стерлись, повеяло сыростью.
– Останемся здесь, – предложил солдат.
– А если найдут? – шепотом спросил Васька.
– Кто? Эти? Да нет!
– Все равно страшно, – сознался он.
Собрали сухую хвою, подожгли. Поднялось пламя. Стало жарко. А ночь будто потемнела. И небо и деревья – все сгустилось вокруг.
Васька молчал, жался к огню.
– Ты что? Заболел? – спросил солдат, приглядываясь. А у самого темный синяк разрастался под глазом и кровяная царапина поперек щеки.
Васька шмыгнул носом, стал крутить тлеющий прутик. Спросил неуверенно:
– Дядя Андрей… А я этого… не убил?
– Кого? Бандюгу-то? – сказал тот. – Да что ты, оглушил малость. Переживаешь?
– Не знаю, – вздохнул Васька. – Я когда шмякнул его по голове, сам думаю: вот и он встанет сейчас, кулачищем двинет, и брызнут мои глаза в разные стороны…
– Уж так ты это и успел подумать?
– Успел, после… Все равно я боялся его.
– Но ударил?
– А как же, – ответил негромко Васька. – А если бы тебя стукнули или ножичком пырнули? Им это что высморкаться.
– Да-а, – протянул солдат. Засмеялся, глядя на Ваську. – Я и не понял, зачем они подошли.
– Как же не понять? – удивился Васька. – Если двое в темноте подходят и прикурить просят, значит, грабить начнут. У женщин они сумочки берут, часики какие, брошки, кольца… А у мужчин часы и бумажник. Иногда раздеваться велят, если там каракуль какой. Говорят, одну артистку прямо около своего дома раздели, в Москве.
– А у меня-то что брать? – спросил солдат. – Я каракуля не ношу.
– Это они в темноте обмишурились. Они бы отпустили, наверное, если бы ты объяснил.
– Я солдат, Василий. У меня объяснения простые. Мне бояться да отступать положение не велит. Да и тебе тоже…
Васька ничего не сказал, пошел хворосту подсобирать. Хорошо, что не видно, как покраснел. Ведь он побежал сперва. Видел дядя Андрей или не видел, что Васька побежал?
Вернулся, подложил в костер палок, спросил:
– Как вы его… об пень-то!
– А-а… Это самооборона, – пояснил солдат. – Мы в ремеслухе тренировались. Тут и силы много не требуется, одна механика.
– Нет, правда? – Васька даже привстал. – Вот бы научиться! У нас хмырь есть один, он всех бьет. Он старше, с ним никто не может справиться.
– А ты пробовал?
– Я? – хихикнул Васька. – Да обо мне и речи нет. Он самых здоровых гнет к земле. Если что ему нужно, отдай подобру, а то еще поиздевается… Вон как Грачу «велосипед» с «балалайкой»…
Солдат подкинул сухого лапника, костер загудел, поднялся высоко, осветив кругом кусты и деревья.
– Главное, Василий, это не сила и даже не техника, – сказал солдат. – Урки боятся смелых. Если бы ты первый ударил этого… своего…
– Кольку Сыча, – подсказал Васька, понизив голос, и оглянулся.
– Да-да. Если бы ты первым напал на него, я уверен, что он бы испугался.
– Нет, – произнес Васька. – Я его никогда не ударю.
– Боишься?
– Боюсь. Его все боятся.
– А Боня что ж?
– Бонифаций? Он сильный, только он не дерется. Понимает, что с Сычом лучше не связываться. Один у нас не отдал Сычу пальто. Так Сыч его раздел ночью, вытолкал в окно голенького и не велел появляться. Убрался, даже воспитатели не узнали.
