– Какое несчастье?
– Какое… Любил он, понимаешь, одну девушку. Она ему все письма на фронт в стихах писала. Ну а он пошел в разведку и целый штаб фашистов захватил. Гранату наставил, как закричит: «Сдавайся!» Они все и сдались. Ему орден за это. А он просит… Товарищ командир, мол, дайте несколько дней, мне надо к девушке съездить. Ну, ему дают. Приезжает он и что же видит…
– Что? – спросил Боня.
– А вот что! Живет она с лейтенантом, на полном, значит, обеспечении. А солдату и говорит: «Я тебя не люблю больше. Уезжай туда, откуда приехал. Мне и без тебя хорошо».
– Вот сука! – сказал Боня.
– Конечно, сука, – повторил за ним Васька. – И солдат ей так сказал: ты, говорит, тыловая сука… Тебе, говорит, не человек нужен, а звездочки на погонах! Это про тебя песню поют: «Ты меня ждешь, а сама с лейтенантом живешь» и так далее. Так вот, получай за все, и достает он гранату.
– У него есть граната? – спросил Боня.
– Есть… Хотел он в них кинуть, а потом раздумал. Выходит из дома и говорит мне: «Пусть живут. А я на фронт уеду. Мне эта граната для врагов пригодится. Давай, говорит, Василий, с тобой не жениться никогда. Все они, говорит, бабы, одинаковы. Целоваться с ними противно». А я в ответ: женщин ругать нельзя, на них весь тыл держится… А он сказал: «Ты, Васька, прав, конечно. Но любви на свете нет».
– А я-то смотрю, невеселый он, – произнес Боня. – Значит, так и ушел с гранатой?
– Так и ушел, – подтвердил Васька. – В сарае стал жить.
– Может, помочь надо? – Машина качнулась, Боня стукнулся губами о Васькино ухо. – Ты скажи…
– Ладно.
Боня повернулся к остальным ребятам, привставая на ветру:
– Песню поем?
Все завопили, каждый предлагал свое.
Боня, взмахивая рукой, запел громко:
Эх, граната, моя граната,
Ведь мы с тобой не про-па-дем!
Грянул хор, машина дрогнула:
Мы с тобой, моя граната,
В бой за Родину пойдем!
В бой за Родину пойдем!
С песней, как десантники на боевом задании, въехали они в деревню, где на избах полоскались под ветром красные флаги.
– 25 -
Детдомовцы сыпались из машины наземь, как картошка из ведра. Падали, раскатывались в разные стороны. Свободу почувствовали, возможность проявить свои неограниченные силы.
Лезли в огороды и сараи, в конюшню, маслозавод, сельпо, скотный двор. Разбежались, как тараканы при свете, каждый нашел свою щель и был таков. Около сельсовета, где встала машина, жалкой кучкой торчали девочки, выбрав среди грязи посуше островок.
К Виктору Викторовичу подошел председатель колхоза, рыжий, бойкий дядька в овчинном полушубке и ушанке, на ногах сапоги, широко поздоровался. Был он, видать, под хмельком, говорил громко, махая руками.
– В клуб артиста пригласили… Пусть огольцы концерт посмотрят. Потом мы их по избам распихаем харчеваться. А где ж они?
Виктор Викторович развел руками:
– Разбежались. Теперь не соберешь.
– Как так не соберешь! – вздорно сказал председатель. – Сейчас молока велю привезти, вмиг будут тут.
Называя Виктора Викторовича на «ты», председатель взял его под руку, потащил в гости.
Вскоре подъехала телега с бидоном.
Рябая широкоскулая молочница стала разливать молоко по банкам, откуда-то налетели ребята, вывалянные в сене, жующие горох или жмых. Захлебываясь, обливая одежду, тянули банки, просили: «Дайте мне! Дайте мне!» – Да всем же хватит, – произнесла молочница. – Небось фляга-то вон какая.
– Авось да небось, – передразнил Васька и подставил чью-то шапку. – Ты лей давай! Мы неограниченные!
Кто-то пил из ладоней, не дожидаясь посуды, боясь, что его обделят. Кто-то по Васькиному примеру тянул шапку, а еще придумали галошу, сняв с ноги.
– Ох, мамочки! – восклицала молочница. – Да что вы такие заморенные?
– Мы не голодные, – поправил Боня снисходительно. Он возвышался над остальными, молоко с его подбородка капало на Васькины волосы. – Пьем, мамаша, про запас.
Женщина всплеснула руками:
– Да какой же может быть запас? Вы не резиновые, поди?
Боня спросил строго:
– Грач, сколько ты можешь выпить?
Тот не торопился отрываться от миски, из которой он с другими ребятами тянул молоко с разных концов. Допил, поднял голову вверх, отвечал белым ртом:
– Пока неизвестно. Как назад попрет, так, значит, хватит.
Постепенно желающие отпадали. Детдомовцы, налившись жидкостью, словно разбухнув, садились на землю там, где стояли. Пытались пить и сидя, но уже не лезло, и они зло сплевывали белую слюну, глядя снизу на тех, в кого вливалось больше.
Про Боню с завистью говорили:
– Он вон какой длинный! В него сколько ни лей, все зайдет!
Некоторые, подогадливее, бежали рысцой за сельсовет опростаться. Возвращались бодрые и активные.
Но и тут исчерпалось. Грач уже икал, отрыгивая, как малое дитя. Толька Кулак сидел обхватив живот и ловя воздух ртом: подперло у него под сердце. Какая-то девочка плакала: она не смогла выпить больше стакана.
Васька распластался, как рыба на песке. В глазах побелело.
Услышал, как молочница спросила с оглядкой:
– Кому еще надо?
Бидон, как назло, все не кончался. Кто мог допустить такое, чтобы его увезли?
С паузами Васька пробормотал снизу, почти из-под телеги:
– Надо… Еще… Ты не увози… Мы его постепенно… На большее воздуха не хватило – пошло молоко. Причем изо рта и из носа одновременно. Тетка, вздохнув, произнесла в утешенье:
– Дадут, дадут вам еще. Гуляйте!
Бидон увезли, а детдомовцы остались.
Впрочем, затишье продолжалось недолго. Умялось, утряслось, проскочило: вода дырочку найдет!
Сперва медленно, потом живей, как котята, стали кататься по земле, бороться. Играли в расшибаловку, в салочки, в ножички, в чехарду.
Вернулся «студебеккер», привез артиста.
Ребята увидели, ринулись в клуб занимать места. По пути чуть не сшибли собственного директора, он ходил с наволочкой по домам, закупал продукты для семьи.
В дверях клуба стоял рыжий председатель, по одному пропускал детдомовцев, придерживая остальных.
Покрикивал лихо:
– Давай, огольцы! Сыпь в партер! Сейчас концерт изобразим! Смех и юмор! Чтобы росли веселыми, огольцы-молодцы!
Детдомовцы и прежде знали рыжего председателя. С ним связывались колхозные подарки, картошка и овощи или неожиданные праздники, такой, как сегодня.
Ребята с удовольствием смотрели ему в лицо, дружески улыбались, кивали как старому знакомому. Никто не представлял только, что такое партер.
Самые просвещенные утверждали, что вино так называется, другие говорили, что это фамилия артиста.
Деревенских задарма не пускали, требовали червонец денег, если не было червонца, брали яйцами, маслом или салом.
Кто-то приволок соленый огурец, но с огурцом прогнали.
Клуб размещался в большой избе с деревянными лавками.
Детдомовцы заняли переднюю лавку, а некоторые сели прямо на сцене. Потом уже набилось народу столько, что стояли в дверях и в окнах. Стало душно, воняло сивухой.
Вышел на сцену председатель, – здесь он показался ребятам, смотрящим снизу вверх, еще больше, – стал говорить о празднике и о задачах на посевную как первостепенной помощи фронту.
– У нас в гостях подшефный детский дом номер тридцать три, – энергично произнес он, – воспитанники помогали нам активно бороться с сорняками, собирали на поле колоски… Спасибо!
Все захлопали, а некоторые детдомовцы захлопали сами себе.
Васька сидел сбоку сцены, ему было видно, как за короткой кулисой, в закутке, готовился к выступлению приезжий артист. Он накрасил себе карандашом щеки, губы, глаза, и Ваське стало заранее так смешно, что он прыснул в воротник.
