– А что же воспитатели у вас делают?
– Живут, – сказал Васька. – Они сами ничего не умеют. То воспитатели новые, то ребята – попробуй узнай всех. Как на вокзале…
– Тяжело…
– Я и не говорю, что им лучше. Мы тут к одной в комнату залезли, так у нее ни денег, ни хлеба не оказалось. Одно крошечное зеркальце. Разве это жизнь?
– А зеркальце взяли?
– Взяли, – сказал, вздохнув, Васька.
– 24 -
Утром, во время завтрака, вошел в столовую директор Виктор Викторович, в темном отглаженном костюме, желтых туфлях и галстуке.
Он громко поздравил весь коллектив детского дома с праздником трудящихся Первое мая.
Ребята доедали овсянку. Кто-то царапал ложкой по тарелке, кто-то чавкал, а один, уже вылизавший кашу, хихикнул и надел тарелку себе на голову.
Директор посмотрел на придурка, переждал глупый смех и добавил, что, возможно, с утра придет машина из колхоза, тогда все поедут в гости к шефам. Так что никуда не разбегаться.
Вот теперь поднялся шум. В колхоз ездить любили.
Забарабанили по столу, завыли, затрещали, заорали невообразимое. Ревели, мычали, визжали на разные голоса, некоторые свистели. Директор собирался сказать что-то еще, но лишь махнул рукой и ушел к себе.
Общее возбуждение достигло вершины, когда принесли большую и блестящую, наподобие бидона, жестяную банку с американским клеймом и каждому выдали по полной ложке белой размазни, именуемой сгущенным молоком.
В тарелку, в ложку, в бумагу, в спичечную коробку, в лопушок, в ладошку – каждый подставлял что мог.
У Васьки была горбушка, приберегал для солдата. Провертел в мякише дырку, подставил, и ему налили диковинного молока. Васька не отходя языком лизнул – понравилось. Еще лизнул – еще вкусней показалось. Таяло во рту, нектаром расползалось по небу, по губам.
Голова пошла у Васьки кругом от такой сладкой жизни.
Стоял посреди коридора, лизал и наслаждался, зажмурившись. Представлялось ему, что, когда он подрастет, заработает деньгу, в первую очередь купит на рынке пайку хлеба и банку американского молока. Ложкой черпать будет и есть, подставляя снизу корочку, чтобы драгоценная сладость не капала мимо.
Неужто наступит такое золотое время для Васьки?
Кто-то, пробегая, саданул Ваську под локоть, хлеб с молоком отлетел на пол. Обмерев, бросился Васька к пайке. Но кусок упал удачно, ничто не пролилось, лишь осталось на полу бледное пятнышко. Васька лег на живот и пятнышко вылизал.
Прикрыв хлеб двумя руками, Васька пошел на улицу.
За сараем, привалясь к стене, спал солдат дядя Андрей, свесив набок голову.
Мальчик присел на корточки, подробно рассмотрел его лицо. Сейчас особенно стало видно, какое оно старое, изможденное, морщины, синяк под глазом и царапина на щеке.
Васька смотрел, и жалость разъедала его сердце, защипало в глазах.
Представилось: вдруг дядя Андрей умрет?
Уж очень вымученным, бледным он был, и тяжким, прерывистым было его дыхание.
Испугался Васька, ужас его объял. Помрет ведь, а может, уже помирает. Что будет он делать один?
Решил поскорей разбудить солдата. Известно ведь, когда человек не спит, он умереть не может. Потому что он станет думать, что умирать нельзя…
Осторожно положил хлеб на траву, стал теребить солдата.
– Дядя Андрей! А дядя Андрей! Проснись, не надо спать! Проснись, скорей!
Солдат лишь головой повел, досадуя. Попытался открыть глаза, белками поворочал и снова закрыл.
Не знал Васька, что привиделось солдату необыкновенное. Эшелон приснился свой, прямо как в натуре, и винтовка своя, которую он и не терял вовсе, а по забывчивости оставил в козлах, в вагоне. Чистил боевое оружие солдат, обглаживал ладонью вороненую сталь, поблескивающую маслом.
Увидел Васька, что солдат не может проснуться, еще больше перепугался. Затормошил его, чуть не плача, стал на ухо кричать.
Хотел солдат и Ваське счастливую весть объявить про винтовку. Что нашлась, родимая, что стояла – ждала в козлах. Да жаль от эшелона отрываться, от занятия своего приятного.
– Сейчас, Василий… Почищу…
Пробормотал и проснулся.
Увидел близко от себя испуганное лицо мальчика.
Спросил хрипло:
– Что? Что случилось?
Васька сел на землю перед солдатом, облегченно вымолвил:
– Фу, напугался!.. Думал, что ты помер!
– Я помер? – спросил солдат, озираясь, проводя рукой по лицу. Ах, как ему приснилась собственная винтовочка, будто наяву видел ее. Кончики пальцев до сих пор ощущают гладкий тяжелый металл. Подремать бы чуть, может, вернулось бы благостное это состояние…
Но Васька все тут, протягивает кусок хлеба с белой размазней.
Вяло принял солдат хлеб, спросил:
– Что, лярд?
– Попробуй!
Васька уставился в рот солдату. Радостно смотрел, как дядя Андрей откусывает хлеб с молоком. Но солдат перестал жевать, поморщился.
– Это что же такое? Не лярд?
Лицо у мальчика побледнело от обиды.
– Подумаешь, лярд! – выкрикнул вздорно. – Он и не масло никакое, его американцы из угля делают…
– Ну да, ну да, – согласился виновато солдат. – А это что?
– Молоко особое, сгущенным называется… Как пирожное все равно!
– А ты хоть ел пирожное?
– Не помню, – сказал Васька. – Вообще-то Боня рассказывал, какое оно… Вроде как снег сахарный… Возьмешь, а оно тает.
– Так это мороженое!
– А мы ходили картошку перебирать. Тоже мороженая, сладкая ужасно. Я ее штук сто съел.
За разговором Васька умял возвращенную пайку, облизал пальцы, а руки вытер об волосы. И зло пропало.
Вспомнил об утренней новости, предложил:
– Едем с нами в колхоз? Там весело, накормят от пуза.
– Нет, – сказал солдат. – Ты поезжай. А я к старухе схожу.
– А потом?
– Видно будет. Васька попросил:
– Меня подожди. Я к обеду вернусь. Съезжу только и вернусь. Ладно?
– Езжай давай!
Детдомовцы караулили машину у дороги.
Углядели издалека, бросились как ошалелые навстречу, облепили со всех сторон. Карабкались, сыпались с грохотом в деревянный кузов.
Зеленый «студебеккер» с откидными решетчатыми лавочками по бортам был ребятам хорошо знаком. Ездили на прополку, на окучивание, на сбор колосков. Каждый детдомовец мечтал стать шофером, чтобы гонять по пыльным проселкам такой зеленый «студебеккер».
Виктор Викторович дождался, пока все угомонятся, сел в кабину, и машина полетела.
– Даешь колхоз! – закричал Грач, размахивая над головой шапкой. Кто-то дразнился:
– Небось люди замки покупают, говорят, Грач едет, держись, деревня, чтобы не растащили!
– А ты, Обжирай, молчи! Кто в прошлый раз стырил в конюшне кнут?
Повсюду шли свои разговоры.
– …Боцман и говорит: «Я, говорит, тут все мели знаю! Вот – первая!» – …Старуха просит: сходи, сынок, принеси из погреба капустки. А я руку в бочку и за пазуху. А капуста течет по штанам, по ноге…
– …Он пистолет как наставит: «Ноги на стол, я – Котовский!» – …И не «студебеккер», а «студебаккер», там в кабине написано…
– …Ильинский тогда и говорит: «В нашем городе не может быть талантов!» – …Председатель так объявил. Мол, кончите семь классов, беру в колхоз. Мешок муки, трудодни там, картошка…
– …В прошлый раз в амбар на экскурсию привезли, пока рассказывали, Сморчок дырку пальцем провертел и муки нажрался, вся рожа белая!
– …А Швейк кричит: «Гитлер капут!» И в пропасть его…
Боня втиснулся боком между остальными, поближе к Ваське. Придерживаясь рукой за шаткий борт, спросил:
– Этот солдат… Он какой родственник? Дальний? Близкий?
– Родственники – это когда близко. А что? Васька не сразу сообразил, куда гнет Бонифаций.
Решил про себя: не открываться. Вообще наводить тень на плетень.
– Да так, – сказал Боня. – Вроде непонятно. Солдат, а ночует, говорят, в сарае у нас… Он что, с фронта приехал?
– В том-то и дело, что приехал, а тут несчастье, – по секрету передал Васька.
