К началу второй недели его жизнь вошла в колею. Отведя Марию в детский сад, он возвращался пешком домой, мыл посуду, затем садился в машину и ехал в два банка по списку (иногда в три, если у него самого заканчивались деньги). Покончив с этим, он заходил в бар-эспрессо на Телеграф-авеню, садился в уголке и, попивая капуччино, прочитывал от корки до корки «Сан-Франциско кроникл» и «Нью-Йорк тайме». «Дело Димаджио», как ни странно, прошло почти незамеченным. «Тайме» забыла про него еще до отъезда Сакса из Нью-Йорка. Что касается «Кроникл», то ее интереса тоже хватило ненадолго. После двух-трех статей об экологическом движении и обществе «Дети планеты» (за подписью все того же Тома Мюллера) имя Димаджио исчезло с газетных полос. Хотя Сакса это не могло не радовать, он прекрасно понимал, что в любой момент тучи снова могут сгуститься. Вот почему каждое утро начиналось с чтения газет. Это стало для него религией, его ежедневной молитвой. Проштудируй, затаив дыхание, очередной номер. Убедись, что ты не объявлен в розыск. И до следующего утра живи в свое удовольствие.
Остальной день был посвящен хозяйственным делам. Сакс, как любая американская домохозяйка, покупал продукты (важно было, например, не промахнуться с ореховым маслом для Марии), прибирал дом, стирал белье в прачечной самообслуживания. Идя за девочкой в детский сад, он заходил в магазин игрушек и покупал какую-нибудь мелочь — куколку, яркую ленту, книжку с картинками, цветные карандаши, чертика на резиночке, сережки на липучках или, на худой конец, жвачку. Это был не подкуп, а естественное проявление чувств, и чем ближе он ее узнавал, тем больше ему хотелось доставить ей радость. Сакс никогда раньше так близко не общался с детьми, и сейчас он не переставал удивляться, каких это требует усилий. Надо было постоянно приспосабливаться к жизни этого маленького существа. Впрочем, стоило Саксу уяснить для себя некоторые психологические тонкости, и выполнение невинных прихотей Марии стало доставлять ему удовольствие. Даже когда она вроде бы находилась далеко, он все равно был при деле. Эти постоянные заботы оказались не только отличным лекарством от скуки, но и спасали от тяжелых мыслей о собственной персоне.
Каждый день, открывая морозилку и докладывая в пластиковый пакет очередную тысячу, Сакс проверял, не взяла ли что-то Лилиан на свои нужды. Прошло уже две недели, а она так и не потратила ни одной бумажки. Ее самоустраненность, полное безразличие к деньгам ставили Сакса в тупик. Означало ли это, что она не принимает его условия? Или ему таким образом давали понять, что позволение жить в ее доме не имеет под собой финансовой подоплеки? Обе эти взаимоисключающие гипотезы имели право на существование, и ему оставалось только гадать, что же Лилиан думает на самом деле.
Его крепнущая дружба с Марией как будто не производила на нее никакого впечатления. Ни приступов ревности, ни хотя бы ободряющей улыбки. Появившись гостьей в доме и застав их вдвоем на диване за чтением книжки, или рисующими на полу, или устраивающими чаепитие для чинно сидящих кукол, Лилиан бросала «привет», целовала дочь в щечку и тут же уходила к себе, чтобы переодеться и снова уехать. Она была этаким призраком, прекрасным видением, которое появлялось и исчезало, не оставляя следа. Хотелось верить, что она отдает себе отчет в своих поступках, что ее загадочное поведение имеет какие-то разумные объяснения, но Саксу они были неведомы. Возможно, она его просто испытывала, провоцировала этой игрой в «ку-ку!», чтобы посмотреть, надолго ли его хватит. Возможно, она хотела проверить, сломается ли он или окажется таким же крепким орешком, как она сама.
А затем, без видимой причины, все изменилось. В один прекрасный день Лилиан привезла кучу продуктов и с порога объявила, что их ждет грандиозный ужин. Она была чрезвычайно оживленной, сыпала шутками и щебетала без умолку. Столь разительной перемене Сакс мог найти только одно объяснение: Лилиан обкурилась травкой. Они ни разу не садились за стол втроем, но она вела себя так, будто это обычный семейный ужин. Выгнав Сакса из кухни, Лилиан развернулась вовсю, и через два часа последовало приглашение на великолепное рагу из ягнятины и овощей. Хотя на Сакса эта метаморфоза произвела сильное впечатление, он, помня, что ей предшествовало, предпочел не слишком доверять своим глазам. Вдруг это западня, хитрая уловка с целью притупить его бдительность? Поэтому, как ему ни хотелось разделить с Лилиан ее беспечную веселость, он не позволял себе расслабиться. Он был скован и застенчив, с трудом подбирал слова. Куда только подевался тот непринужденный, легкий тон, в каком он с самого начала разговаривал с хозяйкой дома? И получилось, что за столом болтали девочки, а он превратился в стороннего наблюдателя, чтобы не сказать манекена. Когда Лилиан предложила ему еще вина, он замотал головой, в душе обзывая себя болваном и невежей.
— Не бойтесь, — сказала она, наполняя его бокал, — я вас не укушу.
— Знаю, — ответил Сакс— Просто я подумал…
— Много думать вредно, — перебила она его. — Хорошее вино. Пейте и получайте удовольствие.
Но очень скоро все это показалось ему сном. Утром Лилиан уехала ни свет ни заря и вернулась только через сутки, и всю эту неделю она где-то пропадала. Сакс окончательно запутался. Он уже сомневался даже в собственных сомнениях. Вся эта безумная ситуация, похоже, его надломила. Зря он не послушался советов Марии Тернер. Нечего ему здесь делать, надо сваливать, пока не поздно. В какой-то момент он даже подумал о том, чтобы прийти в полицию с повинной. По крайней мере, покончит с мучительной неопределенностью. Чем швырять деньги на ветер из-за какой-то вздорной бабы, лучше потратить их на хорошего адвоката. Глядишь, отмазал бы от тюрьмы.
И вновь его ждал сюрприз. Сакс уже засыпал, когда на втором этаже послышались шаги. Он решил, что это Марии понадобилось в туалет, но кто-то уже спускался по лестнице. Пока он успел сообразить, что к чему, щелкнул выключатель, и в глаза ему ударил свет. Он инстинктивно закрылся рукой, а через несколько секунд разглядел Лилиан в махровом халате, сидящую в кресле напротив.
— Нам надо поговорить, — сказала она.
Он молча смотрел, как она достала из кармана сигарету и закурила. От ее самоуверенности и вызывающего поведения не осталось и следа, в голосе чувствовалась какая-то нерешительность и даже уязвимость. Она положила спички на кофейный столик перед собой. Машинально проводив взглядом ее руку, Сакс обратил внимание на спичечную обложку — ярко-зеленые буквы на розовом фоне. Это была реклама секса по телефону, и в тот миг его словно озарило: нет ничего бессмысленного, все на свете взаимосвязано.
— Я больше не хочу, чтобы вы думали обо мне как о чудовище, — начала Лилиан.
В последующие два часа он узнал о ней больше, чем за эти недели. Она говорила с ним так, что накопившиеся в нем обиды быстро куда-то улетучились. Нет, она ни за что перед ним не извинялась, и нельзя сказать, чтобы он верил каждому ее слову, просто при всей своей настороженности и подозрительности он понял: ей пришлось так же несладко, они оба в равной степени измучили друг друга.
Но он это понял не сразу. Вначале ее исповедь показалась ему театральной игрой с целью пощекотать ему нервы. Он даже всерьез решил, что она прознала о его намерении тихо смыться — как будто она умела читать чужие мысли! Отсюда он сделал вывод: она пришла, чтобы его задобрить и не дать ему уехать, пока он сполна не рассчитается. Голова у него пошла кругом, и, если бы Лилиан сама не заговорила о деньгах, он бы еще долго продолжал заблуждаться на ее счет. Именно в этот момент разговор повернул в новое русло. Ее слова настолько не вязались с его представлениями о ней, что Сакс устыдился и с этой минуты начал по-настоящему слушать ее, не отвлекаясь на собственные фантазии.
— Вы дали мне уже около тридцати тысяч, — сказала Лилиан. — С каждым днем сумма растет, и вместе с ней растет мой страх. Я не знаю, как долго вы собираетесь заниматься благотворительностью, но и этих денег более чем достаточно. Мне кажется, мы должны остановиться, пока не поздно.
— Мы не можем остановиться, — возразил Сакс. — Это только начало.
— Боюсь, я этого не выдержу.
— Выдержите, Лилиан. Такого сильного человека я еще не встречал. Выдержите, если не будете постоянно себя изводить по этому поводу.
— Я не сильный человек и не добрый человек. Когда вы меня узнаете поближе, вы еще пожалеете, что переступили порог моего дома.
— Эти деньги связаны исключительно со справедливостью, которая должна быть одна для всех, добрых и недобрых.
И тут она заплакала, не отворачивая лица и не смахивая слез, как будто их и не было. Это был отважный плач, Лилиан одновременно обнажала боль и отказывалась признавать себя побежденной, что вызывало у него безусловное уважение. Пока она не замечала этих слез, они ее не унижали.
