И тут она заплакала, не отворачивая лица и не смахивая слез, как будто их и не было. Это был отважный плач, Лилиан одновременно обнажала боль и отказывалась признавать себя побежденной, что вызывало у него безусловное уважение. Пока она не замечала этих слез, они ее не унижали.
Говорила по большей части Лилиан, как бы нанизывая на длинный шампур бесконечный ряд сожалений и самооговоров, перемежаемых колечками дыма. Хотя Сакс с трудом поспевал за странной логикой, он Лилиан не перебивал из опасения, что одно неверное слово или не вовремя заданный вопрос могут выбить ее из заданного ритма. Она несла что-то про некоего Фрэнка, потом перескочила на Терри, а затем стала рассказывать про последние годы своего брака. Так она вышла на тему полицейского расследования (после обнаружения тела Димаджио ее допрашивали), но, оборвав себя на полуслове, заговорила о том, что хотела уехать из Калифорнии и начать все заново. Уже, можно сказать, собралась, когда он, Сакс, свалился как снег на голову и поломал все ее планы. Она окончательно запуталась: куда бежать и откуда? Он ждал продолжения, но тут Лилиан ни с того ни с сего начала хвалиться, как она в одиночку тянет семью. Она работала профессиональной массажисткой и попутно снималась для каталогов крупных магазинов, что позволяло им сводить концы с концами. Эту тему она бросила так же неожиданно, как начала, словно посчитав ее неважной, и опять полились слезы.
— Все образуется, — утешал ее Сакс, — вот увидите. Худшее — позади, только вы этого пока не осознали.
Видимо, это было то, что она хотела услышать, потому что разговор закончился на мажорной ноте. Ни к чему конкретно они не пришли, просто Лилиан успокоилась, ее тронули слова ободрения. Перед тем как уйти наверх, она приобняла его в знак благодарности, и ему пришлось сдержаться, чтобы не ответить излишне пылким ответным объятием. И все же то было ни с чем не сравнимое мгновение, краткий миг настоящей близости. Ощущая под халатом голое тело, он целомудренно поцеловал ее в щечку и при этом подумал: «Начинается новый период наших отношений. Все, что случилось до этой минуты, вычеркнуто и забыто».
Утром Лилиан, как всегда, уехала из дому, пока Сакс отводил девочку в детский сад. Зато на кухонном столе его ждала короткая записка, дававшая пищу самым смелым, самым несбыточным надеждам. «Спасибо за эту ночь. XXX». Вместо имени она поставила значки поцелуев, и этот вроде бы пустяк согрел его душу. Даже если это произошло без задней мысли, чисто рефлекторно, как люди часто подписываются, все равно здесь просматривался скрытый намек. Тот же секс-код — три X — был замечен им этой ночью на спичечной обложке в ее руках, и одно предположение, что она сделала это сознательно, с целью вызвать у него такую ассоциацию, подействовало на Сакса возбуждающе.
После этой записки он сделал то, чего делать не следовало. Он понимал, что это ошибка, что он потерял голову, но остановиться уже не мог. Покончив с утренними обязанностями, он нашел в телефонном справочнике адрес массажного салона (Шаттак-авеню, в северной части Беркли), где работала Лилиан, и поехал туда, не удосужившись заранее позвонить и записаться на прием. Он хотел сделать ей сюрприз, непринужденно так, по-приятельски, зайти и переброситься с ней несколькими словами. Если в этот момент у нее не будет клиента, он попросит сделать ему массаж. Вполне законный предлог понежиться под ее пальцами. А пока длится приятная процедура, он может успокаивать себя мыслью, что помогает ей зарабатывать на жизнь. Он уже заготовил фразу: «Никогда не отдавал себя в руки профессионала и вот решил попробовать, что это такое». Он без труда нашел нужную вывеску, но, когда он спросил Лилиан Стерн, хозяйка салона обдала его холодом.
— Лилиан Стерн ушла отсюда еще весной, и с тех пор я ее не видела.
Вот уж чего он не ожидал. Сакс вышел на улицу с ощущением, что его предали. Она соврала ему на голубом глазу. В тот вечер Лилиан домой не приехала, и слава богу, — встретившись с ней лицом к лицу, он не испытал бы ничего, кроме неловкости. Да и что он мог ей сказать? Признайся Сакс в том, где был, и на их отношениях пришлось бы поставить крест. А может, оно и к лучшему. Все сразу встало на свое место. Надо быть поосторожнее со своими чувствами. Импульсивные поступки, порывы энтузиазма — обо всем этом надо забыть. Сакс получил хороший урок, и теперь важно было его не забыть.
Но он его забыл уже на следующий день. Уложив Марию в постель, он устроился на своем диване в гостиной с книжкой о реинкарнации. То, что Лилиан увлекается такой белибердой, приводило его в ужас, и сейчас он переворачивал страницы с этаким мстительным сарказмом: дескать, это ли не доказательство ее ограниченного ума и обывательских интересов? Невежественная баба, чья голова забита модными выдумками и плохо переваренными идеями, — и от этого человека он ждет какого-то понимания? Он уже собирался с гримасой отвращения бросить книжку на столик, когда в дом вошла Лилиан, хмельная, раскрасневшаяся, в коротеньком черном платье в облипочку… и он невольно расплылся. Лилиан была убийственно хороша. Она стояла прямо перед ним, и он не мог отвести от нее восхищенных глаз.
— Салют, малыш, — весело сказала она. — Ты по мне скучал?
— Смертельно, — произнес он ей в тон. — Двадцать четыре часа в сутки.
Сказано как будто в шутку, с такой наигранной бравурностью, но в том-то и дело, что это была чистейшая правда.
— Это хорошо, потому что я по тебе тоже скучала. Она хохотнула и с раскинутыми руками крутанулась на носочках вокруг своей оси, как модель перед камерой.
— Как тебе мое платье? Шестьсот баксов на сейте. Ничего покупочка?
— Оно стоит этих денег. И размерчик подходящий. Еще бы на размер меньше — и что бы я делал со своим воображением? С таким же успехом ты могла бы вообще ничего не надевать.
— В этом весь смысл. Простенько и соблазнительно.
— Насчет «простенько» не уверен, а вот «соблазнительно» — это в самую точку.
— Но не вульгарно, правда?
— Нисколько. Оно слишком хорошо сшито, чтобы быть вульгарным.
— Ты меня успокоил. Мне сказали, что оно вульгарно, и, прежде чем его снять, я решила проверить на тебе.
— Снять? Уже? Ты хочешь сказать, что дефиле закончено?
— Именно это я и хочу сказать. По-твоему, старая больная женщина должна крутиться перед тобой до утра?
— Жаль. Я только начал получать удовольствие.
— Иногда до тебя доходит, как до жирафа, ты это знаешь?
— Возможно. В сложных материях я разбираюсь довольно неплохо, а вот с простыми бывает затык.
— К примеру, снять с девушки платье. Если ты будешь долго собираться, я сделаю это сама, но ты много потеряешь.
— Это точно. Тем более дело, по-моему, нехитрое. Ни пуговиц, ни крючочков, ни молнии. Потянуть снизу вверх — и все дела.
— Или сверху вниз. Выбор за вами, мистер Сакс. Через несколько мгновений платье валялось на полу.
В том, как Лилиан на него набросилась, было сочетание неистовства и игры. Она словно совершала короткие набеги на врага, и, надо сказать, враг сразу сдался на милость победителя. Сакс знал, что она навеселе, но даже если дело было только в этом, в градусах, да еще, возможно, в скуке, он не возражал. Другого такого случая, скорее всего, больше не представится, и после четырех недель бесплодного ожидания чуда он не собирался упускать свой шанс.
Они занялись любовью на диване, а продолжили в спальне. Даже после того как алкоголь перестал действовать, пыла у нее не убавилось — Лилиан отдавалась ему с таким самозабвением и внутренней сосредоточенностью, что если у него и были какие-то сомнения в ее искренности, они должны были рассеяться. Она его выпотрошила, разобрала по косточкам. Но это еще не самое удивительное. Проснувшись наутро и обнаружив, что лежат в одной постели, они занялись тем же, и в какой-то момент, когда первые лучи солнца еще не дотягивались до самых темных углов, Лилиан сказала, что любит его, и ее глаза не обманывали.
Он гадал, чем была вызвана такая метаморфоза, но спросить прямо не решался, просто молча принял как данность. Его подхватила волна невыразимого блаженства, а куда она понесла, не суть важно. В одну ночь они с Лилиан стали парой. Она снова занялась домом и вспомнила про материнские обязанности. Теперь она постоянно была рядом, и в ее взгляде он читал слова, услышанные от нее в их первую ночь. Миновала неделя, и с каждым днем крепла его уверенность в том, что это всерьез и надолго. Он устроил для нее настоящие загулы по магазинам — платья и туфли, шелковое белье, рубиновые серьги, жемчужное ожерелье. Они кутили в дорогих ресторанах, болтали обо всем подряд, строили планы и трахались до полного изнеможения. Так хорошо просто не бывает, но он уже не соображал, как должно быть. Если на то пошло, он вообще ничего не соображал.
Трудно сказать, как долго это могло бы продолжаться. Если бы речь шла только о них двоих, возможно, из этой гремучей смеси, из этой вулканической лавы, несмотря ни на что, и вышло бы нечто путное. Возможно, на новом месте они смогли бы начать новую жизнь. Однако вмешались другие реалии. И двух медовых недель не прошло, как набежали первые тучки. Любовь любовью, но они нарушили семейное равновесие, отчего пятилетняя Мария была не в восторге. Хотя она снова обрела мать, зато потеряла лучшего друга, а в таком возрасте это равносильно крушению целого мира. Почти месяц они с Саксом прожили в своем маленьком раю. Она была его единственной и неповторимой, он нежил и баловал ее, как никто и никогда. И вдруг, без всякого предупреждения, ее бросили. Он перебрался в мамину постель и, вместо того чтобы проводить с ней, Марией, все свое время, пропадал неизвестно где, а ее оставлял на каких-то беби-ситтеров. Она не могла простить матери, что та вклинилась между ними, и не могла простить Саксу его измены. В общем, через три или четыре недели такой жизни ласковый и отзывчивый ребенок превратился в маленького тирана, поминутно закатывающего истерики со слезами.
