— Когда я был в его доме в ту ночь.
— А почему ты не посмотрел в его глаза, когда он впервые возник на пороге твоего дома? Она увидела. Она узнала.
Эндрю всхлипывает, вытирает щеки ладонями. Слезы текут все обильнее. Он уже не справляется с их потоком. Он вообще уже ничего не контролирует. Его жизнь вдруг становится гоночной машиной без тормозов. Хорошо это или плохо? Ему почти нравится такой стиль езды.
— Я не хотел верить в перевоплощение.
— И до сих пор не веришь, дружище, правда? Или скорей бы все закончилось. Почему ты не хочешь поверить? Что тебе мешает?
Он думает, что не станет отвечать. Или ответит, что не знает. Даже если бы он знал ответ, он бы все равно не открылся, потому что это не в его правилах. Но ответ выплескивается помимо его воли.
— Я не хочу опять проходить через все это. — Уолтер почесывает подбородок и слегка кивает головой. — Это самая жестокая шутка, Уолтер. Я устал. Я просто хочу отдохнуть. Можно ли мне где-нибудь отдохнуть?
— Конечно, дружище. Ты можешь перейти на мою сторону. Здесь ты можешь отдыхать веками. Бесконечно. Здесь столько времени, что ты себе даже не представляешь.
— Но ты ведь все равно вернулся. Не прошло и двадцати лет, как ты родился заново.
— Это был мой выбор, дружище. Я торопился. Мне хотелось успеть поймать тебя на выходе из этой жизни. Я знал, что сможешь поверить до конца только в этот момент. Когда ты так близок ко мне, что практически видишь меня. Я увяз, Эндрю. Мне нужен ты. Мне нужна твоя помощь. Я никак не могу избавиться от того, что произошло.
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что увяз? В чем?
— В зависти, дружище. Она не отпускает меня.
— Ты уверен, что теперь сможешь от нее освободиться?
— Более чем. С твоей помощью я справлюсь с ней.
— Так что мне нужно сделать, чтобы пойти с тобой?
— Ты уже это сделал. Все, что от тебя требовалось. Спасибо, что поговорил с Майклом. Теперь можешь отдыхать.
Эндрю поворачивается лицом к стене. Его тянет в сон. Ему хочется свернуться калачиком и больше никогда не слышать сигнала тревоги, не чувствовать, что кто-то трясет его за плечо.
Он ощущает знакомую боль в груди. Он пытается отдышаться, но боль сильнее. Она пронзает левую руку, скручивает его пополам.
Он пытается крикнуть, позвать кого-нибудь. Не для того, чтобы спасти его, а просто чтобы попросить унять боль. Сделать что-нибудь, чтобы не было так больно.
Не только в груди.
Но и во всем теле.
Он слышит голос Уолтера, звучащий прямо над ухом.
— Не волнуйся, Эндрю, больно всего лишь минуту.
И он прав.
Больше уже не болит.
Не только в груди.
Боли нет нигде.
Глава сорок седьмая
Уолтер
А сейчас я должен уйти. Прощайте.
Майкл собирается медленно, плохо соображая, усилием воли заставляя двигаться свои руки.
Он одевается в костюм, позаимствованный в гардеробе Эндрю.
Рукава слишком длинные, поэтому он стоит перед зеркалом, пробуя держать руки согнутыми в локтях, складывая их на груди, так чтобы рукава казались короче.
Он причесывается перед зеркалом, разглядывает свое лицо так, словно перед ним незнакомец. Под глазами круги. Он выглядит старым. Уставшим.
Он находит Мэри Энн в ее спальне, где она мастерит прическу, словно это имеет какое-то значение.
Он обнимает ее сзади. Смотрит на ее отражение в зеркале. Она не смотрит на себя. Уронив голову ему на плечо, она крепко зажмуривается.
— Слава богу, что ты здесь, Майкл. Не знаю, как бы я справилась без тебя.
— У тебя все будет хорошо. У нас обоих.
— Я знаю, — говорит она. — Но пока мне очень плохо.
— Хочешь, я поведу машину?
— Нет, не стоит. Роб заедет за нами.
— Ты шутишь.
— Нет, он сам настоял на этом.
— Я даже не знал, что он был так близок с Эндрю. Приехать из Далласа на похороны…
— Думаю, дело не только в Эндрю. Он хочет увидеть тебя.
* * *
Майкл сидит на заднем сиденье машины, взятой Робби напрокат, и смотрит Мэри Энн в затылок.
Она протягивает ему руку, и Майкл держит ее. Потом отстегивает ремень безопасности и наклоняется вперед, чтобы поцеловать ее в волосы.
Робби краем глаза следит за ними.
Майкл откидывается назад. Встречается с ним взглядом в зеркале заднего вида.
— Выходит, Робби, ты не стал хозяином магазина?
— Простите?
— «Кроули и сыновья». Ты не взял его. Мэри Энн говорит, что ты брокер.
— Я работал в магазине до самой смерти отца, — говорит Робби. — И на следующий же день после того, как его не стало, поместил объявление о продаже.
Майкл отмечает, что он сказал «отца». Не «моего отца». Просто «отца». Это, пожалуй, хороший признак, и большего от него сейчас нельзя требовать.
* * *
Он пропускает Мэри Энн в дверь церкви, поддерживая ее под руки. Большинство родных и друзей уже прибыли.
Они опоздали, хотя это и неважно.
Пока они идут к гробу, к ней тянутся руки соболезнующих.
Майкл пытается разглядеть лица окружающих. Он не знает, кто эти люди. А они не знают, кто он, это очевидно. Но он-то может прожить, так и не узнав, кто они, а они, кажется, лопаются от любопытства.
Гроб открытый. Никакой лжи, никаких секретов.
Эндрю выглядит каким-то ненастоящим, слишком красивым, от этого становится как-то не по себе.
Майкл наблюдает за Мэри Энн, но она не плачет. Потом. Она заплачет, когда будет готова к этому.
Она целует в лоб тело, которое некогда было Эндрю.
Выдержав паузу и убедившись, что уже не мешает их прощанию, Майкл тоже целует его в лоб.
— Прощай, дружище, — шепчет он в тишине.
Хотелось бы ему знать, слышит ли его Эндрю, станет ли он спорить с тем, что его назвали дружищем? Или смирится?
* * *
На кладбище нещадно палит солнце, и Майкл ослабляет узел галстука. Стоять на такой жаре в темном костюме равносильно пытке.
Мэри Энн сжимает его правую руку. Робби где-то в стороне, он не смотрит на Майкла, и Майкл думает, что ему тоже следует проявлять подобную учтивость.
Священник читает слова молитвы, пока гроб опускают в землю.
Он не слышит их. И даже не пытается.
Мэри Энн вдруг покачивается и медленно оседает.
Майкл подхватывает ее. Оглядываясь по сторонам, ищет, куда бы ее посадить. Спрятать от солнца. Но ничего не видно. Ничем нельзя помочь.
— Прислонись ко мне, — шепчет он, что она и делает.
Он чуть шире расставляет ноги, чтобы удерживать ее вес.
Капли пота стекают по его лицу и шее, его начинает мутить. Слишком жарко, слишком тяжело, слишком много всего. Минуты тянутся, словно недели.
Взглядом он отыскивает Робби в толпе, пытается мысленно отвлечься. Представить его мальчиком, стоящим на перроне вокзала.
Что ты думал, когда я уезжал, Робби? Ты никогда не говорил об этом.
Робби встречается с ним взглядом, словно Майкл думает слишком громко. Майкл вежливо улыбается и смотрит в сторону.
* * *
После похорон в доме Мэри Энн собираются гости. Майкл никого из них не знает. Только Мэри Энн и Робби.
Он старается быть рядом с Мэри Энн, чтобы в любой момент прийти на помощь.
Гостям, похоже, интересно, кто он и почему выступает в роли организатора, но никто не решается спросить напрямую, а Мэри Энн не поощряет всеобщее любопытство и молчит.
Каждый раз, когда Майкл смотрит на Робби, который сидит в самом углу гостиной, тот обязательно перехватывает его взгляд. Наконец он подходит к нему и садится рядом.
— Привет, — говорит Майкл.
— Привет.
Неловкое молчание.
— Мне очень жаль, что тебе пришлось взять на себя магазин.
— Ты был не виноват.
Майкл полагает, что смысл его слов такой: «Тебя это не касается. Ты тут ни при чем».
Но Робби вдруг говорит:
— Вот если бы ты вернулся с войны и потом сорвался в Калифорнию, чтобы снимать мультики, тогда бы я обиделся. А так… Нельзя же обвинять человека в том, что он погиб.
— Еще как можно. Так часто бывает.
— Только не со мной. Единственное, что я не могу забыть… — Он замолкает. — Ладно, не обращай внимания. Это не важно.
— Продолжай, — говорит Майкл. — Облегчи душу. Робби вздыхает.
— Не знаю, задумывался ли ты когда-нибудь о хронологии событий, но мне пришлось столкнуться с войной слишком поздно. Был уже 1945 год, когда меня призвали. Так что на войне я пробыл всего пару месяцев. Времени маловато, чтобы успеть в очереди на смерть. Хотя что я говорю. Бывало, ребята годами воевали без единой царапины, а некоторые так погибали в первый же день. Просто кажется, что чем дольше ты на войне, тем меньше случайностей. Как бы то ни было, не моя вина в том, что я был молод и пропустил большую часть войны. Но потом я пришел домой… И у мамы была такая скорбь в глазах… Она, конечно, обняла меня, обрадовалась, поблагодарила Господа, но все равно в ее глазах было что-то такое…
